Дмитрии смотрел, как состарился митрополит Алексей, смотрел и буато впервые видел его таким. Он подумал, каково будет Руси без него, и испугался: много значил этот старец для Москвы, для других княжеств, чаще всего лишь им и объединяемых, и все для него, для великого князя. Как мог он в те годы недолюбливать его? Ведь не своего сана ради - Орда и без того чтила и заигрывала с духовенством! - сел этот старик на коня и поехал с двумя отроками в Сарай Берке в страшный год смерти князя Ивана. Он поехал, но на обогнал толпу князей, кинувшихся за ярлыком, как те собаки, которых дразнили мальчики-холопы. Они приехали к хану загодя, наушничали, одаривали его серебром и золотом, льстили, молили, клялись в вечном холопстве, готовые бросить всю Русь к его ногам, как было при Батые, обиравшем эту землю до нитки, - на все готовы были князья, в том числе и его разлюбезный тесть, князь Нижегородский Дмитрий Константинович... Все они, волкам подобно, взалкали власти, дабы сесть на священном Володимерском престоле, в городе ангельской тихости и красоты, где так светлы Боголюб-ские соборы... Сколько сил, терпенья, выдержки, мудрости, сколько даров из кладовых церковных потратил митрополит Алексей, чтобы отринуть ярлык от нечистых княжеских рук - тверских, рязанских, нижегородских - во имя того, чтобы он, Дмитрий, вокняжился по законной заповеди - по отчине и дедине.
- Не желаешь ли прохладиться, святитель? - ласково спросил Дмитрий митрополита и сделал знак.
Двое бояр - Шуба и Олешинский - кинулись к кувшину на подоконнице и налили небражного меду со льдом. Митрополит испил, окстясь. В ту же кружку Дмитрий велел налить себе, а потом потянулись к медовой прохладе и остальные. Грузному Боброку было тяжелей многих переносить жару, но он переждал всех я только потом выпил немного, что осталось, и снова сел, начал растирать колени ладонями. В ответной не только он страдал от жары, страдали все, но не менее мучительной была неизвестность - что в грамоте из Орды? У каждого были дела по дворам, но как тут уйдешь? С другой стороны, сидеть и ждать, когда оклемается Са-рыхожа и обретет дар речи, не было смысла: еще неизвестно, скажет ли он, что в грамоте.
Серпуховской выкликал Свиблова, спросил;
- Что, рассмехнулся?
- Ожил! И рукама и ногама водит!
- Фыркат ли от воды?
- Фыркат, Володимер Ондреич, и главу трижды воздымал!
Это известие немного расшевелило палату, однако митрогголкт вздохнул и промолвил, крестясь:
- Не ждет мое сердце добра от треокаянного. Слова эти показались Дмитрию верными,
Он задумался, потом тряхнул головой и обратился ко всем:
- Видать по всему, бояре, что ныне ногайские торги ране прежнего разгорятся, потому бескормица, и ногайцы коней сбыть до падежа норовят.
- Хитры! Ой, хитры! - встрял в речь князь Коче-вин-Олешинский, чем привлек внимание палаты, а главное - Дмитрия.
- Но и мы не простаки, - заметил тот. - Надобно извернуться каждому боярину, каждому воеводе да хорошо бы и податному люду, кто в силах, дабы скупить подешевле и побольше тех коней.
- А како прокормить оных? - спросил митрополит.
- Думал и об этом, владыко... Ныне во степях ордынских падеж коней, волов, баранов превелик будет. Хоть и дожди пройдут днями, то все едино кони их надорваны гладом, все едино ныне Орда обезножела...
- А мы? - спросил Шуба.
- И мы обезножим, коли не сбережем табуны.
Дмитрий умолк, оглядывая палату - всех по очереди, и в глазах у каждого были недоуменье, испуг или любопытство: что такое надумал великий князь?
- У Орды нет спасенья от зною, у нас есть! Мы сберем табуны свои и перегоним их на полуношный край княжества, где земля не вельми опалена. Туда отошлем и холопей наших, дабы сено косили, сколько есть и сколько по силам придется. Будут табуны - будет у княжества воинство!
- Пресветел глагол и слышать сладостно!
- Исполним, батюшко...
- Порадеем для тебя и себя!
Дмитрий дал погудеть немного, потом наставил:
- Но то - забота о божей скотине, а о людях кто за нас думу сдумает? Хлеб сохнет, бояре! Как быть?
- Глад великой грядет, - покачал головой митрополит, не совета никакого не подал, он будто устранялся от дел мирских, отяжеленный старостью, или просто стал спокоен за воспитанника своего, веря в его светлую голову.
- Истинно речет святитель наш: глад грядет! Да поможет Руси боярство оградиться ныне от мору великого! - Дмитрий сделал остановку, осмотрел лица советников - молчат, но опаска в глазах.
- Всю Русь, княже, боярству не прокормить! - осмелел Кочевин-Олешинский, боярин из доверенных.
- За всю Русь я в ответе! - пресек Дмитрий резко и; глянув еще, как чешет Олешинскийг бороду и голову - вразнос двумя руками, пояснил: - Вам надобно холопей своих не уморить, хлеб продавать по цене божеской.
Тяжело перевело дух боярство, но никто не осмелился возразить. То ли было бы лет пять назад! А князь продолжал:
- А коли ныне бог дождя даст и надобна станет пахота внове - одарить семенным зерном христиан по деревням своим, такоже и горожан, кои окромя поскотины свой присевок держат.
- То дело свято! - возвысил голос митрополит Алексей.
- То наш долг христианский - не токмо души, но и тела подданных хранить. Не они ли опора нам в черную годину? А коли не исполним мы долга своего, коли Русь обесхлебим - грош цена нашим высоким сиденьям!
При этих словах Дмитрий поднялся со стольца и неистово тряхнул темной скобкой волос на лбу. Он, верно, хотел добавить что-то еще, но передумал и отпустил бояр: дел у них по этой засухе немало и слишком много чести дожидаться княжему верху, когда опростается пьяный ханов посол. Придержал он только Никиту Свиблова и долго еще держал его - выслушивал и выспрашивал за все утра, в кои он не удосужился выслушать его. Дал строгий наказ: объехать все вотчинные и прикупленные деревни, довести до тамошних тиунов наказ строгий: зерно беречь, скот хранить, особенно коней.
Служба у Свиблова затянулась, но Дмитрий пожелал просмотреть свитки, в коих помечены подати серебром и мехами с князей меньших, владетелей городов. Свиблов (вот чем угоден был Дмитрию этот старый, опытный тиун) тотчас вытряхнул из рукавов свитки, пал на колени и развернул те свитки на чистой половице, у стены. Дмитрий преклонил колено перед великой силой жизни - состоянием. В городах, селах, деревнях, слободах - по всему княжеству великому вершили смерды и холопы, податные люди и служивые свой труд, и превратился их труд в серебро, меха, мед, пеньку, воск, многие железные поковки - во все то, без чего не живет человек, без чего не устоит государство, без хлеба - в первую очередь...
Дмитрий просмотрел свитки. Почти все князья расплатились, как повелось исстари. Все привез на Москву князь Суздальский (Нижегородский), тесть Дмитрия. Молодец, не затянул. Рассчитались с княжей и ордынской половиной городецкий Борис, ростовский Андрей, которого почему-то Дмитрий недолюбливал. Почти все, без малого, привез Василий Ярославский. Как всегда, раньше многих, привез податной пай Федор Белозерский, помнится, он приезжал на Москву ранней весной, до пасхи, вместе со своими братьями и сыновьями, дивился каменным стенам, коих еще не видывал раньше. Князья Кашинский, Моложский, Стародубский и другие многие - все смиренно внесли свою лепту в общекняжескую казну. Немало уйдет из нее в ненасытный Сарай, и будут там новые и новые ханы, алчущие престола, резать, давить и душить друг друга. Ну, что тут скажешь? Неправедное злато прожжет злодеев и испепелит их ненасытные души, истает их могущество и сила... Дмитрий был доволен и тем, что все больше богатств остается в казне великокняжеской.
- Дядька Микита...
- Чего велишь, княже?
- Изыщи купца праведна и благочестива и направь того купца с грамотою моею в землю свейскую [Свейская земля - Швеция], и в
немцы такожде пошли другого, мужа праведна и честна. И пусть они там высмотрят и запросят оружья нова и сподручна. А дабы промашки не вышло, пошли с ним воеводу Минина, а с другим - иного воеводу же, Назара Кусакова.