После службы торжественная процессия проследовала по улицам города. Эдуард ехал медленно, помахивая рукой и улыбаясь, а девушки бросали цветы под копыта его лошади. О, да, конечно же, более пожилые женщины тоже бросали цветы, но в основном букеты бросали девушки. Молодой король должен был принести вечный мир, объединить страну под своей единоличной властью, восстановить законность и порядок, покончить с мздоимством и дурным правлением; но прежде всего государь был молод и красив, невероятно красив. Он и выглядел как король, а это для простых людей было так же важно, как и все, что ему предстояло сделать.

На Пасхальный понедельник в ратуше устроили большой прием, на который в гости к королю просили пожаловать всю окрестную знать, Эдуард и Элеонора тоже были в числе приглашенных.

– Это такая честь, – щебетала, сидя в своей постели, Дэйзи; она качала на руках маленькую Сесили, которой все опытные няньки уже сейчас пророчили необыкновенную красоту. – Это так великолепно! Я так рада, что вы там будете; и вам непременно придется рассказать мне обо всем, что вы там увидите. Постарайтесь запомнить, кто во что одет – Эдуарда спрашивать бесполезно, он даже не может отличить одну прическу от другой.

Элеонора машинально кивала, но, пережив вчера в соборе странное разочарование при виде короля, не могла полностью разделить восторгов своей невестки.

– Честь, говоришь? Ну что ж, может быть... Но ему скоро понадобятся деньги, этому молодому человеку, а мы – люди богатые.

– О, матушка, как вы можете говорить такое! Все совсем не так, я в этом уверена. Ведь он только что победоносно завершил войну, он еще не может думать о деньгах.

– Если он собирается быть великим королем, он всегда должен думать о деньгах, – ответила Элеонора. – Нельзя править страной, не имея денег, а Генрих Ланкастерский наделал огромных долгов, вернее, их от его имени наделала эта француженка.

– И тем не менее, – не сдавалась Дэйзи, – я не позволю вам упустить такой случай. Как ни крути, это и впрямь великая честь, и даже если вы не хотите, чтобы король выразил свою признательность вам самой и Эдуарду, вы должны вспомнить о несчастных Томасе и Гарри.

Дэйзи увидела в глазах своей свекрови слезы и поняла, что все-таки добилась своего.

– Да, ты, конечно, права, – вздохнула Элеонора.

– Кроме того, – продолжала Дэйзи, гладя свою крошечную девочку по головке, – разве вы забыли, что писал Гарри из Лондона об Эдуарде? Этот юноша, возглавивший целую армию, находил время навещать своих маленьких братьев. Я отдаю ему за это должное и думаю, что он – хороший, добрый человек.

– Да, да, ты права, конечно, – опять согласилась с невесткой Элеонора. – Я окажу ему честь и появлюсь на приеме. Эдуард – действительно прекрасный человек и будет великим королем.

– Тогда мы, может быть, решим, что вы наденете? – предложила Дэйзи, довольная, что все так хорошо устроилось.

Женщины еще долго обсуждали шелка, бархаты, перья и драгоценности, и Элеонора отчаянно пыталась заглушить тот тоненький голосок, который звучал у неё в сердце: «Он не его отец».

Это было такое грандиозное празднество, какое только можно было устроить за пару дней: тридцать поваров трудились всю ночь напролет, готовя угощение, еще больше людей было занято в Главном зале ратуши, проветривая его, скребя скамьи, выбивая драпировки, расставляя свечи и укрепляя на стенах факелы. Элеонора и Эдуард приехали в Йорк к открытию городских ворот, отстояли заутреню в кафедральном соборе и потом направились к ратуше вместе со своими слугами – двумя горничными и двумя пажами, шедшими впереди хозяйских лошадей.

Лепидус вырос в замечательного коня, одного из лучших в графстве. Он всегда притягивал к себе на улице все взоры, но сегодня выглядел особенно великолепно: на уздечке позвякивали маленькие серебряные колокольчики, на голове покачивался плюмаж из темно-малиновых перьев, с седла, обитого бархатом того же цвета, свисали черные шелковые кисти. Элеонора и Эдуард тоже были в роскошных нарядах – как заметила Элеонора, если у тебя собираются одолжить денег, то и тебе надо извлечь из этого всю возможную выгоду. На Элеоноре было платье из черного шелка, расшитого золотом, с лифом из черного же бархата, огромные, свободно ниспадающие рукава были оторочены горностаем. На голове у неё была черная бархатная шапочка, украшенная двумя рядами жемчужин, строгая, но богатая; к шапочке был прикреплен шестифутовый шлейф из тончайшего газа.

На шее Элеонора носила бесценную нитку черного жемчуга, привезенную с другого конца света каким-то предприимчивым торговцем. Роберт купил её для жены за сумму, которую ей так никогда и не назвал. Талию женщины, все еще тонкую, несмотря на множество беременностей, стягивал золотой пояс, изукрашенный жемчугом и лазурно-голубой эмалью; с пояса на золотых цепочках свисали крест из слоновой кости и неизменный молитвенник, подаренный Элеоноре лордом Ричардом. Плащ она надела алый, отороченный чернобурками, который тоже получила в дар от отца нового короля.

Кафтан Эдуарда, доходивший ему до колен, был, как и платье матери, сшит из черного бархата и тоже оторочен горностаями. Щедро подбитое на плечах и груди ватой, в талии это одеяние было туго стянуто золотым кушаком. Рейтузы на Эдуарде были из голубого шелка, а туфли оканчивались наимоднейшими острыми носками чуть ли не в три дюйма длиной, что очень мешало молодому человеку садиться на коня и слезать с него. Двое пажей щеголяли в ливреях с изображением белого зайца на груди и в красновато-коричневых плащах с черно-белыми гербами рода Морлэндов. Горничные были одеты просто, но достойно – в платья из черной шерсти и белого полотна. Волосы женщин были убраны под скромные чепцы. Все было самым лучшим, Морлэнды выглядели так, как и должны выглядеть люди их положения – богато и элегантно.

У ратуши они поручили своих лошадей заботам подскочивших грумов и проследовали на свои места. Пажи почтительно усадили Морлэндов за второй стол. За первым сидели лишь вельможи и высшие сановники города, так что оказаться за вторым столом было высокой честью: Морлэнды находились почти рядом с новым королем и его ближайшими сподвижниками; до Элеоноры порой доносились даже обрывки их разговоров. Пир шел своим чередом, одно блюдо сменялось другим, одна перемена – другой, и все время звучала музыка. Слух гостей услаждало также пение десяти менестрелей и хора из четырнадцати мальчиков. Когда обед закончился, присутствующих пригласили по одному подойти к королю и представиться Его Величеству.

Когда настала очередь Элеоноры и женщина, присев в глубоком реверансе, встретилась глазами с молодым Эдуардом, она вдруг обнаружила, что вся дрожит. «Да, – внезапно промелькнуло у неё в голове, – это и правда король!» Превознося красоту этого златокудрого синеокого гиганта, молва не преувеличивала – скорее, наоборот, он был даже более прекрасен, чем можно передать словами. Но самое главное – у него было живое, теплое, отзывчивое, умное лицо! Эдуард заглянул Элеоноре глубоко в глаза, точно пытаясь понять, что представляет собой эта женщина; весь он лучился чувственным обаянием, что делало взгляд его голубых глаз больше похожим на материнский, чем на отцовский. И все-таки в Эдуарде было что-то от Ричарда, что-то честное и открытое, что-то такое, что понуждало людей верить ему и повиноваться.

Король протянул Элеоноре руку, помогая подняться, и не выпустил её пальцев и после того, как она выпрямилась.

– Я много слышал о вас, мадам, – любезно произнес он. – Я знаю, что вы были другом моего отца и что, когда он обратился к вам за помощью, вы не обманули его ожиданий. И еще я знаю вас как мать двух наших самых храбрых солдат, отдавших жизни в сражениях за дом Йорков. Но чего мне не говорили, так это того, что вы женщина необыкновенной красоты. – Глаза короля прищурились в улыбке, а зубы сверкнули ослепительной белизной. Элеонора непроизвольно улыбнулась в ответ, прежде чем осознала, что делает. «Так вот как у него это получается», – подумала она, вспомнив рассказы о его галантных похождениях. Но Эдуард уже стал серьезным.