- Это точно. Такие, считай, самые страшные.
- Ну так!..
- Взрывчатку не нашли?
- Под главным въездом возле опор. Лежала в обычных мешках.
- Много?
- Прилично. Снарядный керамит в стружках. Мы не взвешивали, но центнера три наверняка будет.
Полковник нахмурился.
- Если керамит, на станцию вполне могло хватить.
- Ясное дело. Все-таки триста килограммов!
- Однако не взорвали. Почему? Даже странно.
- Что странного? Просто не успели. Они ж тут всего парочку дней гужевались.
Павел Матвеевич задумчиво почесал пистолетным стволом переносицу. Вот и свершилось еще одно смертоносное действо. Должно быть, в миллиардный раз люди покрошили соплеменников в кровавые ошметья, и только, вероятно, единицы ощущали при этом подобие вины. А может, и таких не нашлось...
- Надо все-таки пошарить в домишках. - Пробормотал он. Не может такого быть, чтобы никого не осталось. Хоть одного язычка, но найдите.
- Так на хрена? - простодушно удивился Мацис. - Для показательного расстрела, что ли?
- Дубина ты стоеросовая! - полковник устало взглянул на разведчика. - Это же не последние пуриты, правильно? А врага надо знать в лицо. Душу его изучать, повадки.
- Врага надо бить.
- Не будешь знать, не будешь и бить.
Мацис кротко вздохнул.
- Значит, поищем. Как скажете, Павел Матвеевич...
***
Вместо пространства - звуки, вместо людей - цветочные бутоны, и кругом пенные волны стен, бьющие по ребрам обломки кораблекрушений - столы, стулья, ручки дверей...
Как хочется любить! Всех и каждого! Может, в этом и кроется истинный смысл опьянения? Хмель - иллюзия любви, которой не хватает в действительности. Иллюзия, но не суррогат. Ибо любовь не подделываема. Алкоголь лишь пробуждает то, что кроется в нас до поры до времени. Пара стопок, и ты становишься воздушным змеем, тебя приподымает над землей и уносит вслед птичьим стаям в теплые края. Еще порция, и ты превращаешься в ветер - мощный, живой, всепроникающий, призрачным языком слизывающий с побережий города и рыбачьи поселки. Сегодня, впрочем, он был отчего-то не ветром, а поездом. Возможно, потому что понятие ветра постепенно уходило в небытие, исчезало из людской памяти. Главной реальностью становились вагоны, значит, и превратиться в таковые было неизмеримо легче.
Скорость снижается, кто-то дергает в голове стоп-кран, и карусель окончательно замедляет бег. Хлопают створки, Егора выбрасывает в чей-то спор. Пыльный тамбур, подозрительно знакомые голоса, но лиц не разглядеть. Приходится шарить руками. В пыли о озвученной пустоте.
- ..Ну и что? Я, к примеру, с Урала! Из города Екатеринбурга, слыхали о таком?
- Слыхали. Где-то возле Москвы, так?
- Сам ты "возле"! Совсем даже не возле. Екатеринбург, к примеру, столица Урала, бывший Татищевский бастион близ Рифейских гор. На три четверти - хрущевки, на одну десятую дворцы.
- Дворцы - это как?
- Обыкновенно. Как у шейхов в Саудовской Аравии. Месяцок назад проезжали через Челябинский мост, я специально к знакомому штурману забегал. У них там эхолот мощный, пишет рельеф дна.
- И что?
- Ничего. Думал засечем шпили и крыши, а лента ползет - и ничего. Пусто там. Бездна голимая, точно и не было никакой столицы.
- Может, врет твой эхолот? У нас сейчас, как в Бермудах, - стрелки пляшут, приборы отказывают.
- Кто знает, может, и врет.
- А насчет бездны как раз понятно. Тут ведь все написано... Разверзлись хляби небесные и лил дождь сорок дней и ночей, поднималась вода и по истечению сорока суток покрылись водой самые высокие горы...
- Что ты нам туфту всякую читаешь? Давно наизусть выучили! Только тем и занимаемся, что читаем о башнях да о потопах.
- Каких еще башнях?
- Дубина! Помнишь Вавилонское чудо? Когда, значит, языки перемешались, люди гордыми стали, крутыми, - башню затеяли строить. Вот им и врезали по кумполу.
- А потом водичкой из леечки...
- Дурак! Водичка - это совсем в другом веке.
- По-моему, в том же.
- Ты сюда мостик перекидывай, сюда! Вавилон - и наш двадцать первый век. Как ни прикидывай, одна картинка. Люди в единое целое превратились, границы стерлись. Плюс ассимиляция полов, повальная бисексуальность, наркотики и телезомбирование. При этом к бессмертию умудрились подойти, ген старения вычислили.
- А еще клонирование запчастей!
- Точно! У моего соседа ногу заново вырастили, глаз живой вставили. Он по пьяне под трамвай попал, а из больницы вышел свежее прежнего. Нехило, да?
- Я еще про языки не сказал. С ними та же тарабарщина. Раньше-то один-единственный был. То есть при Вавилоне.
- Ну да?
- А ты как думал? Лингвисты так прямо и говорят: был, мол, первоязык, от него пошли все прочие. Сравни хоть немецкий с французским, хоть английским с русским!
- Чтобы сравнивать, нужно владеть, к примеру, особым метаязыком, языком - посредником, который в равной степени мог бы описывать сравниваемое.
- Ты еще о метемпсихозе заговори!
- Что тут говорить - и так ясно, все станем акулами. Кем больше-то?
- Не-е... Ты, Горлик, акулой не станешь. Скорее, карасем. С красными опухшими жабрами и слезливыми глазками. Или кактусом с тыквой.
- Кактусом с тыквой?
- Ну да. Голова, значит, в тыкве, задница в кактусе.
- И вовсе даже глупо, к примеру...
- Тут, мужики, другое непонятно. Почему именно сорок дней и ночей?
- Вот я и говорю - тыква! И он тыква, и ты.
- Ты ответь, не ругайся!
- Все течет, все изменяется. Сорок дней вполне могли трансформироваться в сорок лет.
- В точку!.. Дай, Путя, я тебя расцелую. По духу ты псих и фашист, но ты честен! И тыквой ты никогда не станешь!
- Конечно! Он у нас святой угодник!
- Что за категория дурацкая, не понимаю! Свято - и угождать! Как это может быть?
- Именно так и может! Это фанаты-дурики за правду с бескопромиссностью витийствуют, а умные люди всегда угождали.
- Ну уж...
- Вот тебе и ну уж! Ты, к примеру, можешь женщине сказать, что она дура и уродина? Ясное дело, нет, хотя, возможно, не соврал бы ни на полсловечка. Потому что это жизнь! Мудреная и заковыристая! Начнем изрекать правду - до оскомины договоримся. Весь мир перемажем в черное, младенцев в идиоты запишем.
- Причем тут это?
- Да при том, что это и есть угодничество. Святое - если служит добру, дурное - если корыстным интересам.
- А я, мужики, штурманам нашим завидую. Они ж там всегда у экранов.
- Что им завидовать? Вон, зайди полюбуйся, - седые все, руки дрожат, как у стариков столетних.
- Зато первыми увидят и узнают!
- Что увидят-то?
- Да все.
- Что - все-то?
- Твое будущее, мое. И свое, разумеется. То есть, значит, не сложится маршрут в один прекрасный момент, и аут! Мы еще тут пить будем, веселиться, а они уже там во все чистенькое переоденутся. Представляете? Первые вагоны станут, к примеру, валиться, а мы здесь даже не почувствуем...
Егор сделал усилие и в несколько приемов поднялся на ноги. Рукой ухватился не то за шторку, не то за чей-то пиджак. Осмысливая услышанное, скрипнул зубами. Да уж... Не почувствуем, это точно. Первые вагоны мы никогда не чувствуем. Потому что они первые и от нас далеко...
Карусель вновь подхватила, с плеском заработали незримые весла. Лодка в два весла меня бы спасла... Откуда это? Чьи-то стихи? Песня?.. Егора закружило в обратную сторону. Вспомнилось то, чему вовсе не положено было всплывать из глубин памяти. Деревенские огороды, пасека, соседские дети, и собственный содранный ноготь на ноге. Больно, но не очень. Труднее терпеть жжение крапивы. Но как было весело догонять и убегать! Верно, что детские игры - не взрослые...
И снова туманом на окне нарисовалась Ванда. Все женщины, которых он принимал за нее мгновенно слились в мигающую светодиодами, поставленную неведомыми террористами мину. Осторожно отодвигая ее в сторону, Егор вглядывался в сумрак и снова видел то, что пытался забыть.