Ходжа перестал жевать, долгую минуту смотрел прямо в глаза Оболенского, ничего утешительного не высмотрел и переключился исключительно на плов.

- Здоров жрать, приятель! Ладно, вижу по лицу, что у тебя большое горе... Но не совершай распространённой ошибки - горе надо не заедать, а запивать. То есть топить его в вине, как блудливого котёнка! Ахмед, не жмись! Ну, не жмись, я же давал тебе два кувшина. Посмотри, в каком состоянии человек...

- Аллах не дозволяет мусульманам... - начал было башмачник, но небольшой кувшин достал. Насреддин махом вырвал его из хозяйских рук и, запрокинув голову, не отрываясь, вылакал почти половину. Крякнул, вытер рукавом губы и, обращаясь в никуда, с чувством заявил:

- Ох и сволочь ты, Лёва-джан!

- Как вы... выговариваете... такие слова, домулло?!

- Пусть говорит, - благодушно отмахнулся Лев, делая долгий глоток из того же кувшина. - Мужики, ну чё вы как не родные, ёлы-палы? Все всё понимают, а туда же... Не было у меня иного выбора! И у него не было! И у тебя! А теперь все мы... по самую шею... и хрен бы с ним! Ахмед, поставь назад пиалы, что мы, забулдыги какие - из горла хлебать?!

* * *

Что у трезвого на уме, а у пьяного на языке?

Простая персидская загадка.

- Ну... рас-с-с-кжи, ещё раз!

- Не проси! Ты пьяный...

- Сам ты... это слово! Расска-а-жи, а...

- Ходжа, я тебе говорил, чтоб Ахмеду не наливал? Ты глянь, его ж развезло в стельку!

- Ну, дому-му-му...ло! О! Выг-варил... расс-к-жи!...

- Уговорил, отвяжись только... - Ходжа поудобнее привалился спиной к согнутому колену Оболенского и в третий, если даже не в четвертый, раз поведал благородным слушателям свою душещипательную историю. Трое, теперь уже закадычных, друзей возлежали на старом тряпье, заменявшем башмачнику постель, и лениво потягивались после сытного обеда. Ахмеду действительно хватило полторы пиалы местного терпкого вина, чтоб упиться до свинячьего хрюканья. Лев и Насреддин ощущали лишь лёгкую эйфорию, говорившую о хорошей закалке в тяжком деле потребления крепленых жидкостей...

- Начнём с того, что всю дорогу этот внебрачный сын каракумского шакала клялся, что построит на мои деньги самую большую мечеть. А сам выучится на муллу, будет по утрам залезать на минарет и своим козлоподобным голосом славить бессмертное имя Аллаха... Я был терпелив и не разубеждал беднягу, ибо доподлинно известно: "Кто имеет медный щит, тот имеет медный лоб". К старым развалинам Гуль-Муллы дотопали где-то к полудню, по пути я ещё убедил его купить мешок побольше для откопанных денег. Так этот предусмотрительный пасынок безрогой коровы взял такой, что в него можно было запихнуть даже Тадж-Махал!

- Тадж-Мх...мх...мыхал... Ой, не могу! - опять затрясся в пьяном хохоте счастливый башмачник. Оболенский благодушно сунул ему в рот недоделанный чувяк (слишком громкий смех был не в их интересах). Ходжа покачал в своей пиале остатки вина, зачем-то по-собачьему лизнул его и продолжил:

- Мы зашли за минарет, и он битый час обкапывал своим ятаганом чью-то могильную плиту. Это, конечно, очень грозное оружие, но в качестве мотыги никуда не годится. Я, кажется, даже задремал в тенёчке, пока взмыленный бородач окончательно не стёр себе руки до мозолей. От жары и пота он снял с себя всё, кроме нижних штанов... И всё равно сдвинуть такой кусок камня в одиночку ему было не под силу. Пришлось признаться, что я делал это с помощью ночных дэвов, хранителей развалин, и поэтому заклинание их вызова надо произносить в темноте...

- А... пщему в тем...н... те?!

- Ну они же ночные дэвы... Из тех дэв, что приходят по ночам, по вызову. Их ещё называют путанами, вокзальными феями или вот, как у вас, ласкательно "дэвушки"... - охотно просветил Лев.

- Клянусь чалмой пророка, от тебя ничего не скроешь, о мой вороватый друг! - восхищённо прищёлкнул языком Насреддин. - Хотя я имел в виду других дэвов, но к твоим "ласкательным" мы тоже вернёмся в своё время... По моему совету, этот недобритый брат башкирского барана полез в мешок, дабы во тьме читать заклинание. Для пущей надежности он освободил мне руки, чтоб я мог затянуть мешок для исключения попадания, даже случайного, солнечного лучика. Конечно, я не мог не уступить страстной просьбе мусульманина... Потом он усердно учил слова (пока я переодевался в его платье) и старательно оглашал окрестности правдолюбивыми рубай твоего уважаемого дедушки Хайяма: "Мы чалму из тончайшего льна продадим, и корону султана спьяна продадим. Принадлежность святош, драгоценные чётки, не торгуясь, за чашу вина продадим!" О Хызр благословенный, голос у недалёкого громче, чем у нашего Рабиновича...

- Да, кстати, а где мой осёл?

- Мой! - сухо напомнил Ходжа. - Когда ты втравил меня в это дело, то сознательно пожертвовал мне осла. Я давно просил у Аллаха ниспослать мне именно такого. Между прочим, он привязан у задней стены...

- А дальше... ну-у... чё он... с ним... дальше-то?!

- Я говорил, больше ему не наливать?

- Я и не наливал, он втихаря из твоей пиалы перелил.

- Вот пьянь! - ахнул Оболенский. - Нашёл у кого красть...

- Да уж, похоже, башмачник Ахмед - первый человек, ограбивший самого Багдадского вора! Ладно, ляг на место, о нетрезвый отпрыск случайной любви торопливых родителей, я поведаю тебе конец этой истории.

- Ты уже три раза поведывал.

- Вах! Стыдись, Лев! Не тебе же рассказываю... Мне, может быть, самому приятно лишний раз вспомнить?! Так вот, потом я вышел к мечети, остановил двух благопристойных юношей, идущих из медресе, и приказал им посторожить мешок с богохульником и злодеем. Один обещал вслух читать над ним молитву, а другой бить по мешку палкой, если раскаяние грешника не будет достаточно искренним. Надеюсь, все трое с пользой проводят время...

Добросовестного рассказчика прервал торопливый стук копытцем в стену. Переглянувшись с Ходжой, Оболенский встал и осторожно выглянул наружу - ослик вовремя поднял тревогу: по базару шли мрачные стражники с чёрным ястребом на щитах. Они переворачивали все лотки, заглядывали в палатки, врывались в лавки, с бульдожьим упрямством кого-то разыскивая. Впрочем, кого именно, нашим героям объяснять не пришлось - на этот счёт у них было только одно предположение, и оно было верным...

- Шухер, братва! Нас ищут!

- О шайтан! Сколько же меднолобых нагнали по наши головы...-только присвистнул Насреддин, лихорадочно нахлобучивая на макушку шлем с чалмой. Лёва-джан, от меня сильно пахнет вином?

- А ну, дыхни! Вау-у... попроси у Ахмеда сырого лука или "Дирол" ментоловый, а то даже мне от твоего перегара петь хочется.

- Вай мэ! Да на себя бы посмотрел... - в тон отмазался Ходжа. - Бороду поправь, она у тебя почему-то прямо из левого уха растёт, и нос намажь кислым молоком - горит, как...

- ...лампочка Ильича! - утвердительно закончил Оболенский, быстренько наводя необходимый макияж. - Берем Ахмедку, грузим плашмя на Рабиновича и делаем ноги. Аллах не выдаст, верблюд не съест! Насчёт верблюда могу поклясться, сам проверял...

- Да, как говорили мудрецы: "Не знающий укуса пчёл не оценит вкуса мёда". Ахмед... Ахмед! О нечестивый внук нетрезвой лягушки, как ты можешь спать в такое время?!

А бедолагу-башмачника, свято соблюдавшего строку Корана и, соответственно, давно не принимавшего "за воротник", развезло в никакую! Благо что пьяных дебошей он пока не учинял, а смирненько храпел себе в уголке, обняв пустой кувшин и сопя носом в холодные "останки" плова.

- Не надо, не буди! - Оболенский перехватил руку замахнувшегося Ходжи. Грузим его так, меньше брыкаться будет. Я за руки, ты за нога, взя-а-ли... О, какой же ты тяжёлый, худосочный производитель кустарных тапок с загнутыми носами! Рабинович?! Ты хоть не зли, нашёл время для шуток...

Видимо, ослик всё-таки осознал значимость возложенной на него задачи и перестал брыкаться. Но в детских глазах лопоухого животного затаились огоньки невысказанной обиды, ибо возить на себе пьяниц он явно почитал недостойным! На этот раз Рабинович смолчал и подчинился... Льву не очень понравилась такая подозрительная покорность, но рассуждать было некогда. Перебросив блаженствующего Ахмеда на спину ослика, друзья шагнули навстречу неумолимой судьбе. Почему уже друзья? Да, я помню, что сначала они совершенно не понравились друг другу, но поверьте, в среде настоящих мужчин уважение завоёвывается быстро. Общие враги порой объединяют сильней, чем кровные узы. И Ходжа Насреддин в этой долгой, неравной схватке с честью доказал своё право носить высокое имя "возмутителя спокойствия" в веках! А Лев... что ж, он всегда слишком легкомысленно относился к славе. Думаю, что только из-за этого затерялось у неблагодарных потомков его настоящее имя, оставив нам лишь неотразимый титул - Багдадский вор!