Из рассуждений Струве следует, что для него "социализм как идея организации хозяйственной жизни" ценности не утратил. Но то ли недоучками, то ли злоумышленниками-большевиками эта "конструктивно-социалистическая идея" бесстыдно и бессовестно профанируется.

""Справедливое распределение" в смысле получения каждым гражданином достаточного и равного пайка с наименьшими жертвами есть в лучшем случае заключительный потребительный результат социализма. Без социалистической организации народного хозяйства этот результат безжизнен и висит в воздухе, есть чистейшее "проедание" без производства".

При таком (генетически общем с большевиками - при всех расхождениях) взгляде на социализм, даже при рудиментах этого общего взгляда, нельзя успешно противостоять большевизму в массовом сознании. Впрочем, авторы "Вех" и "Из глубины" к массовому сознанию и не апеллируют. Они, очевидно, все-таки полагают, что у них есть время.

"Отвлеченное социологическое начало классовой борьбы, брошенное в русские массы, было ими воспринято, с одной стороны, чисто психологически как вражда к "буржуям", к "господам", к "интеллигенции", к "кадетам", "юнкарям", к дамам в "шляпах" и к т. п. категориям, не имеющим никакого производственно-экономического смысла; с другой стороны, оно, как директива социально-политических действий, было воспринято чисто погромно-механически, как лозунг истребления, заушения и ограбления "буржуев". Поэтому организующее значение идеи классовой борьбы в русской революции было и продолжает быть ничтожно; ее разрушительное значение было и продолжает быть безмерно. Так две основные идеи новейшего социального движения, идея социализма и идея классовой борьбы, в русское развитие вошли не как организующие, созидательные силы строительства, а только как разлагающие, разрушительные силы ниспровержения".

А во что и куда они вошли как "организующие, созидательные силы строительства", эти две идеи? Они становятся таковыми лишь тогда, когда соглашаются на конкурентное партнерство с другими силами, на правовую конкурентную борьбу за свои социально-экономические интересы в рамках данного строя, без посягательства на его разрушение. Российские социалисты и тем более коммунисты (большевики) считали такую позицию преступным оппортунизмом.

Вообще в этой статье Струве "родимых пятен" марксизма едва ли не больше, чем в его же более ранней статье в "Вехах". Терминологическая родственность его риторики словарному составу "легального марксизма" 1890-х годов несомненна.

В дальнейшем в рассуждениях Струве есть мысль о том, что "буржуазный строй" ближе на самом деле к действительным чаяниям и устремлениям масс, чем социализм (учение, подчиняющее личность интересам отвлеченного "коллектива"). Но пережитки прежней фразеологии мешают ему выразить свою мысль отчетливо и однозначно.

Однако центральным стержнем статьи Струве является не развенчание или корректировка идеи социализма, а утверждение первенствующего - для спасения России - значения идеи нации:

"Принципиально, по существу, понятие нации есть такая же категория, как и понятие класса. Принадлежность к нации прежде всего определяется каким-либо объективным признаком, по большей части языком. Но для образования и бытия нации решающее значение имеет та выражающаяся в национальном сознании объединяющая настроенность, которая создает из группы лиц одного происхождения, одной веры, одного языка и т. п. некое духовное единство. Нация конституируется и создается национальным сознанием".

Класс - понятие чисто функциональное, вытекающее из его роли в обществе. Нация - понятие этно-генетическое, гораздо более широкое, чем класс (нация объемлет все классы общества). Ни то, ни другое (ни класс, ни нация) не предопределяется только сознанием: быть объединенными сознанием (или более узко - идеологией) - это прерогатива партий и других родственных им союзов.

Но вдумаемся в определение нации, которое предлагает Струве. Оно заключает в себе зерно противоречия, из которого вырастет весьма экзотический монстр. С одной стороны,

"принципиально, по существу понятие нации есть такая же категория, как и понятие класса. Принадлежность к нации прежде всего определяется каким-либо объективным признаком, по большей части языком".

Но с другой стороны,

"для образования и бытия нации решающее значение имеет та выражающаяся в национальном сознании объединяющая настроенность, которая создает из группы лиц одного происхождения, одной веры (выделено мною. - Д. Ш.), одного языка и т. п. некое духовное единство".

И наконец

"нация конституируется и создается национальным сознанием".

Как же тогда быть с Россией - империей или республикой многонациональной и многоверной?

"Жизненное дело нашего времени и грядущих поколений должно быть творимо под знаменем и во имя нации. Нация, как я уже сказал, есть формально такое же понятие, как класс. Национальное сознание так же образует нацию, как сознание классовое - класс. Нация - это духовное единство, создаваемое и поддерживаемое общностью культуры, духовного содержания, завещанного прошлым, живого в настоящем и в нем творимого для будущего. Но в то время как классовый признак приурочивается к скудному социально-экономическому содержанию, не имеющему ни моральной, ни какой-либо иной духовной ценности, признак национальный указует на все то огромное и нетленное богатство, которым обладает всякий член и участник нации и которое, в сущности, образует самое понятие нации",

пишет Струве.

Но класс образуется вовсе не "классовым сознанием". Классовая принадлежность определяется родом занятий и положением человека в обществе. А постулат общности веры как образующего признака нации не позволяет считаться таковой ни россиянам, ни французам, ни немцам, ни уж тем более американцам, ни евреям и т. д. и т. п. Исторически сложилось так, что большие государства, известные нам, строились и, главное, достраивались как многоплеменные и многоконфессиональные образования. И Российская империя - один из ярчайших примеров такого государства. Грозные события в современной Югославии, распад СССР и бомбы замедленного действия с тлеющими фитилями в российских автономиях показывают наглядно, чем чревато приложение этнического и вероисповедного принципов к современному государству. Отчаянная попытка евреев возродить национальный очаг, убежище от антисемитской паранойи, в бинациональной Палестине тоже доказывает: либо два народа сумеют добиться сосуществовательного компромисса, либо им суждена битва за мир до последней капли крови. От всей души надеюсь на первый вариант.

Зовя многоэтническое и многоверное государство к национальной одноверной идиллии, Струве заводит его в тот же тупик, в который привел его деспотический агрессивный "интернационализм", точнее - насильственный "безнационализм" коммунистов. Он пишет:

"В том, что русская революция в своем разрушительном действии дошла до конца, есть одна хорошая сторона. Она покончила с властью социализма и политики над умами русских образованных людей. На развалинах России, пред лицом поруганного Кремля и разрушенных ярославских храмов мы скажем каждому русскому юноше: России безразлично, веришь ли ты в социализм, в республику или в общину (выделено мною. - Д. Ш.), но ей важно, чтобы ты чтил величие ее прошлого и чаял и требовал величия для ее будущего, чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо ими, этими святынями, творилась и поддерживалась Россия как живая соборная личность и как духовная сила. Ими, их духом и их мощью мы только и можем возродить Россию. В этом смысле прошлое России, и только оно, есть залог ее будущего. На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазненных ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью. Это та идея-страсть, которая должна стать обетом всякого русского человека".