Молодой человек прошел в гостиную, где увидел свою мать, которая полулежала на диване с бокалом коктейля в руке. На ней было новое платье, и Штефана лишний раз поразило, насколько она элегантна. Мать Штефана не поднялась с места, чтобы приветствовать сына: это вынудило его наклониться и поцеловать ее в щеку, однако он был озадачен теплотой интонаций, когда она пригласила его занять кресло напротив. За спиной у Штефана его отец, необычайно довольный таким началом вечера, издал короткий смешок, а потом, указав на фартук, который был на нем надет, заторопился на кухню.

Оставшись наедине с матерью, Штефан испытал прежде всего настоящий ужас: что, если какое-то его слово или действие испортит ей настроение, сведя тем самым на нет тяжкие усилия отца, длившиеся часы, а возможно, и дни? Он начал поэтому с коротких чопорных ответов на расспросы о жизни в колледже, но, встречая неизменно одобрительное отношение, принялся рассказывать все более обстоятельно. Одного из профессоров он обрисовал похожим на «умственно Уравновешенную разновидность нашего министра иностранных дел» – этой фразой Штефан особенно гордился и множество раз с успехом щеголял ею перед сокурсниками. Если бы разговор с матерью не сложился с самого начала столь удачно, Штефан не рискнул бы повторить эту фразу. Но он сделал это – и сердце в груди у него радостно екнуло, когда он увидел, как лицо матери мгновенно засияло веселостью.

Далее они прошли в обеденный зал, где на стол уже было подано первое блюдо. К трапезе приступили спокойно. Затем отец – несколько поспешно, подумал Штефан – взялся рассказать забавный анекдот, касавшийся группы постояльцев из Италии. Закончив свое повествование, он подзадорил Штефана, чтобы тот тоже что-нибудь рассказал, и едва Штефан неуверенно произнес две-три фразы, залился, желая поддержать сына, преувеличенно громким смехом. В таком духе они и продолжали, поочередно рассказывая забавные истории и подбадривая друг друга задорными возгласами. Подобная тактика, по-видимому, подействовала, ибо вскоре – Штефан не верил собственным глазам – мать тоже начала подолгу смеяться. К тому же угощение было приготовлено с фанатической скрупулезностью, свойственной управляющему отелем, и представляло собой шедевр кулинарии. Вино также было самым отборным, и ко времени, когда подали главное блюдо – изысканно приготовленный гусь с лесными ягодами, – за столом установилась атмосфера неподдельного веселья. Управляющий отелем, порозовевший от вина и хохота, перегнулся через стол к Штефану со словами:

– Штефан, расскажи-ка нам снова о юношеском общежитии, в котором ты жил. Ну, знаешь, о том, что в лесах Бургундии.

На секунду Штефан замер от ужаса. Как мог его отец, до сих пор безупречно направлявший ход вечера, допустить столь очевидную оплошность? История, на которую он намекнул, содержала постоянные ссылки на устройство уборных в общежитии и явно не годилась для ушей матери. Пока он колебался, отец ему подмигнул, словно желая сказать: «Давай-давай, поверь мне, все будет как надо. История ей понравится, тебя ждет успех». Штефана терзали самые мрачные сомнения, однако его вера в отца была так велика, что заставила его пуститься на риск. Впрочем, не успел он начать, как его пронзила мысль, что этому пока что баснословно удачному вечеру суждено вот-вот рассыпаться в прах. Тем не менее, подстрекаемый гоготанием отца, Штефан продолжал рассказ – и вскоре с изумлением услышал откровенный смех матери. Взглянув через стол, он увидел, как она от смеха беспомощно трясет головой. К концу рассказа, утонувшего в общем хохоте, Штефан поймал нежный взгляд, брошенный матерью на отца. Это был беглый взгляд, но сомневаться в нем не приходилось. Управляющий отелем, хотя его собственные глаза и заливали слезы, также не упустил этот взгляд и, обратившись к сыну, снова ему подмигнул – на сей раз с видом торжества. Тут молодой человек почувствовал, что в груди у него поднимается могучая волна. Но не успел он разобраться в своих ощущениях, как отец обратился к нему:

– Послушай, Штефан, перед сладким нам нужно отдохнуть. Почему бы тебе что-нибудь не сыграть для матери в день ее рождения? – С этими словами управляющий отелем махнул рукой в сторону пианино, стоявшего у стены.

Этот жест – небрежный взмах рукой в сторону инструмента, стоявшего в обеденном зале, – вспоминался потом Штефану снова и снова на протяжении лет. И всякий раз при воспоминании он вновь испытывал тошнотворный холодок, который пробежал тогда по его телу. Сначала он в недоумении взглянул на отца, но тот по-прежнему довольно улыбался, показывая рукой на пианино.

– Давай, Штефан. Что-нибудь такое по вкусу твоей матери. Быть может, немного Баха. Или что-нибудь современное. Например, Казана. Или Маллери.

Молодой человек, с усилием повернув голову в сторону матери, которая ему улыбалась, увидел преображенные смехом черты. Обращаясь скорее к управляющему отелем, нежели к Штефану, она произнесла:

– Да, дорогой, я думаю, Маллери подойдет лучше всего. Это будет великолепно.

– Давай же, Штефан! – жизнерадостно повторил управляющий отелем. – В конце концов, сегодня у твоей матери день рождения. Не разочаровывай ее.

В голове у Штефана мелькнула мысль – правда, ее он отверг тотчас же – мысль, что родители составили против него заговор. Судя по тому, как они на него смотрели – всем видом выражая горделивое предвкушение, – можно было с уверенностью заключить, что в их памяти не сохранилось и следа от тягостной истории, связанной с его игрой на фортепиано. Во всяком случае, вырвавшийся было у Штефана слабый возглас протеста замер у него на губах, и он поднялся с места так, словно это делал за него кто-то другой.

Пианино стояло вплотную к стене; усевшись за него, Штефан мог видеть боковым зрением, что родители, положив локти на стол, слегка склонились друг к дружке. Обернувшись, он устремил взгляд прямо на них, сознавая, что прошлый раз ему хотелось видеть их именно в такой позе – сидящими вместе, будто их сблизило ничем не омраченное счастье. Потом Штефан вновь повернулся к клавиатуре, подавленный ощущением близящегося неизбежного провала вечера. Любопытным образом, он отдавал себе отчет в том, что больше ничуть не удивлен последним оборотом событий и что, в сущности, он постоянно ждал этого и испытывал теперь только чувство облегчения.

Еще несколько секунд Штефан просидел над клавишами неподвижно, отчаянно борясь с действием вина и восстанавливая в памяти пьесу, которую собирался сыграть. На один миг в головокружительной перспективе – вечер и без того изобиловал чудесами – ему представилось, что его игра превзойдет все ожидания и в конце он услышит аплодисменты родителей, увидит, что они улыбаются и обмениваются влюбленными взглядами. Но стоило только прозвучать первому такту «Эпициклоиды» Маллери, как Штефан отчетливо осознал полнейшую невозможность подобного оборота событий.

Тем не менее он продолжал играть. Довольно долго – на протяжении почти всей первой части – фигуры, которые он видел боковым зрением, сидели не шелохнувшись. Потом мать слегка откинулась в кресле и оперлась подбородком на руку. Спустя еще несколько тактов отец отвел глаза от Штефана, сложил руки на коленях и наклонил голову, словно старательно изучая пятно на столе.

Исполнение между тем длилось и длилось, и хотя юноша не раз испытывал соблазн прекратить игру, внезапная остановка казалась ему ужаснее всего. Он продолжал играть и, дойдя до конца, минуты две молча просидел над клавиатурой, прежде чем набрался смелости обернуться и посмотреть, что ожидает его за спиной.

Родители на него не смотрели. Отец опустил голову так низко, что лоб едва-едва не касался столешницы. Мать устремила взгляд в сторону с ледяным выражением, которое так хорошо бьшо знакомо Штефану и которое, сколь ни удивительно, до этого момента на лице у нее не появлялось.

Штефану достаточно было мгновения, чтобы оценить ситуацию. Он поднялся с места и торопливо вернулся за стол, словно поспешностью можно было аннулировать те минуты, когда он отсутствовал. Некоторое время все трое сидели молча. Наконец мать встала из-за стола со словами: