– Не знаю, – задумчиво произнес Беркли, – если бы...

– Король не сделает этого, ни за что! – перебила его Арабелла.

– Кажется, вы знаете о политике слишком много для человека, который не интересуется ею, – улыбнулся Беркли.

Арабелла взглянула на него.

– Я знаю короля, вот и все.

– Надо понимать, что мой соперник – король? – состроил расстроенное лицо Беркли. – Тогда сдаюсь. Если с принцем Рупертом еще хоть как-то можно соперничать, то королю я не конкурент.

– Не говорите глупостей, – сказала Арабелла, но все же улыбнулась, и у Беркли появилась возможность снова взять ее за руки и возобновить ласки.

– О, Арабелла, почему вы не разрешаете мне поговорить с вашей матерью? По-моему, это самое лучшее. В конце концов, это не будет неравным браком...

– Она не согласится, – перебила его Арабелла. – Я знаю свою мать, поверьте мне. А как только вы ей обо всем скажете, они начнут контролировать каждый мой шаг, и мы не сможем встречаться.

– Тогда предлагаю бежать! А когда дело будет сделано, они не смогут нас разлучить.

– Не будьте дураком, – холодно сказала Арабелла. – Неужели вы думаете, что я тоже совсем потеряла разум? Мать лишит меня наследства, я стану бедной и тогда и вам буду не нужна.

– Неужели вы так мало верите в мою любовь? – печально спросил Беркли.

Арабелла смерила его не по годам мудрым взглядом.

– Если бы я была бедна, как леди Каролин Бовери, вас бы сейчас здесь не было.

– Вы ошибаетесь! Конечно, я очень рад, что вы богаты, но я любил бы вас, даже если бы вы не имели ничего. Я готов встретить с вами бедность, Арабелла. Я выдержу все, если вы будете со мной.

– Тогда вы точно дурак! В жизни нет ничего важнее прочного положения. Мне все равно, богаты вы или нет, потому что я сама располагаю деньгами, но если бы мы оба были бедны... Нет, я не хотела бы делить с вами бедность.

– Тогда что же нам остается? – безутешно воскликнул Беркли.

Она смотрела на него любящим взглядом, понимая, что мозгов у него гораздо меньше, чем у нее, а те, что есть, сделаны из вещества более крепкого, чем гранит. Беркли был романтиком, выросший на идеалах любви, писал стихи и всю свою молодую жизнь порхал в грандиозных бесплодных мечтах, как, впрочем, и большинство молодых людей, знакомых ей по Уайтхоллу. Но встретившись лицом к лицу с бедностью, он тут же . растаял бы с очаровательной улыбкой и подходящими к месту извинениями. Арабелла была выкована из более прочного материала, ее разум был закален поколениями сражающихся северян.

– Мы можем наслаждаться обществом друг друга и надеяться, что мать все-таки сменит гнев на милость, – ответила она. – Ах, вот, наконец, и наш обед! А то я было начала думать, что вы вовсе забыли заказать его.

– Я заказал все, что вы любите, – сказал Беркли, оживляясь при появлении хозяина и трех девушек, несущих подносы с яствами.

– Холодный телячий язык, паштеты из гусиной печени, устричный пирог... Я уже забыл, что заказывал, но надеюсь, что хозяин все хорошо запомнил.

– Все точно, как вы заказывали, мой господин, – заверил хозяин. – Холодное шампанское, а для дамы – кофе, который госпожа Макнейл наверняка очень любит.

Мысленно он потирал руки от удовольствия: мисс Макнейл, дочь знаменитой графини Чельмсфорд, которая, как предполагали, была любовницей короля и неоднократно обедала здесь в интимной обстановке с обоими Йорками и принцем Рупертом. Эту маленькую пикантность можно продать за большую цену, если правильно себя повести. Можно заработать на новую шляпу себе и на шубу для жены, и будь он проклят, если не сделает этого.

Хьюго сопротивлялся до изнеможения, отворачиваясь от света ночника.

– Господин, вставайте, вставайте, мой господин! Кто-то тряс его за плечо. Хьюго стонал, его мозг был все еще затуманен парами рейнского вина. Конечно, утро еще не наступило. Было темно, как в преисподней, только свет ночника бил прямо в глаза, причиняя неимоверную боль.

– Вставайте, мой господин, вставайте!

– Джон? Что такое? Уже утро? – простонал Хьюго.

– Нет, хозяин, еще нет и одиннадцати...

– Тогда отстань, я хочу спать.

Он попытался лечь опять, но большая тяжелая рука Джона продолжала трясти его. Черт побери! Что он себе позволяет? Хьюго сел, и его голова чуть не раскололась от боли.

– Что такое? Если это не пожар, я не вижу другой причины, чтобы...

– Хозяин, граф болен. Вы должны пойти со мной.

– Я не доктор, отстань, Джон. Лучше позови кого-нибудь еще, – прорычал Хьюго.

Джон, прикладывая всю силу, поднял Хьюго. И, пока тот пытался проснуться, приготовил халат, чтобы одеть своего хозяина.

– Какой граф?

– Ваш брат, хозяин, – жестко сказал Джон. – Он очень болен. Мы уже послали за доктором, но думаю, вам лучше самому пойти туда.

– Ой! – Хьюго встал, наконец-то проснувшись, и просунул руки в рукава халата. – Где его слуга?

– Пошел за доктором, сэр. Пойдемте быстрее, он очень плох!

Природная эмоциональность Джона взяла верх над традиционной сдержанностью английского слуги, что сильно удивило Хьюго, заставив его насторожиться:

– Что случилось? Что с ним?

– Старая болезнь, сэр. У него была рвота, но на этот раз очень плохая, очень...

Хьюго посмотрел на Джона – в его глазах затаился страх.

– Вы должны дать мне указания – послать за вашей матерью и за священником.

Хьюго широко раскрыл глаза:

– Что ты несешь? Он не может быть так сильно болен! Не может! Я видел его всего два часа назад, и он был вполне здоров.

– О Боже, господин! Пожалуйста, поторопитесь! – закричал Джон, поворачиваясь и освещая путь ночником. Хьюго последовал за ним, ощущая тяжесть ледяного камня, положенного на грудь.

В комнате Джорджа горели три ночника, пахло горящим овечьим жиром, но все забивал запах болезни. Хозяин гостиницы и его жена были уже здесь. Их разбудил слуга Джорджа, Майкл, уходя за доктором. Служанка, выносившая таз, бросила на Хьюго испуганный взгляд. Хьюго попытался не смотреть на содержимое таза, но напрасно. Рвота была кровавой. Он отодвинул в сторону хозяина гостиницы, стоявшего около кровати, и спросил у его жены:

– Ну, как он?

– Смертельно болен, мой господин. Клянусь, я никогда в жизни не видела человека, который был бы так болен. – Она подняла на Хьюго испуганные глаза и прошептала: – Не послать ли за священником, мой господин? Я боюсь...

Хьюго сглотнул.

– Я думаю, что, если он будет рядом, ничего страшного не произойдет, – сказал он и, наконец, прошел к кровати.

Джордж, мертвенно-бледный, лежал на скомканных простынях, на лбу и висках выступили бисеринки пота. Светлые серебряные волосы слиплись и потемнели, под глазами появились большие синие круги. Он был спокоен, но почти тут же начались судороги. Его ноги медленно, агонизирующим движением поднимались вверх и неестественно выкручивались, спина выгибалась дугой; все тело было страшно напряжено. Пытаясь преодолеть боль, он до крови кусал губы, издавая звуки боли и страдания, – с трудом верилось в то, что эти звуки могут исходить от человека.

– Джордж, – прошептал Хьюго, – Джордж, ты меня слышишь? Джордж, что с тобой?

Джордж на мгновение затих, затем ужасная судорога скрутила снова его тело. Хьюго тоже прошиб пот, и он повернулся к хозяйке гостиницы:

– Ему никогда раньше не бывало так плохо. Он с детства страдал такими приступами, но сейчас... – запах болезни, заполнявший комнату, был настолько ужасен, что его тоже затошнило. Он перехватил взгляд Джона и сглотнул.

– Тебе надо ехать за матерью. Я думаю... он... очень плох.

Хозяин гостиницы, услышав последние слова, сказал:

– А не хотите ли дождаться доктора, мой господин? Может быть, ему станет лучше и не надо будет тревожить вашу мать. Юный граф не может быть настолько плох, он был вполне здоров не больше двух часов назад.

Хьюго с готовностью ухватился за эту идею.

– Да, да, вы правы! Давайте подождем доктора, это разумно. Ему обязательно станет лучше, как всегда бывало раньше.