Тамара ступила в кабинет, небрежно откинулась на косяк, слегка скрестив ноги, и обвела царским взором любимого начальника и его собеседников.

Иваньков остро почувствовал, что функции секретарши гендиректора аэропорта довольно широки и точно включают в себя поддержание руководства в тонусе самыми разнообразными методами, разозлился на нее (что ж ты, дура, меня не дождалась), на Билялова (жирдяй лысый, что ж ты все под себя гребешь) и на себя, а потому попытался быть спокойным, как обитатель Арского кладбища, и именно в этом ключе начал объяснять начальнику, что прибыл со срочным заданием агромадной важности.

Не помогло. Билялов совсем раскричался и начал, пыхтя, выбираться из-за стола, не иначе, чтобы лично вытолкать непрошеных посетителей. Сидевший у окна мозгляк тоже принялся орать. Ему вторили какие-то невидимые за габаритами Витали и Мансура типы, набежавшие в приемную. Молчали только казачок, загнавший румянец в пределы скул и осмелившийся обернуться к двери, и царица Тамара, не сменившая ни позы, ни наклона головы.

Неяпончик сто двадцатый раз напомнил себе о давнем обещании не делать больше глупостей из-за баб (последние нарушения зарока обернулись двукратным неприсвоением очередного звания, а потом вообще внеочередной экспедицией в Чечню и нынешним прозябанием в Казани вдали от родной Бугульмы), досчитал до десяти и снял с плеча автомат.

Упала тишина. Лишь сзади тихохонько зашелестело — не иначе Тамара поменяла ногу.

Через пару секунд Билялов, проскочивший наконец между кожаным креслом и тумбой стола, криво улыбнулся.

— Вы чего делаете?

— Да вот, с вами поговорить пытаюсь. Можно, да?

— А если не можно, стрелять будете? — не меняя наклона улыбки, спросил гендир.

— Я в безоружных не стреляю, — отрезал Серый и, спохватившись, что находчивый Билялов может потребовать автомат, сказал: — Главштаб ополчения, старший лейтенант Иваньков. Есть срочный и, это, конфидентный… Тихий, короче, разговор. Можно?

Через полминуты разборок и непоняток — очень интеллигентных, впрочем, — кабинет удалось наконец очистить от посторонних.

Еще через минуту Билялов уяснил суть поручения, с которым прибыл Иваньков со товарищи, и принялся кричать, что это вмешательство в сугубо интимный процесс и вообще маразм. Отключить все системы ведения и наблюдения аэропорта невозможно. И мало ли, что он уже месяц не принимает никаких самолетов, — вы что, хотите дыру в воздушном пространстве страны на сорок тыщ квадратных километров? Хотите, чтобы на наши головы самолеты начали падать? Что значит, лучше, чтобы бомбы? Какие, на хрен, бомбы? Какая, в жопу, Америка, старлей, ты что, всерьез, что ли? Вы там с Магдиевым больные на весь пупок? Ну куда тебе в диспетчерскую, старлей, — без обид, ладно? — но ты и там как этот у ворот будешь. Ну, а сейчас совсем глупость сказал. Ну, пойдем, спросим, и если чушь ляпнул, прощаемся, лады?

Лады.

Но начальник диспетчерского центра Семен Вахрушев, сидевший за неказистым столиком в самом дальнем углу зала управления воздушным движением, тот самый мозгляк из-за стола у окна (зря его из директорского кабинета выгнали, оказывается) подтвердил, что за последние три часа через воздушное пространство, контролируемое казанцами, действительно, не прошло ни одно воздушное судно, хотя должно было пройти по меньшей мере шесть. И по этому поводу аэропорт «Казань» уже связался и с соседями, и с федералами — и те не очень внятно, но очень старательно рассказали насчет временного перехода на резервные воздушные коридоры, через Уфу и Самару, в связи с какими-то необъяснимыми, но важными особыми причинами — притом призвали не терять бдительности и продолжать дежурство в обычном режиме.

— Вопросы? — сказал Неяпончик, обернувшись к Билялову.

Вопросов у Билялова была масса, самых разнообразных. Но Иваньков невежливо задавил процесс в зародыше, скомандовав:

— Гасим всё к едрене Жене.

— Что значит всё? — не понял Вахрушев.

— Значит, на хер весь аэропорт гасим, маяки ваши, рации, позывные там, лампочки на крыльце — всё, что можно и нельзя.

— Зачем? — совсем не понял Вахрушев.

— Чтобы семью свою спасти, дядя Сема. У вас жена, дети в Казани сейчас? Вот. И на них вот сейчас бомбы штатовские полетят и ракеты, по наводке вашего аэропорта.

— Да чушь это! — воскликнул Билялов. Вахрушев, что характерно, молчал, стремительно бледнея.

— Потом, Азат-абый, родной, потом, ладно? Дядя Сема, покажите, где здесь… Мансур, Виталик, помогите.

Следующие две минуты Билялов и Иваньков провели в центре диспетчерского зала, отвернувшись друг от друга и потому не зная, что стоят в совершенно одинаковых позах неравнодушных наблюдателей — ноги расставлены, кулаки в карманах брюк, взгляд сквозь брови.

Остальные специалисты разных областей, занимавших зал, деловито или суетливо бегали по помещению, щелкая рубильниками и тумблерами, которых оказалось чертово множество, или переговариваясь с прочими службами аэропорта по поводу немедленного обесточивания объектов.

Билялов торчал совершеннейшим столбом, никак не реагируя на употребление своего имени всуе — без этого местные доброхоты уговорить коллег выполнить нетривиальный приказ явно не могли. Молодец, начальник, в кулаке хозяйство держит.

Когда суматоха улеглась, начали гаснуть последние лампочки и индикаторы в зале и видимых окрестностях, и стало понятно, что воздух за окнами уже наливается голубеньким сумеречным соком, Билялов всем корпусом развернулся к Иванькову и сказал:

— Если, не дай бог, что случится, ты, парень, ответишь.

— Легко, — сообщил Сергей и собрался развить мысль, но вместо этого воскликнул: — Здрасьте, на фиг! А это что за дела?

Здоровенная центральная установка, которую Вахрушев загасил лично и первой, с нежным писком зажглась меленькими четкими огоньками и разноразмерными экранами — сначала по левой консоли, потом по правой, а затем и по всей многоярусной поверхности.

Иваньков, крича «Кому тут жить надоело?» и прочие неуютные лозунги, бросился к нарушительнице спокойствия. Но не обогнал Вахрушева, который принялся ощупывать установку с разных сторон, потом зашел сзади и чем-то жирно щелкнул. Огоньки резко погасли.

Серый выдохнул, а Вахрушев вышел из-за корпуса, но в любимый дальний угол не спешил. И не ошибся: через десяток секунд установка пискнула и вернулась к жизни раз и навсегда отработанным порядком.

Вахрушев повернул к Иванькову совсем уже бледное лицо и сказал:

— Так не бывает. Она обесточена, абсолютно, она не может работать.

— Терминатор-четыре. Бунт машин, — прокомментировал Неяпончик. — Где у вас подстанция?

До подстанции вызвался проводить прискакавший к диспетчерам казачок, оказавшийся главным энергетиком аэропорта. Позднее выяснилось, что Билялов распекал его за падения фазы, случившиеся сегодняшним утром.

Но ни в тот день, ни когда-либо позже энергетик как честный человек не стал указывать директору на то, что даже падение всех без исключения фаз в район земного ядра не сказалось бы на работоспособности самых интимных и жизненно необходимых узлов аэродрома. Тем более что таковая трактовка событий было бы не совсем верной. Верной и общедоступной трактовки просто не существовало. Евсютину было недосуг объяснять, а Гильфанову слушать, что итогом реконструкции Казанского аэропорта, в конце 90-х растянувшейся на несколько лет, стало внедрение своеобразного «троянского коня» — не в вирусном, а в исконном значении — в аэродромно-районную систему управления воздушным движением.

Тендер на модернизацию аэропорта в 1995 году выиграли крупные компании из Франции, с которой Татарстан в тот исторический период особенно дружил. По случайности, тогдашний министр внешних экономических связей республики и основной бизнес (нефтяной) и собственную семью держал в Париже.

Потом шишку в правительстве ненадолго принялись держать германофилы. Они внешнего министра поперли, да так сильно, что разогнали все министерство, под обломками которого оказалось погребено множество контрактов с лукавыми галлами. В результате фирме Bouygues, генподрядчику строительства аэропорта, вообще сделали ручкой, цинично прицепившись к невинному (двукратному) раздуванию сметы.