С появлением на репетициях Джона все пошло как-то легче и веселей. Он быстро успокаивал товарища Эмиля, а Алику, отведя в сторону, внушал, чтобы он ни в коем случае не обижался, потому что актерских способностей у него, Алика, хоть отбавляй, все у него, как говорится, в полном порядке, ну, а придирки нервного Эмиля настолько несправедливы, что обращать на них внимание просто глупо. Алик хорошо понимал, что Джон врет, но слова его все же действовали успокаивающе. Особенно стыдно было из-за того, что Эмиль кричал на него в присутствии племянника и его друзей. Но в любом случае Алик никогда бы не бросил кружок, если бы не произошла та страшная, затеянная Джоном история. Именно страшная, другого слова тут не подберешь...
Так и не спросив ничего про кружок, то есть про то, что с двадцатого февраля по сегодняшний день волновало его больше всего на свете, Алик поднялся со стула и, позвав за собой племянника, вышел в коридор.
Сообразительный Счастливчик сразу же, без всяких вопросов начал рассказывать о том, что произошло в это утро с сестрой. Ее действительно сильно толкнул отец Друга, Фариз, толкнул так, что она упала на перила и ободрала себе весь бок. А он сел в свой "виллис" и уехал в Дивичи, где, судя по машине и серому френчу с накладными карманами, занимал не самую маленькую должность.
Младший сын Фариза, пятилетний Изик опять пописал во двор с балкона второго этажа. И сестра шлепнула его за это по мягкому месту. Не раз уже и самому Изику, не такой он и маленький, чтобы не понять, и его матери, Халиде, объясняли, что писать людям на голову нехорошо, но та только смеялась в ответ, а сыну даже замечания не сделала. И тогда ребята, с согласия Друга, решили сами его наказать - поймали во дворе и хотели обписать с ног до головы, чтобы понял, как это неприятно,- но тут вмешалась сестра и, спасая малыша, легонько шлепнула его по мягкому месту. Он разревелся, тут же выскочил из дома Фариз и, ничего не выясняя, применил силу... Что будет теперь, никто не знает; сестра весь день плачет, Фариз уехал в Дивичи, а муж сестры со вчерашнего дня на дежурстве в госпитале и вернется поздно вечером...
Алик успокоил племянника, объяснил, что сосед совершил ошибку, - никто не имеет права поднимать руку на женщину. А за ошибки люди должны отвечать, какие бы должности ни занимали. Болтовня же соседей о том, что никто этому Фаризу ничего сделать не сможет, - глупость, нет таких людей, которым бы несправедливость сходила с рук безнаказанно. Надо только дождаться возвращения с дежурства отца, тоже, кстати, человека не маленького, прошедшего всю войну, где и не таким, как Фариз, вправляли мозги...
Объяснение вполне устроило племянника, он даже повеселел, а Алик, погладив его по кудрявой голове, вышел во двор.
Дверь Фариза, несмотря на жару, была прикрыта; ни любителя поливать людей, живущих этажом ниже, из собственного краника, ни его родителей видно не было. Мелкие частицы шерсти, взлетая в воздух, поблескивали в лучах заходящего солнца. Соседки па минуту перестали махать палками, с откровенным интересом вглядываясь в Алика.
Спустившись по крутой лестнице в темную парадную и выйдя из нее на улицу, он бросил взгляд направо: там на углу, под акацией, как обычно о это время дня, уже собралось несколько человек. Поэтому Алик повернул налево и пошел по крутой улице вверх. Несомненно, все уже знали про нападение Фариза на сестру и избежать разговора об этом не удалось бы. Дойдя до конца квартала, Алик свернул за угол, потом еще раз и по параллельной улице пошел в обратную сторону, к центру города...
На больших круглых часах у Нового сквера было уже без пятнадцати семь, когда он занял свою обычную позицию у продуктового магазина - тут среди людей, снующих взад-вперед, его заметить было трудно, - и приступил к наблюдению. Примерно через десять минут Майя должна была выйти из подъезда. Без пяти семь она появилась на верхней ступени коротенькой лестницы и посмотрела в сторону магазина. И если бы он не был уверен в обратном, можно было подумать, что она его видит. Он невольно отвел глаза и отступил на шаг.
Сойдя на тротуар, Майя, чуть покачивая довольно широкими плечами, пошла в сторону Дома печати. Выждав немного, он двинул следом, держась не очень далеко, чтобы не потерять ее из виду.
У водяного киоска она выпила стакан воды, опять оглянулась в его сторону, так ему во всяком случае показалось, и пошла дальше. Через квартал она остановилась на минутку у витрины ювелира. Что ее там могло заинтересовать? Вот бы подойти и спросить, улыбаясь при этом так, как учил на репетициях товарищ Эмиль. А почему бы и нет? Лет на пять он все же ее старше, а это не так уж и мало, если учесть, что ей только восемнадцать. А деньги он достал бы. Хоть из-под земли.
Она пойма быстрее, и он тоже прибавил шагу. Лучше, конечно, если бы вдруг возникла необходимость от кого-то ее защитить. Тут уж не надо было бы улыбаться и задавать вопросы, сразу бы стало ясно, что он за человек и как к ней относится. И может быть, прошел бы наконец стыд, из-за которого он не решается заговорить с ней. Все другие делают это запросто, и знакомые и незнакомые, сам не раз видел. А Джон Агаев так тот сразу же обниматься полез, в первый же вечер, как познакомился. И она не оттолкнула. Правда, предлог нашелся удачный. Не придерешься. Вроде из-за к нему же, Алику, хорошего отношения. Понять их тоже можно было: и пульс у него пропал, и дыхание исчезло, и грохнулся на паркетный пол, как труп, закатив глаза. Сам виноват: надо было сесть, как обычно, на свое место в конце зала, первый раз, что ли, кричал на него товарищ Эмиль? По тут подскочил этот самый недавно появившийся на репетициях Джон Агаев, отвел в сторону и начал плести про какие-то его природные способности, якобы зажатые от сильного напряжения, которое нервный товарищ Эмиль своими криками только усиливает. И вдруг все прервалось - провал какой-то получился, темнота и молчание. Ему показалось, что и секунды не прошло, как умолк Джон, а на самом деле, грохнувшись на пол, он пролежал без сознания не меньше пяти минут; Джон подумал, что он что-то увидел под ногами н наклоняется чтобы поднять, а он вдруг с громким стуком ударился головой о паркет. Это все ему потом рассказали, а в тот момент, открыв глаза, он ничего не соображал. И никак не мог понять, почему лежит на полу недалеко от сцены, и все столпились вокруг, а товарищ Эмиль держит его за руку и быстро-быстро шевелит трясущимися губами.
Потом столпившиеся вокруг люди запрыгали от радости, а Джон Агаев бросился обнимать Майю. Он отчетливо это видел, показаться такое не могло...
Остановившись у крайней колонны, он проводил взглядом крепкую широкоплечую фигуру Майи до стеклянных вращающихся дверей Дома печати. Опять он обратил внимание на то, как покачиваются ее плечи. Ничего другого он увидеть не мог, потому что ниже спины его взгляд никогда не опускался.
Теперь он был- свободен до девяти часов. Репетиция меньше двух часов не продолжалась, это он знал по собственному опыту. От воспоминаний о прекрасных зимних вечерах в прохладном, пахнущем мастикой зале Дома печати заныло сердце - как он мог не ценить тогда возможность впервые за всю его жизнь посидеть рядом с умными людьми?! Один товарищ Эмиль чего стоил! Специально ходили в клуб моряков, чтобы посмотреть, как он в фильме "Насреддин в Бухаре", замотанный в чалму, скачет верхом на ишаке, - лицо на весь экран! А как интересно они репетировали! Стыдно было из-за криков Эмиля, но интересно. А как он Майю на вальс приглашал - все холодело внутри, как при прыжке с верхней площадки парашютной вышки! Никогда больше такое не повторится! Эх, Джон, Джон, испортил все! Все испортил! Но он тоже хорош - как можно было согласиться?! Болван.
Обругав себя, Алик, не разбегаясь, с места вспрыгнул на подножку трамвая, который шел мимо, отчаянно звоня, чтобы согнать с рельсов двух пожилых колхозников, тащивших с крытого рынка какие-то мешки.
Как он мог послушаться Джона?
На подножке приятно дул в лицо встречный ветер, но Алик все же заставил себя войти в вагон. Свободных мест не было, и, ухватившись за отполированный до блеска поручень, Алик еще раз обругал себя за то, что принял тогда предложение Джона: "Это типичная клиническая смерть, ты вернулся с того света, надо это отметить!" Вот отметили. Лучше бы он умер в тот вечер!