9

Двое мужчин в просторном белоснежном облачении князей Гроссерии сидят у круглого стола в огромном кабинете и расточают друг другу обворожительные улыбки. Один из них - протер Мельгерикс, личный секретарь его святости гросса сардунского, второй - опальный протер Вигурий, пришедший добиваться высочайшей аудиенции. - Это невозможно, ваше беспорочество! - говорит протер-секретарь, обнажая зубы в ослепительной улыбке. - Его святость недоволен вами, и вам придется потерпеть до окончания установленного срока. Воля сына божьего непреложный закон для всех смертных, а в том числе и для нас с вами. Ашем табар! - Ашем табар! Ашем табар! Да будет так во веки веков! - восторженно подхватывает протер Вигурий и поспешно склоняет свою тучную выю. - Но, ваше беспорочество, вникните в мое положение! Я должен получить высочайшую аудиенцию, ибо у меня есть для его святости особо важное сообщение! Улыбки, поклоны и любезности уже целый час скользят по гладкой поверхности стола. Спешить беспорочнейшим некуда, времени у них предостаточно, а упрямством, выдержкой и хитростью оба наделены с избытком. Так бы их состязание и окончилось вничью, если бы не дала себя знать разница в возрасте. Пожилой Вигурий первый проявил признаки усталости и решил сдаться. - Ах, ваше беспорочество! - воскликнул он. - Изъявите мне свою бесконечную доброту и дайте согласие выслушать мое сообщение для передачи оного его святости! Я не буду тогда беспокоить вас дерзкой просьбой о высочайшей аудиенции! Протер-секретарь искренне сокрушается: - Простите великодушно, ваше беспорочество! Я мог сразу же предложить вам свои услуги и не отнимать у вас драгоценное время! Умоляю вас, простите! Мое сердце открыто для вас, и я готов вас выслушать! На этом утомительная игра заканчивается. Отбросив личину почтительности и сразу меняя всю свою позу - торс свободно откидывается на спинку кресла, шея застывает в каменной неподвижности, руки непринужденно ложатся на подлокотники, - протер Вигурий сухим деловым тоном принимается рассказывать о возвращении Гионеля Маска, о его странном бредовом состоянии и, наконец, о его кончине. Услышав о смерти престарелого композитора, Мельгерикс набожно складывает руки и говорит: - Да ниспошлет ему бог единый вечное успокоение и райское блаженство. Ашем табар! - Ашем табар! - откликается Вигурий и, помолчав ради приличия, спрашивает: - Ну а что же вы все-таки скажете обо всей этой истории, ваше беспорочество? - А что тут говорить? - вздыхает протер-секретарь. - Смерть Гионеля Маска, конечно, большая утрата, но это общий удел всех людей. Его вечной душе теперь хорошо, ибо она уже вкушает неземную радость у подножия престола бога единого. Нам же остается воздать должное останкам усопшего. Я доложу об этом его святости. Надеюсь, узнав о том, что вы до конца выполнили возложенную на вас миссию, его святость смилостивится над вами и сократит срок вашей опалы. Смею думать, что вы стремились именно к этому. - Безусловно, ваше беспорочество, безусловно! - горячо подхватывает Вигурий и, придвинувшись грудью к столу, тихо добавляет: - Однако я не это считаю теперь самым главным. Простите, ваше беспорочество, но вы, кажется, не уловили самое удивительное в моем сообщении! - Я не уловил?.. Что вы имеете в виду, дорогой коллега? - насторожился Мельгерикс. - Я имею в виду странное помешательство Гионеля Маска, - твердо заявил Вигурий и снова откинулся на спинку кресла. - Почему странное? Ведь врач вам ясно сказал: у больного горячка, он бредит... - Да, да, это правильно! Он бредил в горячке! Но, ваше беспорочество, уж очень он удивительно бредил, слишком уж последовательно и логично, ни разу не сбившись! Подумайте, как все произошло! Его привез все тот же неизвестный человек, который накануне увез. Когда больной пришел в себя, то сразу начал бредить тем, что он маленький мальчик по имени Феруш. Он плакал, просился к маме домой, в Гух-Норб! Вы понимаете, какой ужас: великий Маек, для которого уготован мраморный саркофаг в сардунском Пантеоне Гениев, просился перед смертью в марабранский Гух-Норб! Этим он бредил непрерывно, вплоть до самой кончины. Даже за минуту до смерти, он, как мне сообщили, прошептал: "Мама, мама, не бросай своего маленького Феруша!" В течение восьми часов, которые он провел в своем доме после возвращения, он ни разу не осознал себя Гионелем Маском. Кстати, ваше беспорочество, я успел навести кое-какие справки. Феруш - это уменьшительная простонародная форма имени Фернол. Однако никакого Фернола ни среди родственников, ни среди друзей Маска мне обнаружить не удалось. Откуда же тогда, позвольте вас спросить, такой навязчивый бред? - Я вас не совсем понимаю, ваше беспорочество, - медленно произнес Мельгерикс. - Что вы, собственно, хотите всем этим сказать? - Я хочу этим сказать, что в теле Гионеля Маска не было души Гионеля Маска. Я хочу сказать, что его поездка на юг была не просто прощанием с родными местами, а чем-то иным, более значительным и страшным. Ваше беспорочество! Я видел Маска перед этой поездкой. Это был человек ясного сознания, полностью примиренный со встречей с неизбежным. А вернулся он таинственным ребенком по имени Феруш, похищенным у какой-то Нифи Кусочницы из Гух-Норба. Каким образом душа маленького мальчика переселилась в тело умирающего старика, мне, конечно, неизвестно, но в том, что она переселилась или, вернее, насильно была переселена, я абсолютно уверен! Это я и хотел подчеркнуть его святости. А теперь прошу, чтобы это сделали вы! - Все это звучит довольно убедительно, дорогой коллега, но тем не менее ваши подозрения и догадки похожи на бред! - иронически заметил Мельгерикс. - Для снятия с себя опалы вы сконструировали слишком ужасное и неправдоподобное дело, расследование которого ввиду смерти Маска заведомо неосуществимо. Знаете что, ваше беспорочество, не сочтите за труд навестить меня дней через пять после похорон Гионеля Маска. Мне кажется, я смогу предложить вам более верный способ для снятия опалы. Дело будет не менее фантастическое, но зато абсолютно реальное и конкретное. Я дам вам возможность оказать его святости неоценимую услугу! - Значит, вы не верите мне?! - набычился Вигурий. - Ну что вы, что вы! О чем может быть речь! Но вы все-таки подумайте и в назначенный срок осчастливьте меня своим визитом! Протер-секретарь поднялся с кресла, давая этим понять, что разговор окончен. - Благодарю вас, ваше беспорочество. Я непременно воспользуюсь вашим любезным предложением. А пока прошу простить за беспокойство! - холодно сказал Вигурий и тоже встал. Он понял, что протер-секретарь не поверил его рассказу, хотя, видит бог единый, он поведал о странном перевоплощении Гионеля Маска совсем не для того, чтобы снять с себя опалу...

10

Доктор Канир переживал жесточайшее душевное потрясение. Небывалая операция, подготовленная и осуществленная профессором Нотгорном, вполне удалась, но она принесла результаты неожиданные и ужасные... Когда Канир увозил спящего старика композитора обратно в Сардуну, у него еще не было ни малейших сомнений в справедливости и гуманности сложного эксперимента. Он слепо верил своему шефу. Но, вернувшись в Ланк, он стал свидетелем странного диалога между профессором Нотгорном и его юным пациентом. Фернол Бондонайк только что очнулся после наркоза. Он лежал в отдельной комнате и выглядел совершенно здоровым. Профессор Нотгорн сидел возле койки на стуле и пристально смотрел на юношу. Заметив, что Фернол открыл глаза, профессор спросил: - Кто вы, друг мой? - Я композитор и музыкант Гионель Маск. Для профессора такой ответ прозвучал, как гром среди ясного неба. Он вскочил со стула и наклонился над пациентом. - Не может быть! - проговорил он встревоженно. - Подумайте, что вы говорите! Вы не смеете быть Гионелем Маском! Вы - Фернол Бондонайк! - Простите, дорогой профессор, но я должен огорчить вас. Я действительно Гионель Маск. Позвольте принести вам самую сердечную благодарность за помощь, которую вы мне оказали. Я чувствую себя вновь родившимся! - тихо сказал бывший идиот, глядя на ученого с бесконечной признательностью. - Какой скандал! - воскликнул Нотгорн и поспешно удалился к себе в кабинет... Вот тогда-то Канир, присутствовавший при этой короткой беседе, и осознал впервые, что стал соучастником неслыханного преступления. Оскорбленный в своих лучших чувствах и потрясенный до глубины души, Канир решил немедленно поговорить со своим шефом начистоту. Тот, кому довелось видеть профессора Нотгорна два года назад в Сардуне, вряд ли узнал бы его теперь. На восемьдесят седьмом году своей жизни, сжираемый нечеловеческой страстью ученого-фанатика, работая вопреки возрасту по двадцать часов в сутки, Вериан Люмикор Нотгорн превратился в настоящий ходячий скелет, обтянутый кожей. Высокий, прямой как жердь, с совершенно голым коричневым черепом, с лицом, изрезанным тысячами глубоких морщин, он производил поистине жуткое впечатление. В нем все было мертво, кроме глаз. Но уж зато глаза эти полыхали, как две геенны огненные, начиненные целой сворой бешеных дьяволов... Когда Канир вошел в кабинет, профессор сидел за своим письменным столом и лихорадочно просматривал какие-то бумаги. - Ведеор профессор, не сочтите это с моей стороны за слишком большую дерзость, но, как ваш ассистент и непосредственный участник эксперимента, я считаю себя вправе задать вам один вопрос, - взволнованно сказал Канир. Профессор поднял глаза, обжег ими бледное лицо ассистента и, помедлив, ответил с нескрываемым раздражением: - Один вопрос? Хорошо, доктор, я слушаю вас! - Ведеор профессор, объясните мне, почему Фернол Бондонайк чувствует себя не Фернолом Бондонайком, а композитором Гионелем Маском?! Профессор болезненно поморщился. Несколько минут он молча поглаживал свой голый череп, потом заговорил медленно, словно размышляя вслух: - Слов нет, дорогой коллега, это очень интересное явление. Нам обоим нужно в нем разобраться, прежде чем давать окончательное заключение. Вы знаете, что до сих пор мы проделывали опыты только на животных, то есть могли проследить функции пересаженных ментогенов лишь в сфере инстинктов, рефлексов и общих признаков характера. В опыте с Маском и Бондонайком мы впервые столкнулись с функцией ментогенов в области человеческого сознания. Пока я могу сказать лишь одно: нам предстоит еще очень много работать, чтобы проникнуть в суть этого загадочного явления, и в этом смысле очень жаль, что мы лишены возможности наблюдать за обоими объектами эксперимента. Но это не должно ни в коей мере отразиться на нашей дальнейшей работе. Теперь мы будем изучать нашего пациента Фернола Бондонайка, изучать поведение ментогенов Гионеля Маска в его мозгу. - Но ведь тот, кто у нас остался, не Фернол Бондонайк! Ведь это и есть Гионель Маек! - вскричал Канир, видя, что шеф старается уклониться от прямого ответа. - Успокойтесь, доктор. Вы напрасно преувеличиваете значение временного явления. У нас остался Фернол Бондонайк, а Гионеля Маска вы отвезли в Сардуну, и, вероятно, очень скоро мы будем глубоко опечалены вестью о его кончине. Маск умрет, но Бондонайк останется и будет продолжать его дело. Иначе быть не может! - Не сбивайте меня с толку, ведеор профессор! Сознание, а вернее, душа Гионеля Маска осталась в здоровом теле Бондонайка. Душа идиота умрет вместе с немощным телом композитора. Следовательно, жить будет Маск, а не Бондонайк! Вам известно не хуже, чем мне, что не внешняя физиологическая оболочка определяет личность, а сознание и только сознание! Факты налицо: бывший идиот заявил вам, что он Гионель Маск. Это значит, что он навсегда останется Гионелем Маском и никогда больше не сможет стать Фернолом Бондонайком, тем более что тело композитора будет очень скоро разрушено смертью. Таким образом, ведеор профессор, вы спасли этой операцией жизнь одной личности, но убили при этом другую! - Еще раз повторяю, доктор, успокойтесь и не употребляйте столь сильных выражений! Смерть Гионеля Маска ничего не изменит. Фернол Бондонайк останется Фернолом Бондонайком. Мы еще не все знаем о ментогенах как носителях человеческого сознания. Я не могу вам пока представить научно обоснованных аргументов, потому что у меня их нет, но интуиция исследователя мне подсказывает, что собственное сознание вернется к Бондонайку. - Как же оно может вернуться, если оно умрет вместе с телом Гионеля Маска?! - "Вернется" - не то слово. Правильнее будет сказать, что оно восстановится... - Что?! Восстановится душа?! Не пытайтесь меня уверить в этом, ведеор профессор! Душа у человека одна! Душа неповторима и невоспроизводима, ибо она дана свыше! Она не может возродиться в теле, однажды покинув его! - Ведеор доктор, я глубоко уважаю ваши религиозные убеждения. Но серьезная наука несовместима с мистикой. Ваше понимание души основано на чисто религиозных представлениях. В такой плоскости мы не можем продолжать нашу беседу. Извините меня! - Нет, ведеор профессор, вы не отделаетесь от меня так легко и просто! вскричал Канир, задетый за живое. - Вы слишком долго злоупотребляли моим доверием! Но теперь, я до конца понял ваши тайные преступные замыслы! Вы всю жизнь искали ментогены лишь для того, чтобы себе лично обеспечить бессмертие! Эксперимент над Маском и Бондонайком вам был нужен лишь для того, чтобы окончательно убедиться в возможности переселения душ! Вы заранее знали, что, поняв свое положение, Маск не будет разглашать, что он Маск, а постарается укрыться за личиной Фернола Бондонайка и станет повсюду твердить, что он Фернол Бондонайк! Только в этом и заключается вся ваша интуиция ученого! А для себя вы заранее приготовили Рэстиса Шорднэма, чтобы вселиться в его молодое тело и жить дальше! Но вам не удастся совершить это новое преступление! Не в Рэстиса Шорднэма вы переселитесь, а за решетку!!! Горящие как угли глаза профессора Нотгорна вонзились в лицо Канира. С минуту ученый молчал, а потом проговорил раздельно и четко: - Ведеор Канир, вы глупы. Вы глупы и тем самым опасны! Считаю излишним опровергать ваши нелепые обвинения, но одно вам советую крепко запомнить. Если вы по своей непроходимой глупости решитесь донести на меня, то за решетку мы пойдем с вами рука об руку! Чтобы избежать этого, вы должны молчать и беспрекословно подчиняться моим приказам. Впредь я категорически запрещаю вам соваться ко мне с критикой моих поступков!.. А теперь ступайте и выполняйте свои обязанности! - Но, ведеор профессор, как же я возьму на себя такой страшный грех?! - Ступайте и выполняйте свои обязанности!!! Канир был раздавлен. Ему не оставалось ничего, кроме как подчиниться железной воле шефа...