– Он был первым мужем мадам. Очень давно – я тогда была еще девочкой, – объяснила Одри. Некоторое время они глядели друг на друга, потом Мэри сказала: – Пойди-ка и позови быстрее доктора. И пошли весточку королеве. И... – она сглотнула, – быстрее пошли за отцом Симоном!

Одри, не мешкая ни секунды, убежала.

Поздно вечером, закончив государственные дела, королева самолично пришла навестить больную, невзирая на предупреждения врача, что болезнь может быть заразной. Она подошла к постели и сжала руку Нанетты – та открыла глаза и слабо улыбнулась.

– Она узнает вас, – шепнула Мэри. – Она в сознании.

– Нэн, дорогая моя Нэн, что с тобой? – нежно произнесла королева. – Мне сказали, что ты смертельно занемогла, но ведь это неправда! Ты нужна мне – ты и Кэт.

– Кэт... и я... – Нанетта говорила слабым шепотом, с трудом переводя дух. – Когда скончался ваш отец... я помню... подумала: как это грустно – пережить всех друзей... у него ведь оставался лишь Вилл Сомерс да Том Крэнмер... Как грустно – пережить всех...

Она умолкла, но мыслями унеслась в прошлое – и отчетливо вдруг поняла, что вся ее жизнь была посвящена другим. Она не жила для себя – верно служила вначале Анне Болейн, потом Кэтрин Латимер, затем Елизавете Тюдор... Для себя самой она жила лишь однажды, да и то недолго – всего пару месяцев: с Полом, которого любила всем сердцем... Да она и поныне любит его. Ах, Пол, ее Пол – высокий и могучий, словно дуб, смуглый и темноволосый... Она снова видела, как его рослая фигура появляется в дверном проеме, заслоняя свет, она чувствовала, как сильные руки отнимают ее, ощущала вкус его губ... Она пронзительно вспомнила его запах, такой родной, такой мужской – смесь аромата чистого льна и кожи... А когда он приезжал с охоты, то приносил с собой запах конского пота, а когда они собирались куда-нибудь, то он благоухал ромашкой и мелиссой...

Она физически ощущала его присутствие – хотя вместе с тем знала, что пережила его, пережила их всех: мужей, детей, монархов и монархинь, друзей и родственников... Подобно старому королю Гарри, она была последней в роду – и столь же одинокой. Королева держала ее за руку, она нуждалась в ней, звала ее назад, к жизни – но стоило Нанетте закрыть глаза, как она видела Пола: он ждал ее, улыбаясь и раскрыв объятия. Она видела его большие, черные и сияющие глаза – они приближались, становясь все больше и больше, и вот уже это не глаза, а темные озера, в которых ей хотелось утонуть... Каким бы облегчением это было!..

Королева выпустила руку Нанетты и оглядела присутствующих.

– Она не должна умереть. Неужели нет никого, кто мог бы вернуть ей волю к жизни? Разве у нее нет сына?

Одри с надеждой всплеснула руками:

– Да! Господин Джэн! – Однако ее лицо тут же омрачилось. – Ведь он в Йоркшире... Это же сто пятьдесят миль отсюда! – В это время весь двор выехал на охоту в Хертфорд. Елизавета решительно выпрямилась.

– Я пошлю нарочного, и он доставит послание в течение двух дней. Поручусь, что он доставит сюда вашего господина Джэна еще через два дня. Тотчас же распоряжусь. А вы все... – ее темные глаза скользнули по лицам всех присутствующих – женщин, врача и священника. – Вы все должны сделать так, чтобы она продержалась до его приезда!

Они не давали ей уснуть – взывали к ней, удерживая ее на краю темного манящего омута, куда она жаждала бессильно соскользнуть и раствориться там навсегда... Ей в рот насильно вливали лекарства – снадобья, обжигающие горло, пускали ей кровь, обжигали ступни до волдырей каленым железом, чтобы изгнать недуг... Жар не спадал – но боль мешала ей успокоиться навеки. С ней все время заговаривали – но она мало что понимала...

Потом настала ночь, когда она вдруг, не открывая глаз, ощутила в комнате присутствие нового человека – в душном спертом воздухе вдруг отчетливо запахло конским потом, болотным вереском, свежестью и опавшей листвой... Рука завладела ее ладонью – сильная рука, жесткая и мозолистая, не принадлежащая ни женщине, ни священнику. Она с трудом разомкнула веки – и сердце ее сжалось от ужаса: Пол, ее муж Пол стоял на коленях подле ее ложа. Но ведь Пол мертв, давным-давно мертв! Он плакал, слезы струились по его щекам, синие глаза с надеждой устремлены на нее... Синие глаза? Нет, глаза Пола были черны как ночь... Темно-синие глаза... Туман, окутывавший ее сознание, постепенно рассеивался – Нанетта улыбнулась.

– Джэн... Джэнни...

– Мама... О, благодарение Богу! Я гнал коня, словно сто чертей преследовали меня! Я так боялся... Но теперь я здесь, с тобой – и ты непременно поправишься. Сейчас тебе станет лучше...

Ей было приятно прикосновение его руки и жизненная сила, исходящая от нее. Она с любовью глядела в его красивое молодое лицо, на его буйные черные кудри, на густую бороду, на все его мускулистое тело...

– Медвежонок... я не могу. Я слишком стара и – я так устала... Но я рада, что снова вижу тебя. Мне страшно было умереть... вот так, не…

Эти несколько слов совершенно вымотали ее. Глаза стали медленно закрываться. Джэн сильнее сжал ее руку. Мэри, Одри и Симон стояли поодаль, всем сердцем желая, чтобы ему удалось вернуть мать к жизни. Джэн лихорадочно искал способа удержать ее, не дать ей уйти... В полнейшем отчаянии он заговорил:

– Мама, всю жизнь я желал знать... скажи мне сейчас... ты должна сказать мне – сейчас, мама! – Он понизил голос и зашептал, наклонившись к ее лицу: – Ты ведь моя настоящая мать, правда?

Глаза Нанетты вновь открылись. Его глаза, полные любви, были у самых ее глаз, но она читала в них что-то совсем другое, не имевшее ничего общего с произносимыми словами. Она слабо и устало улыбнулась – Джэн ответил ей сияющей улыбкой, обнажившей белоснежные зубы, на фоне иссиня-черной бороды казавшиеся еще белее:

– Мама, ты не можешь умереть, не открыв мне тайны. Кто моя настоящая мать?

– Тогда... – медленно проговорила Нанетта, – ...я не умру.

Любовь властно звала ее – та же любовь, что манила ее в темный омут, теперь велела ей жить. Джеймс сказал как-то, что любовь – это не замкнутый круг: черные глаза по-прежнему были так близко, и она была измучена – но у нее еще не было права снять с себя бремя земного бытия... Джэн был для нее Полом, так же, как и Джеймс был Полом, Александр – Джеймсом, а Анна Болейн – Елизаветой Тюдор. Любовь была ее долгом, любовь была ее жизнью. Она рождена была для того, чтобы служить любви, покуда сама любовь властно не скажет: «Ты свободна!»

– Останься со мной, мой медвежонок, – прошептала она. – А я немного посплю.

К утру жар спал – и Нанетта начала поправляться.

Покуда к Нанетте мало-помалу возвращались силы, Джэн проводил много времени в обществе Мэри Сеймур – и лишь она одна считала случайными его появления везде и всюду, где сидела она с книгой или шитьем... Да, она была единственной, кто не понимал, что происходит. С тех пор, как она приехала ко двору, она очень выросла. Она начала пользоваться хной, ухаживая за волосами – и теперь в ее кудрях, прежде каштановых, появился модный рыжий оттенок. Она стала выщипывать брови, пользоваться белилами и подкрашивать губы – словом, в шестнадцать лет это была уже настоящая леди. Джэну она казалась прекрасней всех – ее личико с курносым носиком и губками бантиком преследовало его во сне. Внешность Мэри Сеймур контрастировала с холодной элегантной красотой его матери – но за это он еще сильнее любил девушку. Однажды он выбрал момент, когда она сидела у окошка, плетя изящное кружево, и, зная, что скоро уедет, осмелился заговорить:

– Мы так редко видимся, с тех пор как мать увезла тебя ко двору. Уотермилл-Хаус опустел без тебя...

– С твоей стороны мило, что ты так говоришь. Но ведь мы частенько наведываемся домой, не так ли?

– Для меня этого недостаточно, – решительно ответил Джэн. Мэри улыбнулась, не сводя глаз с работы.

– Ты, верно, скучаешь по матери, – скромно отозвалась она. Джэн предпринял новую, отчаянную попытку.