- А он знал об этом?

- Вы скажете! - ахает Роза Яковлевна; нелепый ненужный вопрос веселит ее, короткие каштановые с сединой волосы залетают на щеки. - Откуда ж ему было знать, если я сама только что сообразила!

- Спасибо вам, Роза Яковлевна.

- Мне-то за что? - искренне удивляется она, убирая в сумочку флакон.

За то, что познакомились с ней, за ее откровенность, за то, что сберегла и показала этот флакон-талисман, с его помощью воскресив человека и дав возможность поглядеть на него, живого, - перечень мой велик, взаимосвязан и еще не полон.

- За все, Роза Яковлевна, - неопределенно и как можно точнее объясняю я.

Ранний вечер кое-как наконец запихал, упрятал солнце за крыши, и хотя духота еще не поредела, зато и не калит впрямую. Мы сидим с Евгением Александровичем во дворе детдома на скамье - слева от двустворчатых, настежь открытых дверей жилого корпуса. Евгений Александрович в белой нейлоновой рубахе с аккуратно закатанными рукавами; в ней тягостно - он, разговаривая, то машинально расстегивает одну пуговицу за другой, до пояса, то - завидев кого-нибудь из ребят, так же машинально застегивает их: негоже - директор.

- Понимаете, - говорит он, подтыкая пальцем переносицу массивных очков, - ежегодно нам закладывают средства на текущий ремонт. А мы считаем, что целесообразней строить новое помещение. Современное, со всеми удобствами, специально спланированное. Есть отличные проекты!.. И практически - за счет тех же средств.

Если их не распылять, конечно. Райком поддерживает.

Голованов с нашими выкладками познакомился - обещает, вместе поедем пробивать. Мы ведь на областном бюджете...

Рассуждает молодой директор убежденно, уверенно, опираясь на мнение коллектива - мы, хотя руководители его возраста сплошь и рядом козыряют своим петушиным я. Впечатление такое, что он прочно встал на ноги, почувствовал под собой почву, - это ведь он и всего полгода наа, при первом знакомстве, откровенно, с нотками растерянности признавался, как трудно ему тут работать после Орлова. Любопытствуя и вместе с тем придав вопросу шутливый тон, спрашиваю, почему теперь не сковывает его незыблемый авторитет предшественника? Чуть смутившись и легонько хмурясь, Евгений Александрович неторопливо, словно на ощупь подбирает слова, выражения, не столько, пожалуй, отвечая мне, сколько пытаясь осмыслить - для себя же происшедшие с ним перемены.

- Понимаете, нужно, наверно, время, чтобы уразуметь самые простые вещи. - Под выпуклыми стеклами очков его серые, какие-то обнаженно доверчивые глаза улыбаются. - Додумался, например, что традиции его, сам дух его, что ли, - не препятствие. Постоянная помощь - вот что это. Врать не буду: задевало, конечно, поначалу: чуть что - "а как бы Сергей Николаич, а чтобы он?" Сам себя ловить стал, что все оглядываюсь, примериваюсь, сравниваю... Пока не дошло, что здорово это - такое наследство получать. Устои, нормы, тот же самый дух! Да бери их - пользуйся, черпай. Развивай, наконец!

Ведь не подражатели же мы - продолжатели. В затруднительных случаях сам теперь на советах спрашиваю: давайте подумаем, как бы на нашем месте Орлов поступил?

И - ничего. Не убывает от этого, а только прибывает.

Вот еще одна происшедшая с ним перемена, почти что зримая: всегда озабоченный, словно бы даже придавленный принятой на себя ношей-обязанностями - прежде, он теперь, к той же самой ноше приловчившись, как бы обрел ровное естественное дыхание.

- Приятно, что ребята опять приезжать стали. Как те же Савины. Год почти не ездили. - Евгений Александрович хитровато смеется: - Попросил Савина проверить проводку и распределительный щит - инженер, как-никак. Побежал с удовольствием!..

Чету Савиных, Михаила и Люду, я встретил час назад, когда пришел сюда. Заехали они, вместе со своим Олежкой, дня на два - на три, потом отправляются к Друзьям по детдому в Куйбышев, - отпуск. Их-то поджидая, и разговорился с подсевшим директором, чем сейчас и доволен.

От проходной, возле которой сторож на деревянной культе, дядя Вася, шаркает метлой, идут три голенастые нарядные девицы; идут к нам, к директору, - одну из них, конопатенькую, с тонкими летающими косицами, я уже видел. Дружно поздоровавшись, они вперегонки докладывают Евгению Александровичу - впрочем, его имяотчество, при такой скороговорке, звучит несколько иначе, что-то вроде - Енений Сандыч:

- Были у тети Сони.

- Привет просила передать.

- Чай пили!..

Голос у директора строговат, но серые под толстыми линзами глаза его посмеиваются.

- За привет - спасибо. Чай пили - понятно. А что же вы все-таки сделали?

- Все сделали.

- Сказала, что ничего не надо!

- Ну, молодцы, бегите, - одобряет и отпускает директор.

Софья Маркеловна, рассказывает он, после болезни совсем поправилась; днями приходила, назад, правда, как ни противилась, отвезли на машине: разомлела на жаре, сипеть начала. Первая моя заказчица, Александра Петровна - в доме отдыха, путевку ей выдали бесплатную - уже по одному тому, что о ее отпуске сообщается наряду с другими первоочередными новостями, можно судить, как директор детдома относится к главному бухгалтеру. Меж тем во дворе на столбах, под козырьком овощехранилища, у проходной - при белом свете - загораются лампочки и, устойчиво посияв, гаснут: энергосистема детдома действует безотказно. О чем с удовольствием сообщает директору Михаил Савин, - стоя перед нами, высокий, спортивный, в светлых брюках и рубахераспашонке, он в эту минуту охотно, похоже, чувствует себя прежним воспитанником. Впрочем, тут же снижая некоторую торжественность своего рапорта:

- Ребята и без меня бы справились: электрики - что надо!..

Скоро ужин, Евгений Александрович, как он выражается, идет на пищеблок. Поддернув светлые отутюженные брюки, Савин садится, смотрит ему вслед.

- Девчонки, когда мы тут жили, наш детдом роддомом называли.

- Почему?

- Сокращенно: родной дом, значит... Вошли нынче с Людой, с дядей Васей поздоровались и правда - дома.

Люда сейчас в своей прежней комнате - с девчонками шушукается. Вроде как обычно - на каникулы приехали.

- А вы на каникулы ездили?

- Конечно. Все годы - пока в институте учились. И на летние - это уж само собой. И на зимние, короткие.

Соберемся, кто откуда, - вечер встречи. Отчитайся - как положено. Чтоб там чего не сдал, с "хвостом" явился - быть не могло! Лучше уж тогда и не приезжать. - Савин пожимает плечами - так, будто смысл вопроса только что дошел и удивил его! - Ну, как же! Все по домам, и мы тоже. Все назад, в общежитие - с рюкзаками, и мы - с ними. Пусть - потогдее. Картошки положат, банку с капустой. Сергея Николаевича либо Александру Петровну в облоно вызовут - обязательно навестят. Да чтобы - не с пустыми руками. То из белья что привезут, то ботинки. Какие-нибудь яблоки сушеные. Той же картошки.

Чуть не каждый месяц вызывали: Савин, - родня приехала! Проводишь, и бегом к Людке - этажом повыше, У тебя, мол, были? "Были". Тебе чего привезли? "А тебе чего?" Потом уж, когда поженились, - к обоим сразу приходили...

Голос Савина негромок, задумчив, как кротки, задумчивы засиневшие за бурой монастырской стеной сумерки; если воспоминания и волнуют Михаила, то он без всяких усилий сдерживает себя. А меня его простые негромкие слова волнуют. Волнуют потому, что все, о чем он рассказывает - по-человечески здорово, прекрасно. А еще, конечно, - потому, что лет мне вдвое побольше, чем ему, и нервишки податливее, чувствительней...

- Добрый вечер, - подходя, окликает нас Люда Савина; она в легком сарафане, узком в талии, широком в юбке, полоски бретелей плотно лежат на открытых смуглых плечах. Наверно, она только что весело смеялась: улыбкой полны глаза, улыбаются полные губы, на крепких щеках улыбчиво подрагивают ямочки.

- Ты чего это? - подвигаясь, спрашивает муж и сам начинает улыбаться.

- Олежка насмешил. Ходит из комнаты в комнату - со всеми знакомится. Да эдак по-свойски! Сейчас с Евгением Александровичем беседуют - на разные темы.