Из письма Брюсову 15.05.1906. Царское Село: "3-го апреля мне исполнилось двадцать лет, и через две недели я получаю аттестат зрелости. Отец мой - отставной моряк и в материальном отношении вполне обеспечен. Пишу я с двенадцати лет, но имею очень мало литературных знакомств, так что многие вещи остаются нечитанными за недостатком слушателей.
Летом я собираюсь ехать за границу и пробыть там пять лет. Но так как мне очень хочется повидаться с Вами, то я думаю недели через три поехать в Москву, где, может быть, Вы не откажете уделить мне несколько часов".
Началась интенсивная переписка. В течение восьми лет, до самой войны, Гумилев написал Брюсову семь десятков писем: из Царского; Парижа; Петербурга; Слепнева; из африканских путешествий. И во многих письмах посылал Брюсову свои стихи.
В июле Гумилев уехал в Париж.
Поселился сначала на бульваре St. Germain, 68, а потом на rue de la Gaite, 25. Поступил в Сорбонну. Регулярно получал от матери 100 рублей в месяц и, хотя укладываться в скромный бюджет было трудно, иногда сам посылал ей немного денег, часто писал. В. С. Срезневская вспоминает: "Гумилев был нежным и любящим сыном, любимцем своей умной и властной матери".
Он бродил по Парижу и никак не мог надышаться им. Он так ждал этих дней и ночей, потому что твердо верил: у артиста, у художника в Европе есть общее отечество - Париж.
Приходил к себе, в маленькую комнату с высокими окнами и свежими цветами. Он любил порядок, аккуратность, четкость, расписание в жизни. Воспитывал себя всегда быть выше случайностей, неожиданностей. Перечитывал Пушкина, Карамзина, Ницше, осваивал французскую литературу.
В архиве Лукницкого хранятся книги из библиотеки Гумилева, которые изучал поэт, и острый след карандаша останавливает внимание - оказывается, вот о чем он думал, вот что тревожило его, что помогало его душе. Какие противоположные чувства соединялись в его сердце, какие разные мысли привлекали его...
"Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью.
...Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью: и ты узнаешь, что кровь есть дух.
...Свободный от чего? Какое дело до этого Заратустре! Но твой ясный взор должен поведать мне: свободный для чего?
Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины, как самой опасной игрушки?"
Ницше - мятежный, страстный, смущающий душу, и рядом - Карамзин, спокойный, ясный, простой: "Ровность и терпение. Презрение опасностей. Надежность победить. Опытность научает человека благоразумию".
Он беседует с мудрецами, пытается понять себя, успокоить и примирить страсти, бунтующие в душе, ибо, он убежден, только тишина и спокойствие души помогают ей раскрыться, только стройность и ясность мыслей помогает мастерству.
Из письма Брюсову. 30.10.1906. , Париж: "...я должен горячо поблагодарить Вас за Ваши советы относительно формы стиха. Против них долго восставала моя лень, шептала мне, что неточность рифмы дает новые утонченные намеки и сочетания мыслей. Но потом наступил перелом. Последующие мои стихи, написанные с безукоризненными рифмами, доставили мне больше наслаждения, чем вся моя предшествующая поэзия. Мало того, я начал упиваться новыми, но безукоризненными рифмами и понял, что источник их неистощим.
Вы были так добры, что сами предложили свести меня с Вашими парижскими знакомыми. Это будет для меня необыкновенным счастьем, так как я оказался несчастлив в моих здешних знакомствах".
Письма к мэтру важны Гумилеву: он нуждается в советах, ему еще хочется быть учеником, и все, что говорит его кумир, кажется справедливым, глубоким. Советы - как поводырь...
Надо сказать, Брюсов не скупился на советы, и его страсть поучать, наставлять реализуется здесь как нельзя лучше: более терпеливого и благодарного ученика ему не встретить больше никогда.
К конкретным советам Гумилев внимательно прислушивался - ему все важно, любая мелочь кажется откровением, - он не устает переделывать свои стихи, не боится начинать все сначала. Он пишет в письме 2 октября 1906 года к В. И. Анненскому-Кривичу: "Вы меня спрашиваете о моих стихах. Но ведь теперь осень, самое горячее время для поэта, а я имею дерзость причислять себя к хвосту таковых. Я пишу довольно много, но совершенно не могу судить, хорошо или плохо. Мое обыкновенье - принимать первое высказанное мне мненье, а здешние русские ничего не говорят, кроме: "Очень, очень звучно", - или даже просто: "Очень хорошо". Но я надеюсь получить от Вас более подробное мнение о моих последних стихах".
В Париже Гумилев увлекается оккультизмом. Ахматова в 1925 году говорила Лукницкому, что Гумилев поехал в Париж, чтобы заняться оккультизмом. Но это не мешало ему посещать музеи и выставки, бывать во Втором русском клубе художников, читать выходящие книги русских и французских писателей, старинные французские хроники и рыцарские романы. Кроме того, он выписывает из России журнал "Весы" и книги.
Переписывается с родителями, с Брюсовым, а с октября 1906 года и с Анной Горенко.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
12.01.1925
О письмах Николая Степановича к АА.
АА рассказывала мне их историю. Письма с 1906 по 1910 год Гумилев и АА после свадьбы сожгли. Письма следующих лет вместе с различными бумагами АА постепенно складывала в имевшийся у нее сундук. Сундук постепенно заполнялся ими доверху. Уезжая из Царского Села, АА оставила сундук на чердаке. Так он там и оставался. Недели за три до смерти Гумилева АА ездила в Царское Село. На чердаке сундука не оказалось, а на полу были разбросаны груды писем и бумаг. АА взяла из груды все письма к ней - те, что у нее хранятся. Больше писем она не нашла. А остальные - письма к отцу, к матери - АА по понятным соображениям не считала себя вправе брать: "Николай Степанович был жив, сама я - чужой человек там... Конечно, если бы я поехала туда недели на три позже, я бы их взяла".
Гумилев записывает, побывав на Дягилевской выставке:
"...религия управляет душой русского человека, народа в значительной мере и теперь... Первым же великим национальным художником был в России Александр Иванов. Это - гениальный человек: не продал за барские червонцы своей души и не писал в угоду сильным мира сего в модном стиле... нет, он дал чистый образ своей художественной душе.
Иванов явился выразителем трех элементов духовного существа русского народа: религиозного, сказочного и реалистического - они окислились в удивительные образы, полные подъема и фантазии.
...Третий реалистический элемент воплотился в его превосходных этюдах к картине "Явление Мессии". Это не тот мелкий фотографический реализм, который заключается в копировании мушиными насестами складочек, а в понимании характера изображаемого, того внутреннего кузнеца, который выковывает на каждом лице свои морщины, складки и выпуклости, который выглядывает из блестящих или тусклых глаз человека.
Борисов-Мусатов... по духу родной брат Нестерова и вместе с ним - всех русских пейзажистов, все произведения которых проникнуты этой грустью, как бесконечная русская осень, тихая пора очарованья, одетая в багрец и золото, как белая зима под темным небом, как бледно-зеленая весна, шумящая ручьями между пригорков, как жалостливо-улыбающееся короткое лето. Эту природу нельзя скрыть, потому что она запечатлелась навсегда в душе каждого русского художника".
Из письма Брюсову. 11.11.1906. Париж: "Прежде всего спешу ответить на Ваш вопрос о влиянии Парижа на мой внутренний мир. Я только после Вашего письма задумался об этом и пришел вот к каким серьезным выводам: он дал мне осознание глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений. Когда я уезжал из России, я думал заняться оккультизмом. Теперь я вижу, что оригинально задуманный галстук или удачно написанное стихотворение может дать душе тот же рецепт, как и вызывание мертвецов, о котором так некрасноречиво трактует Элифас Леви".