– Ну, а вон там?.. – сказал Чарли, указывая на холм еще одной гряды, вздымавшийся в полукилометре от них. Ему показалось, что тот холм такой же защищенный, как и этот, но с тем преимуществом, что находится в стороне от дымящихся остатков фургона.

Анжелина кивнула и поблагодарила его слабой улыбкой. Она наклонилась, чтобы собрать остатки своих пожитков. Ее движениям мешала натянутая на плечи, с позволения сказать, шаль, которую ей пришлось поправить.

– Интересную шаль вы себе придумали. Може быть, вам лучше переодеться, прежде чем мы тронемся в путь, – проговорил Чарли задумчиво.

Ремарка по поводу ее нижней юбки заставил: Анжелину внутренне сжаться, но потом она успокоилась. Не поворачиваясь, она ответила:

– Боюсь, что столь малозначащие для грабителей вещи, как предметы одежды служителей церкви, остались в фургоне и сгорели, когда эти люди его подожгли. – Она подняла тонкую красивую руку и прикоснулась к черной ткани, покрывавшей ее волосы. – Как постулантка, я обязана носить монашеское покрывало только во время посещения церкви, но я захватила его с собой, чтобы в пути защищать лицо от солнца. А что касается одежды, то мне придется обходиться тем, что у меня есть. Если у вас есть иголка с ниткой, то я, пожалуй, смогла бы зашить платье, пока мы ночуем здесь.

– Может быть, и так, – ответил Чарли, вдруг рассердившись на самого себя. «И что в этой женщине такого, что я чувствую себя неловко в ее присутствии да еще так раздражаюсь? За последние годы такого со мной не случалось...»

– Послушайте, сестра, вам не хочется выплакаться или еще чего-нибудь? – спросил Чарли, воз вращаясь к своему предположению о ее состоянии.

Она обернулась и недовольно посмотрела на него:

– Почему вы решили, что мне это нужно?

– Ну, скажем, большинство женщин заплакали бы или устроили истерику на много часов подряд... если б с ними такое приключилось. Так что вы не стесняйтесь.

На ее лице появилось выражение безмятежности.

– Плач и истерика не вернут моих друзей к жизни. Мне же это только будет мешать осуществить то, что я должна сделать. Бог велит нам доверяться Ему во всех наших деяниях. Я должна верить в то, что Его рука направила ход событий к тому, что произошло, во имя причин, которые известны лишь Ему.

Чарли фыркнул и кивнул на свежую могилу.

– Какой смысл мог бы Он иметь в этом?

– Нам не дано судить о Его помыслах.

Ее слова звучали настолько убедительно, так мирно и так спокойно, что он даже позавидовал, но тут же нахмурился, недовольный своими мыслями: «Позавидовал, и кому – монашенке! Проклятие! А что будет дальше?»

Чарли повернулся и зашагал к лошадям, оставив ее собирать свои нехитрые пожитки. Выбрав для Анжелины лучшую лошадь из тех, что раньше принадлежали преступникам и священнослужителям, Чарли разделил то немногое, что оставалось от корма, между своим конем и ее лошадью. Шлепнув каждое животное по крупу, он отправил их в надвигавшуюся темноту.

Связанный бандит выкрикнул им вслед несколько непристойных ругательств. От самых цветистых (Чарли вздрогнул, подумав о том, а не следовало бы ему в конце концов пристрелить этого человека. Однако одного взгляда на свою новую попутчицу ему хватило, чтобы убедиться в ее невозмутимости. Если это не шокировало ее, то и ему тоже нечего беспокоиться. Вскоре голос связанного затих где-то позади, в тиши лунной ночи.

Чарли с удовлетворением отметил, что она не солгала и отлично держится в седле, хотя, подумал он, основная проверка предстоит на следующий день, когда им придется скакать под палящим солнцем долгими часами.

Доехав до намеченной им гряды, они спешились и разбили маленький лагерь. Она помогала ему во всем, не жалуясь, и оказалась неплохой поварихой, умело справившись с костром.

Он наблюдал, как она вычистила посуду от остатков пищи и налила им обоим по чашке кофе. Анжелина двигалась с необыкновенной грацией, привлекавшей и интриговавшей его: тяжелые юбки крутились вокруг ее щиколоток, словно играя в прятки, заставляя его мучиться... Ее волосы, – если б только их выпустить из-под этого смешного монашеского убора свободными волнами на плечи, – своей медью отражали бы блики языков пламени и жара костра. На маленьком сердцевидном личике сияли глаза, теплые и выразительные. А кожа цвета зрелого меда выдавала присутствие в ее крови предков-креолов, родившихся в Мексике испанских аристократов.

Она остановилась перед ним, держа в каждой руке по большой кружке кофе, и слегка наклонилась вперед, подавая ему кружку. И в этот момент края разорванного на груди платья, едва сдерживаемые завязанной неловким узлом нижней юбкой, медленно разошлись. Не видя протянутой ему кружки, Чарли наблюдал за медленным движением неуклонно расползавшейся черно-белой ткани.

А Анжелина замерла, пытаясь остановить неотвратимое. Но она проиграла сражение. Порванный корсаж полностью распахнулся, и из-под него выглянула гладкая сорочка, тоже слегка порванная, но не настолько, как платье.

У Чарли перехватило дыхание: она не носила корсета. Неплохая идея для весенней жары в Техасе, особенно если учесть, что одета она в тяжелое черное платье с множеством нижних юбок. Но являлось ли это обычным правилом для монахини? Хорошо развитые груди растягивали порванную ткань, едва их сдерживавшую. Ее тело определенно не было детским, как он вначале подумал.

Их взгляды встретились, но девушка смотрела спокойно, без намека на раздражение, которое он думал прочесть в ее глазах. Ему пришлось отдать ей должное. Она могла бы обварить горячим кофе его колени, если б только поторопилась зажать рукой расползшиеся края корсажа, как это сделала бы любая другая женщина. Но, вместо этого, она посмотрела ему прямо в глаза и заставила его почувствовать себя так, будто он заслуживал наказания линейкой по рукам или по каким-нибудь другим частям тела. Ей за этот день тоже пришлось многое перенести, но он видел, что она полностью овладела собой.

– Мистер Колтрейн, вы согласились проводить меня до Корпус-Кристи. За плату, конечно. Это некоторым образом ставит вас в положение моего служащего. И я надеюсь, что вы будете относиться ко мне с уважением.

Чарли принял кружку кофе у нее из рук, случайно погладив ее пальцы своими. Это легкое касание долго ощущалось ими, хотя их плоть больше не соприкасалась. Он нахмурился от мысли, что же, в конце концов, заставляло его так мучиться. За всю историю его длительных отношений с женщинами он никогда не чувствовал себя таким нервным и раздражительным.

– Вы не можете осуждать мужчину за то, что он восхищается истинной красотой, мисс Рейес. Если вы не хотите, чтобы я глядел на вас, вы должны что-то сделать со своим платьем.

Она отвернулась от него, а резкое вращение юбок лишь подчеркнуло ее гнев. Сев по другую сторону костра, она отпила кофе из кружки, прежде чем решила, что ответить ему.

– Мне нужна иголка и нитка, мистер Колтрейн.

– Чарли.

Она вопросительно подняла брови.

– Если мы собираемся путешествовать вдвоем, то вы вполне можете называть меня Чарли. Я до сих пор никогда не откликался на что-либо иное. По крайней мере, мне нечего повторить для ваших милых ушей, мисс Рейес.

– Очень хорошо. Тогда вы можете называть меня Анжелиной.

– Сестра Анжелина?

– Нет. Сойдет и просто Анжелина.

– Знаете, что-то меня в вас очень беспокоит.

Она удивленно взглянула на него. Но ему пришлось с восхищением отметить ее выдержку. Ее голос не выдавал никаких эмоций, когда она спросила:

– Что же такое вас так волнует?

– Вы, по всей вероятности, из Мексики... и очевидно, что вы – мексиканка, хотя я и вижу, что вы – не из крестьян. И все же, меня несколько удивляет, что вы говорите по-английски так хорошо, гораздо лучше, чем я, и безо всякого акцента.

Анжелина сделала еще один глоток кофе, прежде чем ответить.

– Мой отец настаивал, чтобы все его дети знали английский язык и могли бегло на нем говорить. Для этого он приглашал учителей. Дома мы всегда говорим по-английски.