Съехал алжирец, освободив комнату Луэлле. Обиженная Танька, на чьи заработки теперь жила целая семья, заметила, что это босс дал ей ссуду на покупку комнаты и теперь они заживут как люди. Танька хорошела на глазах, у нее появилась новая блузка, туфли и даже американские духи "Бьютифул". Вряд ли экономная Танька стала бы сама покупать себе духи. "Подарили на фирме", сказала она Голеву, хотя он ее давно уже ни о чем не спрашивал.

Из грузчиков Голев уволился только после того, как бывший одноклассник Витя Круглянко, встретив его на улице, упрекнул за скверный вид и дал красивую визитку с выдавленными золотыми буквами - на украинском и английском. Там значилось, что Виктор Круглянко работает заместителем директора фирмы "Надежда".

- Это в честь дирехторовой жинки, - смеялся совсем не постаревший со школьных лет Круглянко. - У него жинка с Ленинхрада, Надька. Вот в ее честь и назвали.

Витя не стал дожидаться, пока скромный, излишне "интеллихентный" Голев позвонит по рабочему телефону, а пришел сам назавтра вечером. Во время перекура на балконе Круглянко небрежно спросил Голева, не хочет ли он поработать на благо отдельно взятого человека, директора фирмы "Надежда" Полуяхтенко? Голев спросил, что надо делать, а Круглянко загадочно улыбнулся и позвал завтра в десять "на собеседование".

Отдельно взятый Полуяхтенко явился в половине одиннадцатого. Такую внешность, какая была у него, Голев давно уже мысленно подарил Денису Алексеевичу Гуливатому. Полуяхтенко был упитанным, почти толстым джентльменом западенского разлива, маленькие нелюбезные глазки смотрели всегда в сторону, будто Полуяхтенко чего-то стыдился, но не желал это признавать, тесный, но дорогой пиджачок, видимо, жал под мышками, и еще Полуяхтенку всегда сопровождал мощный, как из насоса, запах туалетной воды "Эгоист", в ровных пропорциях смешанной с полуяхтенским потом.

Глянув на него, Голев решил, что фирма "Надежда" имеет безусловный торговый профиль, но в быстром разговоре, с которым Полуяхтенко явно хотел поскорее закончить, выяснилось, что "Надежда" предоставляет населению гораздо более изощренные услуги: здесь протягивали руку помощи безработным, проще говоря, "Надежда" оказалась мини-биржей труда. Витя Круглянко тоже зашел в кабинет и принял участие в собеседовании.

Голев понял, что фирма не слишком процветает - об этом пробалтывались дешевые столы и трещавший, как сорока, принтер, утомительно долго печатавший одну страницу и непременно жевавший бумагу на предпоследней строчке. Скорее всего, Полуяхтенко пил из более полноводного финансового источника, а мини-биржа труда была у него для отвода глаз и, конечно же, для души. Голеву предложили оклад в половину Танькиного, восьмичасовой рабочий день и достаточно разнообразные обязанности.

- У нас раньше работала девочка на этой должности, - пояснил Полуяхтенко, которому, видимо, понравилась внешняя холодность Голева, слегка походившая на уверенность в себе, - но интелям, таким, как ты, больше доверия. Да и Надька намекала, что не надо больше... девочек.

Витя Круглянко радостно засмеялся.

Через день Голев вышел на работу. Таньке он ничего не сказал - они теперь вообще редко разговаривали, и если такое все-таки случалось, то темы ограничивались сугубо бытовыми.

Трудно было назвать занятие Голева интеллектуальным, разве что в сравнении с грузчицким, - теперь бывший океанолог вырезал из газет объявления о найме, перепечатывал их двумя пальцами на компьютере и составлял картотеку. Клиенты приходили редко - и все, как на подбор, странные. Мысленно Голев разделил их на три группы. Первая - немногочисленная, но и самая нелюбимая - городские сумасшедшие. Они хихикали и смущенно заглядывали под стол, как будто кого-то искали. Голев нервничал. Перечислял вслух вакансии. Пока Витя Круглянко, заезжавший в офис дважды в неделю, не посоветовал ему сразу интересоваться здоровьем клиента и даже требовать справку из психдиспансера. Вторая категория, достаточно симпатичная Голеву, - молоденькие девушки (редко ребята) послевузовского возраста. У этих горели глаза и щеки, так им хотелось работы, а главное - денег, денег, денег! Голев пристроил парочку рекламными агентами, и одну девицу, Долицкую, - секретарем, смутно напоминала она ему Таньку. И, наконец, были еще пенсионеры - тем, прежде всего, хотелось пообщаться, а работа интересовала их постольку-поскольку.

Полуяхтенко сидел в своем кабинете, в который был отдельный вход с улицы, и громогласно беседовал по телефону, иногда взрываясь хохотом так, что очередной клиент подпрыгивал на дешевом стульчике. Увидел Голев и пресловутую Надежду - она оказалась довольно подержанной брюнеткой (б/у, в хорошем состоянии, как написали бы в рекламном объявлении) и шоколадно улыбалась, глядя на черноглазого Голева. Ему даже показалось, что Надежда ждет каких-то дивидендов со своих улыбок - она приваливалась к столу тяжелым телом и водила наманикюренным ногтем по картотеке. Голев вежливо улыбался, Полуяхтенко хохотал в своем кабинете, клиент шел редко, а не как рыба, косяком, в общем, каждый занимался своим делом.

По крайней мере, у него теперь была зарплата - раз в месяц Голев церемонно выкладывал немаленькую сумму на краешек кухонного стола. Сумма исчезала быстро, и никто (в смысле - Танька) ни о чем не спрашивал.

Однажды Голев явился домой раньше - были предновогодние дни, и в пятницу работали до обеда. Полуяхтенко сильно пожал Голеву руку и подарил несколько купюр сверх зарплаты. Голев купил в коммерческом магазине шампанское, мандарины, яблоки, конфеты в коробке (Танька ела только конфеты из коробок, а если они были в фантиках, вразвес - не признавала ни в какую).

Голев поднимался по лестнице и думал, что они уже почти три месяца с женой не разговаривают. Все равно ведь надо как-то склеивать отношения, ну хотя бы ради Севы с Полей... И надо начинать ремонт в алжирской комнате - хозяин давно освободил помещение, там теперь снова спит Луэлла на раскладушке, не дело ведь! Не дело! Если б Луэлла и мама Юля были помоложе, они бы сами сделали ремонт, но у них все силы уходят на детей. Севе через год в школу... А они с Танькой оба загружены по самое не хочу...

На лестничной площадке стояла Танька и громко плакала. В руке у нее дрожала и дымилась сигарета.

- Тань, - удивился Голев, - ты же не куришь!

Танька глянула на него красными от слез и долгого терпения глазами и зарыдала еще громче. Голев поставил сумку с бутылками на пол и обнял жену.

- Я тебе конфеты купил. В коробке.

Танька еще сильнее заплакала, прижалась к мужу и начала что-то быстро объяснять. Вся она была такая несчастная, родная, что Голев от резко ударившей в голову жалости не сразу понял, что случилось.

Денис Алексеевич Гуливатый сделал Таньке неприличное предложение. Она-то, дура, думала, что это он ей от чистого сердца помогает - на работу взял, оклад хороший положил, ссуду дал, ну, подарочки привозит из-за границы, сувениры, а оказалось - он теперь ждет вознаграждения. Принес, рассказывала в слезах Танька, два билета в Турцию и говорит, собирайся!

- И-и-и! - плакала Танька в куртку Голева. - Я сказала, что не поеду, а он говорит, тогда все! Считай, что ты уволена, и денежки будь добра в трехдневный срок! Денежки за комнату!

- Танька, - спросил Голев, - ну почему ты такая... наивная?

Он очень старался подобрать необидное слово.

Танька оторвала от голевской куртки зареванное злое лицо:

- Да? А жрать мы что должны были? Твою порядочность мы должны были жрать?

Достала из мешка коробку с конфетами и, всхлипывая, начала есть шоколадные шарики один за другим. Голева всегда умиляла эта Танькина особенность соединять вместе совершенно разные речи и поступки.

- Набор конфет "Театральный"... - полувопросительно прочитала Луэлла, выйдя к ним на площадку с папироской. - Что ж, надо продавать комнату. Хотя жаль, чертовски жаль...

Голев промолчал, подумал, что японец на его месте давно совершил бы ритуальное самоубийство, а ему, русскому, оставалось жить со стыдом внутри...