Таким образом, гатчинцы дали русской армии новый тип генерала: грозного для своих подчиненных, приятного и желательного врагу.
Недаром, по мнению Растопчина, Цесаревич был окружен людьми, из которых наиболее честный заслуживал быть колесованным без суда.
Однако, к несчастью русской армии, гатчинцы не только не подверглись подобной участи, а еще сделались в войсках руководителями и воспитателями, оставившими после себя целый букет своих "достойных" учеников.
Екатерина долгое время не обращала внимания на затеи сына, считая весь его отряд одной забавой, а его самого ни на что не способным простачком.
Перед смертью она, однако, спохватилась, но было уже поздно, и только глубокая скорбь Великой Императрицы, и тяжелое предчувствие вылились в ее словах: "Вижу, в какие руки попадёт империя после моей смерти! Из нас сделают провинцию, зависящую от воли Пруссии! Мне больно было бы, если бы моя смерть, подобно смерти Елизаветы, послужила знаком изменения всей системы русской политики"{25}.
Великая Государыня, к несчастью, не ошиблась. Вступление на престол Павла ознаменовалось действительно полным поворотом в жизни России. Больше же всего досталось армии от целого ряда реформ, напомнивших ей ненавистных голштинцев Петра III.
Реформы Императора Павла I
Прежде всего армия получила новую форму, крайне неудобную и оскорбительную для ее самолюбия, - форму ненавидимых и презираемых ею пруссаков. Впечатление, произведенное на армию новой формой, прекрасно выражается известными словами Суворова: "Пудра - не порох, букли - не пушки, косы - не тесаки, мы - русские, а не пруссаки".
Далее был введен с превеликим трудом добытый прусский устав, который тот же Суворов назвал "немороссийским переводом рукописи, изъеденной мышами и двадцать лет тому назад найденной в развалинах старого замка", намекая на его отсталость. Устав гласил, что главная сила пехоты заключается "в правильном держании ружья" и что "для солдата всего нужнее умение хорошо маршировать".
Но самая отрицательная сторона устава заключалась не в его взглядах на обучение - это было бы еще полбеды. Вся беда заключалась во внедрении в армию новых понятий и взглядов на воспитание.
Начиная с Петра I, наша система обучения и воспитания войск основывалась на глубоко правильном психологическом принципе "доверия" к силам и усердию исполнителей. Новый устав краеугольным камнем поставил полное недоверие ко всему.
Вот как характеризует этот устав почтенный труд "Столетие военного министерства", сравнивая принципы устава 1796 г. с уставом Петра Великого: "В то время как устав Петра Великого необыкновенно ярко выставляет вперед существенную сторону каждого дела и относится при этом с уважением к исполнителям и большим доверием к их усердию, воздерживаясь от выражения подозрения, лености и строптивости даже в неуспевающем рекруте, устав 1796 г. считает все одинаково важным, обнаруживая иногда большую строгость требований в мелочах и уклоняясь от ясных и точных определений в деле большого значения; к умению же исполнителей относится с недоверием и, мало того, не стесняется, на основании будто бы "ежедневных испытаний", указывать на леность и строптивость даже офицеров".
Полное недоверие к исполнителю и подрыв доверия к собственным силам, таким образом, стали символами, поведшими армию к духовному разложению, ибо может быть тверд только тот, кому доверяют, может проявлять инициативу только тот, кто уверен в своих силах.
Пропустим эти ежедневные вахтпарады, где ошибка стоила ссылки, разжалования с наказанием палочными ударами, где ни за что гибли, ни за что возвышались люди, где царила маршировка и ружейные приемы, где замысловатые построения возводились в венец военного искусства.
"Солдаты, сколь ни веселю, унылы и разводы скучны", - писал по этому поводу Суворов, хорошо понимая, что жестокостью нельзя учить войска.
Как бы в насмешку над великой армией, учредили для обучения ее победоносных вождей тактический класс, где не нюхавшие пороху немец Каннабих и Аракчеев читали лекции Екатерининским генералам о тактике, "которую", по словам Ермолова, "некто весьма остроумно назвал наукою о свертывании планов, ибо не далее простирались сведения самих наставников". "Смешно было видеть, - пишет Данилевский, - полководцев Екатерины, получавших уроки от гатчинцев, никогда не бывавших на войне; как не сказать при этом, что фельдмаршальский жезл обратился в тамбурмажорскую палочку".
"Впрочем, - говорит проф. Лебедев, - с давних пор смелость подчас заступает место знания, и о военной науке можно сказать, что в нее, как в развалины старого храма, часто входили и входят скоты и люди"{26}.
"Учение, где слепые учат кривых", - назвал Суворов этот пресловутый храм науки.
Но песенка его уже была спета: после ряда выговоров и замечаний 6 февраля 1797 г. последовал Высочайший приказ:
"Фельдмаршал Суворов, отнесясь к Его Императорскому Величеству, что так как войны нет, то ему делать нечего, за подобный отзыв отставляется от службы". Затем последовала его ссылка в Кончанское под надзор полиции. Следом за ним последовал ряд ссылок его сподвижников. Отметим, что за 4 года 5 мес. царствования Павла за так называемое незнание службы было уволено, отставлено и выкинуто со службы 7 фельдмаршалов, 363 генерала и 2156 офицеров, при армии в четыре раза меньшей, чем теперь. Как жестоко звучит при этом подобный приказ: "Шт.-кап. Кирпичников разжаловывается в рядовые с прогнанием шпицрутенами сквозь тысячу человек раз!"
Наряду с этим как сравнительно снисходителен другой приказ: "Ген.-м. Арбенев за трусость и оставление в сражении своего полка, причем он удалился на 40 вер., исключается из службы"{27}.
Каково было вообще отношение к боевым доблестям можно видеть из того, что знамена славного Екатеринославского полка Аракчеев на смотру назвал "Екатерининскими юбками".
"Легко себе представить, - пишет Шильдер, - с каким негодованием должны были слушать офицеры века Екатерины подобные оскорбительные изречения, произнесенные человеком, не бывавшим никогда на войне и заявившим свою неустрашимость и усердие на плац-парадах и во время экзекуций".
Гибельнее же всего отразилась новая система на воспитании армии. Прежние принципы долга и чести, личного примера начальника, обаяния личности заменились одним принципом, палкой, в том или другом виде. Не будем понимать эту палку в буквальном смысле: как таковая существовала она и в Екатерининской армии, были и там телесные наказания, и весьма сильные, но там они существовали для обуздания преступлений и отнюдь не считались движущей силой армии; армия Екатерины основала свою силу, как мы видели выше, совсем на других принципах. Во времена же Павла палка, или гораздо вернее, вообще страх наказания стал считаться движущей силой; в этом-то и состояло все зло новой системы. Если бы Павел совершенно воспретил телесные наказания, то все-таки суть и зло его системы нисколько не изменились; вреден не тот начальник, который сильно карает, а тот, кто воображает, что его подчиненные служат только из страха наказания, кто думает, что страх наказания есть единственное средство приохотить подчиненных к службе.
Вот как характеризует новую систему почтенный труд "Столетие Военного Министерства": "Русскую армию, ни в чем не повинную, стали истязать по правилам немецкой муштры. Все, начиная с младшего офицера до старшего генерала, чувствовали гнет бесправия.
Грубость и унижение личности стали обычным явлением. Обращение старших с младшими, особенно с нижними чинами, сделалось жестоким. Аракчеев вырывал усы и бил на учениях палками в присутствии Государя, и этому примеру стали подражать другие, выражая тем усердие к службе. Требовалось безусловное повиновение; всякий личный почин был убит".
Неудивительно, что истинная дисциплина, основанная на долге и уважении к начальнику, с этого времени стала быстро улетучиваться из армии, и место благоговейного отношения подчиненного к начальнику заняли насмешки и глумление униженных и оскорбленных подчиненных над личностью начальника, сделавшегося им совершенно чуждым.