У Мадата все еще сохранялось благодушное настроение.

- Эй, женушка батрака, сколько же у тебя платьев? - И тыкал пальцем в обитый полосами железа сундук. Жадность Афруз-баджи была острее сабли.

- Да ну, что за платья, лучше б их вовсе не было!.. И ты смеешь называть этот мешок из синей бязи платьем?

- Ну, предположим, что - мешок из бязи, а рядом?

- Ф-фы, цветастое, пестрое, как твое одеяло?

- Значит, два?

- Гнилой шелк, расползается, как паутина!

- Три, получается? Дальше...

- Марля, больничная марля на бинты и повязки! - сердито восклицала женушка.

- Значит, маркизет белый... Еще?.. - Ф-фы, остальные на меня не лезут!

- Растолстела, вот и не лезут!.. - Мадат горько усмехнулся. - А моя мать за всю жизнь не посетила ни одной свадьбы, как ни упрашивали соседи... Выходного платья не было! А когда шла на поминки, то надевала чужой туман (Туман - широкая юбка - ред.) У тебя, страдалица, сундук ломится от платьев, а все еще недовольна!

- Бый! - Афруз-баджи надулась. - Как можно равнять старуху с молодой, ай, Мадат?

- Да ведь и она когда-то была тоже молодой!.. Как родился на свет, помню свою незабвенную матушку босой, в лохмотьях, с непокрытой головою. - Мадат с трудом удерживал слезы. - Не-ет, я всю жизнь готов работать в комитете батраков, чтобы помогать бедноте, обуздывать алчных кулаков!

- Выходит, всю жизнь не скинешь самодельных, из буйволовой кожи, башмаков? - клокоча от ярости, вопрошала Афруз. - Всю жизнь будешь выбивать дорожным посохом зубы кулацким собакам?

- А это уж как придется... Во всяком случае, никогда не изменю партии, не искажу наказов советской власти!

Такие скандалы возникали в семье Мадата непрестанно. Афруз-баджи и наяву и во сне видела, что ее Мадат наконец-то стал руководителем района, самым наиглавнейшим. И тогда перед Афруз-баджи распахнутся настежь двери всех мануфактурных магазинов... На дом станут присылать отрезы, уламывать: "Иолдаш (Иолдаш - товарищ - ред.) Таптыгова, окажите честь, возьмите этот вязаный платок из крученого шелка!.. Иолдаш Таптыгова, не откажите в любезности, примите этот коверкот".

Проходили дни, недели, месяцы, а Афруз-баджи всячески старалась уломать Мадата, разжечь в его душе костер тщеславия и суетной корысти. Ей уже рисовался в мечтах уютный домик, и новенький серебристый самовар на столе, и никелированные кровати с шарами, и обязательно - трюмо во всю стену, и непременно - телефон.

В августе 1928 года Мадата направили на учебу в Закавказский коммунистический университет.

От радости он прыгал, как мальчишка, обнял жену и закружился с нею по комнате.

- Да ну тебя! - отбивалась недовольная Афруз. - Курсы по улучшению быта батраков!.. Опять в Бузовны, что ли?

В Бузовнах Мадат учился на краткосрочных профсоюзных курсах.

- Не в Бузовны, а в прекрасный город Тифлис!.. - И он громко затянул арию из оперы "Ашуг Гариб": - "О мать моя, в город Тифлис, о сестра моя, в город Тифли-и-ис!.."

- В Тифлис-то раньше беки ездили пьянствовать! - заметила Афруз, еще не смекая, какие перемены в ее судьбе сулит этот отъезд.

- Да, раньше беки, а теперь батраки!

- Что ж, поезжай, поезжай, грузинские красавицы тебя там дожидаются! скрипучим голоском заметила жена.

- Как устроюсь, за тобою вернусь, - успокоил ее Мадат г, делая вид, что держит в руках перламутровый саз и играет на нем, запел во все горло арию Гариба: - "Соберу-у-у семь мешков золота, привезу к себе мою-у-у Шахсенем!" (Шахсенем - героиня оперы "Ашуг Гариб - ред.)

Внезапно Афруз захныкала:

- Остался б лучше здесь, милый! Подумать страшно - Тифлис!.. Как-никак, а здесь возвращаешься из дальних странствий по аулам все же в свою каморку! Кончиком платка она смахнула со щек слезинки. - Выпало б нам счастье, так в районе же тебя бы выдвинули на ответственную работу! А что в Тифлисе? Какие там, в Тифлисе, книги-тетрадки? Не маленький, кажется, чтобы сидеть за партой!..

Однако Мадат не поддался на ее уговоры, выправил все документы, получил на дорогу деньги.

Надменное сердце Афруз-баджи утешилось, когда она узрела, что за ее мужем приехала райкомовская машина. Проворно вынесла она и положила на сиденье котомку, благословила Мадата в путь, а затем плеснула ему вслед из медной чашки чисто, водой - по народному обычаю, это пожелание счастливого возвращения.

На выскочивших из квартир соседок Афруз-баджи посматривала высокомерно: ее Мадат возвысился, - на станцию покатит в райкомовском автомобиле... Это кое-что да значит!.

А Мадат этим же вечером прибыл на железнодорожную станцию, осведомился у милиционера, когда отходит тифлисский поезд, и встал в шумную, крикливую очередь. Все толкались, горланили, суетились, и когда простодушный Мадат взглянул на лежавший только что у его ног узел с бельем и провизией, то убедился, что котомку украли... Вот те на - хлопоты Афруз-баджи пропали даром. Мадат сунул руку в карман пиджака: слава богу, и деньги и документы здесь...

Солнечным утром прибыли в Тифлис. На вокзале девушки-грузинки, действительно красивые, как и предсказывала Афруз-баджи, грациозные, стройные, встречали с цветами прибывших, и хотя ни одна из них не улыбнулась небритому, в смявшейся одежде Мадату, настроение его улучшилось: до чего светло, празднично... Да, жизнь хороша! Слышался звонкий веселый смех, восклицания, поцелуи: дивная грузинская речь очаровала Мадата гортанной полнозвучной певучестью. А за вокзалом гремела, плескалась Кура, быстрая, сжатая крутыми берегами, затопленными все еще зелеными, не почувствовавшими приближения осени садами. Дребезжавший, весь трясущийся на ходу старенький трамвай благополучно доставил Мадата к величественному зданию университета.

В канцелярии он вручил документы черноусому приветливому проректору в военного образца кителе: как видно, недавно демобилизовался из армии.

- Азербайджанец? А из какого далекого горного района!.. Батрак?.. Да, да... А какое образование?

- Умею читать-писать, - Мадат отвечал смущенно.

- А как с арифметикой?

- Ну, арифметику-то я изучил досконально, когда заключал договоры с кулаками!

Проректора эти слова привели в бурный восторг, он вскочил, обнял Мадата и воскликнул:

- Хорошая классовая школа! Такие, брат азербайджанец, нам здесь и требуются!

..."Принят здоров целую Мадат".

Получив телеграмму, Афруз мгновенно же собрала свои нехитрые пожитки и помчалась в Тифлис. Конечно, ее покоробило, что супруге студента Коммунистического университета не предложили райкомовского автомобиля, но лучше уж добраться до станции на попутной арбе, чем дожидаться, когда легковерному Мадату вскружат голову тифлисские красотки...

Однажды утром Мадат еще лежал на тощем тюфячке в просторной комнате общежития и проглядывал свежую газету, как кто-то из студентов крикнул, просунув голову в дверь:

- Эй, Мадат, тебя внизу спрашивают!

"Кто же это может быть? - удивился Мадат, от неожиданности вздрогнув. Видно, секретарь нашего райкома? Ведь он собирался на совещание приехать".

Он еще брюки не успел натянуть, а запыхавшаяся Афруз уже влетела в комнату, гремя подковами ботинок, и, даже не поцеловав вскочившего муженька, напустилась на него с попреками:

- Ай-хай, вероломный!.. Ему и дела нет до безутешной жены. Решил избавиться от меня? Забыл все клятвы и обещания мену, лелеять, на руках носить, пушинки сдувать?.. Уж нашел, видно здесь какую-нибудь разбитную бабешку?

Как он ее ни упрашивал вернуться домой, Афруз заупрямилась, как говорится, сунула обе ноги в один башмак... И немедленно отправилась к ректору, строго заявила, что не может оставить мужа в чужом городе.

Ректор вызвал в себе проректора, коменданта, завхоза, секретаря парткома, председателя месткома, - совещались свыше часа и пришли к выводу, что уломать Афруз-баджи решительно невозможно, придется поставить дощатую перегородку в одной из комнат общежития, устроить Мадату хоть и полутемный, но свой уголок.