– Она прекрасна, не правда ли? – тихо спросил он. Нанетта горячо согласилась. – Я умею ценить ее, Нан, ведь я знал ее с детства. Она – чудесная, добродетельная женщина. А вы, Нан, – ее лучший друг. Вы всегда были преданы тем, кого любили, ведь так? Поверьте мне, я тоже умею ценить это. Да благословит вас Господь, Нан Морлэнд.
Когда король отпустил ее, Нанетта сделала еще один книксен, а он перешел к следующей даме. Она была потрясена до глубины души – с ее стороны было так неосторожно забыть о его чарах. Она вспомнила Кале, и как он пах дождем и свежим морским воздухом, как мех его камзола был усеян росинками, а лицо озарено любовью. Она знала, что король тоже вспомнил это – ведь он сказал: «Вы преданы тем, кого любите». Он помнил Анну. Он сказал ей, что тоже был предан, но ведь у королей другая преданность, чем у Нан Морлэнд. Надо верить ему и любить его, ведь он – король.
Когда королевская чета ненадолго разошлась по своим покоям перед брачным пиршеством, их сопровождали спутники и фрейлины. В гостиной королевы Екатерина повернулась к подругам, и они, подчиняясь требованиям этикета, сделали книксены.
– Нет, нет, – воскликнула Екатерина, и на щеках ее появились слезы, – забудьте об этом в нашем кругу. Здесь мы должны оставаться теми же подругами, что были. Маргарет, Анна, Кэт, Нан, поцелуйте меня и пожелайте мне счастья.
– Хорошо, ваше величество, – ответила Саффолк, подходя, чтобы обнять Екатерину. Та несколько мгновений в недоумении смотрела на нее, а потом поняла – королева должна быть королевой, и не ей менять заведенный порядок. Они больше не могли называть ее Кэт – это было дозволено только королю. Нанетта заметила, как Екатерина внутренне напряглась. Когда она подошла к подруге, чтобы обнять ее в свою очередь, она задержалась чуть дольше, чем это предписывалось этикетом, прижавшись к ней щекой. Это было прощание – дистанция между королевой и свитой определяется королем. Нанетта никогда не будет так близка с королевой Екатериной, как с королевой Анной.
Весна 1544 года была ранней. Уже в апреле установилась хорошая погода, сухая и ясная. По утрам было свежо, выпадала роса, а небо было голубым и безоблачным. Постепенно оно становилось васильковым, а жаворонки поднимались все выше и выше, пока не превращались в черные точки на голубом фоне. Склоны холмов мгновенно покрылись весенней зеленью, и вереск дал розовато-пурпурные цветы. А на взгорьях, там, где цвел ракитник и распускались папоротники, подобно белым птицам в зеленом море, бродили овцы, отращивая на отощавших за зиму телах густую шерсть – главное богатство Морлэнда.
Из-за теплой погоды сезон стрижки наступил рано, и Елизавета, кровь которой уже будоражила весна, не могла остаться в стороне от общего дела. Ведь стрижка превращалась в своего рода праздник, который с ликованием отмечали все – и знатные, и простолюдины. Жизнь была трудна, а труд адским, но, вместе с болью, болезнями, нуждой и смертью, частью этой жизни были пиры и игры, праздники, смех, танцы, вино и любовь, и удовольствия переживались как можно полнее, с шумом и помпой.
Так как в Морлэнде не было хозяйки, туда приехали Джейн и Арабелла, чтобы приготовиться к празднику, и уже за несколько недель до назначенной даты они составили списки продуктов, проверили содержимое кладовых, перерыли ящики и коробки, шевеля губами, пересчитывали наличные запасы и заказывали недостающее и даже лишнее, просто «на случай необходимости». Из города нужно было привезти огромное количество еды и питья, а повар и поварята готовились к сумасшедшим дням.
Воловьи упряжки, громыхая, катились в Йорк и возвращались нагруженными, словно из рога изобилия, сахаром трех сортов, смородиной и виноградом, мешками сушеных сладких слив, абрикосов, фиников, орехов, гвоздики, муската и корицы, которые завозили из Восточной Англии морем, апельсинами и лимонами, которые привозили из-за моря, винными бочками и бочонками эля, которые нужно было добавить к собственным запасам эля и сидра – грушевого сидра, изготавливаемого в самом Морлэнде.
В поместье соберутся не только морлэндцы, но и весь народ из окружающих деревень, так как стрижка была общим делом, главной работой в этом овцеводческом районе, а по окончании ее начнется всеобщий праздник.
В назначенный день дело закипело еще до рассвета. Мужчины и мальчишки вышли со своими собаками и маленькими пони, чтобы загонять и перевозить овец, а женщины и повара принялись готовиться к пиру. Девушки же собирали ветки и цветы для венков, гирлянд и украшений. Елизавета вместе с кузинами, Фейт, Хоуп и Чэрити, начала готовить двадцать четыре гирлянды для «королей праздника», наиболее усердных стригалей, а Элеоноре, на один день приехавшей с Джеймсом, поручили сделать корону для барана и назначили королевой.
– Постарайся занять ее, – прошептала Джейн Елизавете, – и не отпускай от себя – от нее нет особого проку, она только мешается под ногами поваров.
Элеонора показалась Елизавете, не видевшей ее с Рождества, бледнее и тоньше, чем обычно. Она никогда не обладала крепким здоровьем, а теперь еще и покашливала. Элеонора жаловалась на пыль, но Елизавета заметила лихорадочный румянец на ее щеках и, когда приступ кашля прошел, перекрестилась. Элеонора была замужем уже пять лет, но за это время не было никакого признака беременности, не то что ребенка. Елизавете стало как-то неловко из-за собственного цветущего здоровья, и она старалась быть как можно мягче с Элеонорой, изо всех сил нахваливала сплетенный ею с таким трудом венок. Это была действительно трудная работа, однако Элеонора не проявила по этому поводу никакой радости, как, впрочем, и неудовольствия. Она была просто бледной, тихой и робкой – вот и все.
Настало время встречать стадо на месте мойки, в излучине реки у Твелвтриз, где была большая отлогая отмель, переходившая в галечный пляж. На другом берегу возвышался крутой обрыв. Здесь дожидались Елизавета и другие девушки, а с ними и хозяин – Пол, который должен был руководить мойкой.
Пол радостно приветствовал кузин и похвалил ветку желтой дымянки, которую Елизавета приколола к прическе. Нужно было соорудить узкую горловину на пути стада, а затем прогнать овец по мелководью, сделав барьер из веток, чтобы не дать им удрать.
– Это идеальное место для мойки, – заметила Елизавета, – можно подумать, что его специально создали для этого.
– Да, так оно и было, – ответил Пол. – Бог ничего не делает зря, кузиночка. Где гирлянды – я слышу приближение стада.
Блеяние овец становилось все громче, и вот огромная отара, подобно сливочной реке, полилась по направлению к обрыву, к воронке, образованной ивовыми плетнями, Специально выбранные для этого люди выстроились двумя цепочками в воде, чтобы овцы прошли между ними, остальные должны были принимать их на противоположной стороне. Зрители подбадривали их криками, а два священника вышли вперед, чтобы благословить отару, и начали распевать молитву об успехе мойки. Овцы дошли до края воды и тут остановились. Старый баран-вожак помешкал на берегу, раздумывая, что менее приятно: собаки или вода. Затем он прыгнул в воду, подняв столб брызг, искрящихся на солнце, а за ним, под одобрительные крики и понукания пастухов, последовала отара.
Овцы переплыли реку, направляемые мойщиками, и начали выбираться на пляж. На другой стороне пастухи схватили позвякивающего колокольчиками вожака, и тут вперед выступили девушки. Элеонора встала перед ним на колени и увенчала его витые желтые рога изящной гирляндой из желтых и белых цветов, перевитых голубыми лентами. Застегнув ее на вожаке, она наклонилась и поцеловала его в нос. Елизавета с тревогой наблюдала за ней – хотя барана крепко держали пастухи, у него были длинные желтые зубы и дурной нрав. Она бы не рискнула совершить такой подвиг.
Однако баран воспринял это вполне хладнокровно и, освобожденный, сделал несколько шагов вперед, гордо неся увенчанную цветами поднятую голову. Теперь Элеонора надела ему второй венок на шею. Елизавета за руку оттащила ее с пути вожака, которого пастухи вели к стригальне, где овец дожидались важные стригали со сверкающими заточенными ножницами.