К утру 7 октября дивизия сосредоточилась в 10-12 километрах западнее Вязьмы. "В этот период передовые соединения армии пытались освободить город. Получила приказ командующего армией прорвать оборону противника южнее Вязьмы и наша дивизия.

Командир дивизии генерал И. И. Биричев приказал оборудовать наблюдательный пункт в деревне Подрезово, куда сразу же выехал вместе со штабом. Мне и командующему артиллерией дивизии подполковнику С. К. Граннику было приказано собрать командиров и комиссаров и прибыть в Подрезово для обсуждения дальнейших действий.

Мы ехали на нескольких машинах. В первой кроме меня и подполковника Гранника были командир артиллерийского полка майор С. К. Грачев и командир 583-го мотострелкового полка капитан И. В. Лукин. Пересекли лес и стали подъезжать к деревне. Вдруг по машине ударили автоматные очереди. Водитель замертво упал на сиденье. Машина остановилась. Мы выскочили из нее и увидели неподалеку фашистских солдат. Они снова открыли огонь. Майор Грачев был убит. Пуля попала и в подполковника Гранника. Лежа, он начал стрелять по врагам из пистолета. Капитан Лукин тоже был легко ранен. Машины, шедшие за нами, повернули назад. За ними мы велели идти и Лукину.

Положение создалось критическое. Я понял, что штаб дивизии подвергся нападению и вынужден был передислоцироваться в другое место. Подрезово было занято гитлеровцами.

Несколько фашистов сгруппировались рядом у небольшого сарайчика. Надо было что-то предпринимать, иначе - плен. Вынув из кармана гранату, вложил запал и швырнул ее в фашистов. Раздался взрыв. Затем я бросил другую гранату. Снова взрыв. В этот момент со стороны ударила автоматная очередь. Я почувствовал, что ранен. Слышу голос Гранника: "Ложись! Ползем!" Упал рядом с ним. Поползли. Но через несколько метров Гранник выдохнул: "Больше не могу". Это были его последние слова. Склонившись над товарищем, я понял, что он мертв. "Пока не потерял сознание, - подумал я о себе, - надо уходить". Встал и в открытую пошел. Фашисты, опомнившись, открыли по мне огонь. Еще несколько пуль попало в меня. К счастью, ни одно из ранений не оказалось смертельным. Гитлеровцы не стали преследовать меня, считая, видимо, что со мной все кончено. Вскоре я оказался в руках наших санитаров.

До 12 октября части дивизии вели бои, будучи в полном окружении. Кончились боеприпасы, продовольствие. Автомашины, артиллерийские тягачи и бронемашины остались без горючего. Более пятисот человек тяжело ранены. Предложение комдива прорваться севернее Вязьмы командующий армией генерал К. И. Ракутин не поддержал. Южнее же Вязьмы оказались сплошные ельники и болота, не проходимые для техники. Выход один: привести все транспортные средства и боевую технику в негодность, а личному составу частей и подразделений организованно выйти из окружения.

Все тяжело раненные бойцы и командиры, в том числе и я, были оставлены в глухой лесной деревушке Михайловке. Рядом со мной был и редактор дивизионной газеты старший политрук Николай Виссарионович Фастов. У него было тяжелое пулевое ранение, но он еще мог передвигаться. Он-то и поставил меня, как говорится, на ноги.

Местное население помогало тяжело раненным бойцам и командирам добираться в госпитали в Вязьму. 6 ноября 1941 года и мы тронулись в путь. Нас было более 250 человек. Ориентиром для движения был участок железной дороги Вязьма - Брянск, проходящий по Брянским лесам. В то время движения поездов по нему не было. Избрали мы этот путь не случайно: в лесах не было фашистов.

Три дня нам потребовалось для того, чтобы пройти первые 50 километров и достичь деревни Валь. Погода нас не баловала - то мороз, то оттепель, то снег с дождем, то пронизывающий ветер. Мы же все были в летнем обмундировании. Сооружали что-то вроде палаток, чтобы согреться, из солдатских одеял. Шли больше ночами, а дневали в лесу. Костры развести, чтоб согреть воды, обогреться и обсушиться, было нельзя - где-то поблизости рыскали гестаповские ищейки и полицаи. В каждом населенном пункте висели фашистские объявления и приказы с угрозами расстрела советских людей за малейшее неповиновение гитлеровским властям или помощь красноармейцам и командирам Красной Армии, выходящим из окружения.

И все же местное население встречало нас дружественно, стремилось обогреть, накормить, дать одежду. Я с благодарностью вспоминаю Евдокию Константиновну Иванову из деревни Валь Всходского района Смоленской области. Как родных, приняла она меня и Николая Фастова. Хотя и сама жила впроголодь, три дня нас кормила, чем могла, постирала белье, починила изодранную одежду, истопила для нас баню. Из своих скудных запасов женщина дала нам продуктов на дорогу, а провожая нас, приговаривала: "Доброго вам пути и скорого возвращения. Будем ждать вас с победой".

Не могу не вспомнить еще об одной семье. Когда мы выходили к деревне Пилыцина Выгонического района Орловской области, на опушке леса нас встретили мальчишки и сообщили, что в деревне немцев нет, что староста свой человек. Все это подтвердилось. Так с Николаем Фастовым мы попали к Егору Григорьевичу и Прасковье Исаевне Новиковым. Были они немолоды. Четыре их сына-коммуниста были на фронте. Дочь, тоже член партии, работала машинистом паровоза. До войны они жили отлично: держали коров, свиней, гусей, кур. Перед приходом фашистов Егор Григорьевич забил всю домашнюю живность, мясо засолил и спрятал не в погреб, который легко могли обнаружить фашисты, а в специально вырытую яму и хорошо ее замаскировал.

Теперь все это пригодилось. Мясо и картошка предназначались тем, кто выходил из окружения. Прасковья Исаевна день и ночь хлопотала у печи - пекла хлеб, варила и жарила мясо, картошку, мыла посуду и снова накрывала на стол. Откуда только брались силы у этой старушки!

Трое суток мы отдыхали и набирались сил в деревне Пильщина. Дальше предстоял нелегкий путь по открытой местности через Орловскую и Курскую области. К этому времени разгорелись бои в районе маленького городка Тим. Туда мы и направились, надеясь, что наши войска прорвут фронт противника, и мы выйдем в расположение своих войск. Наши предположения оправдались. 6 января 1942 года наши войска смяли противника под Тимом, и советские танкисты устремились к Курску. В деревне Выползово Солнцевского района мы и соединились с ними.

Месяц и десять дней я пробыл в госпитале в Воронеже. Врачи были неумолимы, настаивая на моей демобилизации по инвалидности. Но я не соглашался. Тогда мне предложили уехать в отпуск, а вопрос о дальнейшей службе в армии решить с военно-врачебной комиссией военкомата. Я вновь отказался и потребовал дать мне направление в распоряжение политуправления Западного фронта, где, как я думал, по-другому решат мою дальнейшую судьбу.

Своего добился. Вскоре был в политуправлении Западного фронта. Во время беседы с начальником политуправления попросил соединить меня с членом Военного совета 24-й армии К. К. Абрамовым. Состоялся короткий разговор. В тот же день Абрамов прибыл в политуправление, и вместе с ним я уехал в 24-ю армию. Некоторое время был инспектором политотдела, а затем - комиссаром штаба армии...

Мне была понятна тревога генерала М. С. Шумилова - обстановка под Сталинградом действительно все больше осложнялась. Не было сомнения, что враг предпримет решительный штурм города.

Мои размышления прервал посыльный - меня приглашал к себе член Военного совета армии К. К. Абрамов.

- К нам гость, - сообщил он, когда я доложил о прибытии. - Член ЦК партии Дмитрий Захарович Мануильский. Завтра поедем встречать на ту сторону Волги. Позаботьтесь о транспорте.

Рано утром вместе с Абрамовым мы сели в моторную лодку и в сопровождении охраны выехали встречать гостя. На берегу остались командующий, ответственные работники штаба. Сплошной лед, плывший по реке, затруднял движение лодки. Шестами раздвигали льды, протискивались между ними. Но вот, наконец, и берег. Д. З. Мануильский и с ним несколько товарищей уже поджидали нас. Тепло поздоровались и двинулись в обратный путь. Так же с трудом пробирались между льдами, рискуя быть затертыми ими. Но никто не подавал даже виду, что опасается за успех переправы.