Потом они долго лежали в глубоком молчании, находясь где-то между сном и бодрствованием, в том блаженном состоянии, которое придавало телам головокружительную легкость. Мартин уткнулся лицом в ее шею, она обняла его. Казалось, время остановилось в этот тихий, неподвижный день. Аннунсиата понимала, что долго это продолжаться не может и когда-нибудь их отношениям наступит конец, но сейчас, как и в первый раз, не чувствовала необходимости торопиться. Она думала, что за год в объятиях Мартина прожила десять жизней и, если им отпущено не больше года, проживет еще столько же. Их богатство казалось неисчерпаемым. Они еще немного подремали, и обоим грезилось, будто они гуляют по саду, солнце мягко греет их нежную обнаженную кожу. А они смотрят друг на друга и улыбаются своей наготе... Они молча шли рука об руку по залитому солнцем саду. Аннунсиата чувствовала под ногами зеленый травяной ковер, намного мягче и нежнее бархата...
Иногда им приходилось разлучаться. Мартин занимался тем, что было официальной причиной его пребывания в Лондоне. Торговля шла хорошо, и он ездил в город договариваться с купцами, а когда к нему присоединялся Кловис, они отправлялись в гавань улаживать дела с иноземными торговцами. Кловис часто приходил к обеду или ужину. Аннунсиате казалось, что он о чем-то догадывается, хотя тот никогда не задавал никаких вопросов. Однажды на обед приехала Дейзи с мужем. После второго выкидыша она была очень худой и бледной. Аннунсиата заметила, что Кловис с тоской смотрит на Дейзи, и подумала о том, что если бы их брак был возможен, он с большой радостью женился бы на ней. В своем счастье она желала счастья всем, кто ее окружал. Она не раз думала о том, кто установил эти ужасные порядки. Бог? Или сами люди? Сейчас она считала страшнейшим из грехов – запрещать любовь.
Она продолжала наносить визиты ко двору, иногда с Мартином, иногда одна. Принцесса Анна родила еще одну дочь, которую назвала Анной-Софией. Официальной причиной присутствия Аннунсиаты в Лондоне являлось то, что она обязана была отдать дань уважения принцессе и ее дочери. Иногда она обсуждала с принцем Джорджем его военные проблемы, испытывая облегчение после сплетен и игры в карты. Хьюго и Дадли опять воевали с турками в императорской армии, и принц Джордж с удовольствием обсуждал с ней эту кампанию, будто она что-то понимала в военном деле. Молодые люди отсутствовали уже почти год, отбыв сразу после окончания военных действий против Монмаута. Хьюго даже не заехал повидаться с супругой. Аннунсиате порой казалось, что сын почти забыл о том, что женат.
Она часто посещала королеву, неофициально, в се апартаментах, но визиты были короткими. Ей было неуютно в этой удушающей римско-католической атмосфере, особенно сейчас, будучи отрезанной от собственной религии. Король был ей весьма симпатичен, поскольку не скрывал своих принципов и искренне желал предоставить свободу вероисповедания всем слоям населения, но наслаждаться его компанией она не могла, постоянно вспоминая, как злой язык Нелли Гвин окрестил его Мрачным Джимми. По всей стране ходили недовольные разговоры о том, что он так и не распустил огромную армию, которую собрал в прошлом году для подавления восстания Монмаута. В ноябре парламент отказался отменить тест-акт и потребовал от короля устранить от должности офицеров-католиков и вновь назначенных министров-католиков. На это король ответил роспуском парламента. Но в целом, хотя кое-кто и ворчал, народ был доволен жизнью. Страна процветала, Монмаут был мертв, обезглавленный за измену во дворе Тауэра, и протестантская принцесса Мэри с мужем определенно должны были стать следующими правителями Англии. Это был только вопрос времени.
Однажды Аннунсиата с Мартином поехали в Оксфорд, где Карелли с Морисом получали образование в Христовой церкви. После смерти брата Морис притих, но несчастным не казался. Он с усердием занимался музыкой. Вильям Морлэнд, его наставник, в свое время усмотрел в нем талант, и Аннунсиата хотела попытаться уговорить Генри Перселла, придворного музыканта, учить Мориса композиции. Карелли, который теперь, естественно, стал графом Чельмсфордом, был таким же, как всегда: дерзким, ярким, с невинными шутками. Он до смешного легко овладевал знаниями и постигал науки, неизменно добиваясь успеха. По мнению Аннунсиаты, он мог бы сделать блестящую карьеру при дворе, но, при всем своем желании, она не представляла сына, с его импульсивным характером и природной дерзостью, ни при унылом дворе короля Джеймса, ни при том, который будет после него – когда к власти придут протестанты. Возможно, его будущее за границей: при одном из европейских дворов, в качестве дипломата или воина, как Дадли, или в армиях других правителей.
Огромная армия короля разбила постоянный лагерь в Хаунслоу Хит, в прямой видимости от Лондона, и многие развлечения придворной жизни перекочевали туда. Между рядами белых палаток протекали приемы и банкеты, а прекрасные дамы прохаживались с офицерами в красных мундирах, как раньше прогуливались с кавалерами в дворцовом саду или парке Сент-Джеймс. Однажды Аннунсиату тоже пригласили туда, и она приняла приглашение только потому, что у Хлорис был роман с солдатом, служившем в подразделении Руперта, который был свидетелем гибели Майкла. Он пришел рассказать о том, что видел, и влюбился в нее. Аннунсиата думала, что он, возможно, хочет жениться на Хлорис, но не знала, как к этому относится сама Хлорис. Она очень тяжело переживала смерть Майкла, но, насколько Аннунсиате было известно, никогда не интересовалась ни одним мужчиной с тех пор, как отец Майкла бросил ее. Скорее всего, Хлорис принимала его ухаживания, надеясь побольше узнать о последних днях жизни сына.
Но большей частью Аннунсиата и Мартин проводили время вдвоем: или оставались в Чельмсфорд-хаус, или уезжали в Айлингтон, в Оксхолл или в Хаммерсмит. Они не принимали участия в бурной жизни двора и от некоторых приглашений отказывались, поскольку их вполне устраивала тесная и нежная компания друг друга.
– Что мы будем делать, когда наступит зима? – однажды спросила Аннунсиата, вспомнив о прошлой зиме в Морлэнде, когда у них не было возможности ни дотронуться друг до друга, ни свободно поговорить.
– Что-нибудь придумаем. Мы найдем способ быть вместе, – говорил Мартин, и она принимала его обещания с такой доверчивостью, что ему казалось, будто из них двоих старший он. Но никакой необходимости срочно решать этот вопрос не было, лето казалось им бесконечным.
В августе неожиданно вернулся Хьюго. Он приехал к вечеру, когда Аннунсиата и Мартин в поисках прохлады сидели в саду, в тени платана и ели черешню, Аннунсиата устроилась на каменной скамье, а Мартин – на траве у ее ног. Оба были в нижнем белье. Ноги Аннунсиаты были босы, а волосы небрежно стянуты в узел на затылке, чтобы шее было прохладно. Не будь Хьюго так возбужден возвращением домой, он удивился бы, застав мать в таком виде, да еще и с Мартином. Но он заметил лишь то, что она выглядела потрясающе юной и прекрасной. Хьюго устремил на мать взор с жадностью, присущей всем солдатам, возвращающимся домой, при виде женщины.
Он приехал мокрым от пота, грязным от пыли и очень уставшим. Аннунсиата была потрясена его видом – он выглядел гораздо старше своих лет, очень похудел, а лицо загорело до черноты и было изрисовано морщинами: война, усталость и пустыня состарили ее сына, а горе добило его.
– Хьюго, что ты здесь делаешь? Ты ничего не писал! Я не ждала тебя! – воскликнула она, поскольку он вошел в сад, даже не предупредив слуг.
Мартин быстро поднялся навстречу Хьюго. У того была выправка военного человека, но выглядел он неважно. Из-за жары он снял парик, и коротко стриженные вьющиеся волосы окружали лысину, как тонзуру, а глаза просто не могли принадлежать молодому человеку.
– Мама! Мама! – крикнул он, упав перед ней на колени и схватив ее за руки. – Как я рад, что вы здесь! Я так боялся, что вы уедете в Йоркшир. Я бы не выдержал еще один день, не видя вас.
– Но, мой дорогой! Ты болен? – спросила Аннунсиата, пристально глядя на него.