Собеседники страшно упрощают ситуацию. А это значит, что они оказываются вне действительности. Народ(ы!) России не "род святых", не "царственное священство", но и не сплошь "революционная чернь, опившаяся какой-то там демократической сивухи". И большевики делали первые шаги, апеллируя не только к "нижней бездне". Апелляция к ней действительно очень легко и быстро стала одним из наиболее действенных инструментов развязывания темных сторон человеческой натуры (отнюдь не только в простонародном ее варианте). И "верхнюю бездну" большевики постарались отрезать от человека (опять же отнюдь не только массового) всей своей мощью. Но зато они сосредоточили все свои посулы на среднем (житейском, обыденном) горизонте: достаток, мир, земля здесь, сейчас. И, подчеркнем, свобода тоже. Но не сразу. Все это не сразу: с небольшой отсрочкой. Достаток надо отнять ("не отдают"), завоевать ("сопротивляются"), отстроить и т. п. С наибольшей отсрочкой - мир. А свобода - та и вовсе после всего. Но, во-первых, отсрочку объявили не заранее и не сразу. А во-вторых, ведь свобода подавляющему большинству людей нужна после мира, хлеба, крыши над головой, работы. А многим вообще - в наивысшем своем значении - не нужна.

Как уже было сказано, модели, которые строят философствующие интеллигенты, разворачиваются в одной бытийной плоскости, а большевики разворачивают свою деятельность в другой. Первые оперируют определенными духовно-интеллектуальными стереотипами, не имеющими каналов прямой и обратной связи к человеческим множествам (разве что к умам узкого круга собеседников и сочитателей). Вторые используют естественные эмоции масс, как силу воды, направляя поток на свои турбины. Массы и не заметят, как окажутся в их бетонных каналах и будут вращать их колеса.

Ведь даже собравшиеся на страницах булгаковских диалогов интеллигенты склонны считать революцию не столько кровавым потопом (он лишь начинался в 1918 году), сколько "очистительной грозой". Удивительно, до чего стары и бессмертны эти интеллигентские дискуссии в грохоте рушащегося мира:

"Писатель. Так что вы, очевидно, полагаете, что Европа, задыхавшаяся в капиталистическом варварстве, в напряжении милитаризма накануне войны, имела больше духовного здоровья, нежели теперь, когда очистительная гроза уже разразилась? Ведь ваша Европа тогда представляла собой скопидомскую мещанку, которая настолько уже обогатилась, что стала позволять себе пожить и в свое удовольствие. Только вспомните одни курорты европейские, да и все это торгашество, мелкие достижения мелких людей, на которые разменяла себя Европа. Я сделаю вам личное признание: за последние пятнадцать лет я совершенно перестал ездить за границу, и именно из-за того, что там так хорошо жилось. Я боялся отравиться этим комфортом, от него можно веру потерять...

Европа накануне войны была духовно мертвеющей страной, и лучше что угодно, нежели возвращение к status quo ante. Вообще ни к какой реставрации вкуса я не ощущаю, а уж тем более к духовной".

"Очистительная гроза", "духовно мертвеющая" Европа, "лучше что угодно, нежели возвращение к status quo ante" - в России 1918 года!.. В речах Дипломата звучат порой трезвые ноты. Но Писатель со своей великодержавно-царьградской идеей сегодня воспринимается как предтеча евразийцев, младороссов и других (ангажированных известным ведомством) романтиков советского империализма в эмиграции. Вспомните восторженное принятие эмигрантскими совпатриотами 40-х годов (с Милюковым последних месяцев жизни в их числе) продвижения Сталина к сердцу Европы. Продвижения - с необозримым лагерным Архипелагом в тылу, о котором совпатриотическая эмиграция не хотела тогда ничего слышать. Многие вскоре пополнили его бараки и могильные рвы. Сегодня эта роковая идея снова застит глаза части россиян.

Но никто не проявляет в первом диалоге ни тени столыпинского провидения опасности любых международных конфликтов, прежде чем утвердится в России крепкое, свободное крестьянство и мощное "третье сословие". Напротив: даже и более трезвый, чем собеседники, Дипломат на буржуазию более всего и ополчается, а от социализма отмахивается, как от назойливой мухи:

"Да ведь и то сказать: разве же нет и глубокой правды в этом движении "народного гнева", как и в прежней пугачевщине? Я социализм считаю, конечно, недомыслием и ребяческим предрассудком, но когда я вспоминаю о той оргии наживы, которой охвачены были наши Минины и Пожарские перед революцией, иногда не могу воздержаться от злорадства. Так им и надо! Умели кататься, умейте и саночки возить! Им, конечно, всякое пробуждение народных масс доставляет неудобства... Теперь народ все-таки получает справедливое удовлетворение за то, что нес тяжесть этой войны... А все-таки вот вам мораль войны: благодаря войне наступила не византийская, но большевистская эпоха в русской истории".

Знали бы вы, господа хорошие, тогда, чем обернется "большевистская эпоха в русской истории"! И ведь что характерно: трагический разворот российской истории, обусловленный переплетением великого множества сложнейших факторов, относится интеллигенцией на счет еще и не сложившейся буржуазии. То, что укоренение и упрочение сословия собственников, земельных, промышленных и торговых, взорвано "слева" и "справа", остановлено и сорвано войной, не воспринимается как роковая утрата. Напротив: пусть большевики всех этих гнавшихся за добычей "чумазых" потреплют за холку. Социализм, конечно, "ребяческое недомыслие" и "предрассудок", но толстосумов следует проучить: чересчур зарвались.

Диалог второй открывает реплика Генерала. Между ним и Дипломатом возникает спор, меняющий местами причины и следствия. Генерал убежден, что революция

"сгубила войну, а затем и Россию. Армия лишилась души, а война - своего смысла вследствие революции. Не знаю, какой уж - немецкий или масонский заговор здесь был, чтобы свалить Россию, но революция, да еще во время войны, явилась настоящим самоубийством для русской государственности".

По убеждению Дипломата, война породила революцию. И это хорошо:

"Низвержение старого строя есть единственное из достижений войны, которое я приемлю безусловно и без всякого ограничения. Ветхий трон разлетелся в тысячу щеп. И хотя я знаю, что из этой тысячи образовалась тысяча тысяч доходных курульных кресел для разных помпадуров от социализма да земских начальников от революции, но это все пройдет, а к прошлому все-таки возврата не будет. И день 2 марта 1917 года навсегда для меня останется светлою датой".

Только из нынешнего далека можно судить о степени того поистине хлестаковского легкомыслия, с которым собирательный Дипломат относится к революции, к ее "помпадурам" и "земским начальникам". Никто из собеседников: ни те, кто продолжает поклоняться "бескровной Февральской", ни тот, кто, подобно Генералу, трагически чувствует апокалиптичность крушения империи, не слишком разбираясь в его истоках, - не приближается к предощущению (или предпониманию) того строя жизни, который уже стоит на пороге их дома. Примечательно, что к понятию "социализм" все они, даже прогрессист Дипломат, относятся негативно, однако с достаточной долей недомыслия. Если же, как в суждениях Светского богослова, предвосхищен отчасти его, этого общественного устройства, роковой характер, то опять же в апокалиптическом, высоком смысле. Между тем для вынесения приговора этому строю достаточно было доказательств менее возвышенных, но более точных. Поспешу заметить, что свобода слова конца 80-х - начала 90-х годов тоже не поспешила распространить в толщах народных эти доказательства. Немногие исключения погоды не сделали.

Собеседники 1918 года "слева" спорят о политических ошибках разных партий, "справа" - проклинают легкомысленные посягательства на священные устои. Естественно и даже неизбежно, что перед современниками трагических событий не возникает картины рокового переплетения многих причин, которая только сейчас начинает вырисовываться в многотомных исследованиях, читаемых сотнями из миллиардов.