Избили Мирсаита чуть не до гибели, однако жив еще курилка. Запрятали с женой горе поглубже да пошли в поле, засевать выданную Советом землю. Все ничего, лишь бы урожай снять добрый, тогда хорошо! И тут не повезло. С самого прихода весны не выпало ни капельки дождя, земля высохла, затвердела, будто каменная.

Нагрянула в двадцать первом, обжигая все и вся, засуха, побила хлеба, скот и птицу, поморила людей, учинился великий голодный мор. Ударил он и по Мирсаиту Ардуанову, принес черное горе. Был теперь Мирсаит не сам-один голова, росли детишек двое, да жена, да он — всего четверо ртов. Подержал Ардуанов совет с тюбетейкой, почесал, попросту говоря, крепко в затылке бритом и все же надумал: созвал мужиков из деревень своей родной сторонки, из Старокурмашева, Зияшы да Каентубы, сколотил артель грузчиков, махнул на широкую Волгу, на заработки. Раз уж махнул, решил загрести поглубже, побывала его артель и в Казани, и в Чистополе, и в Сарапуле. Годы проходили трудные, — обливались под кулями жгучим потом мужицкие спины, бороздили кожу на лицах глубокие морщины, а Мирсаита Ардуанова, артель его подстегивало одно — деньги. Нужны были деньги до зарезу, чтобы дом поставить, чтобы скот завести да утварь какую, чтоб зажить наконец человеческой жизнью. Кули на плечах, однако, ящики, мешки да дровяные чурки достатку не давали, на избу пока денег не хватало. Тут и проняло всех сомненье: «А и загнесся тут — денег не наскребешь!» Пора было думать о завтрашнем дне, искать другой заработок. Нашелся и человек, от которого пошло то раздумье.

Артель Ардуанова, пятнадцать человек, разгружала на Пермской пристани большую баржу «Волгарь». Проработав часа три, мужики решили передохнуть, чтобы перекусить да набрать еще силушки. Положив на землю только что снесенный с баржи двенадцатипудовый ящик — громадную, обитую досками шестерню, — сели на него рядком, принялись рубать во весь дух. Пища была ничего — подходящая: целый барашек, приготовленный в одном из домов неподалеку от пристани, два глубоких котла картошки да четыре каравая хлеба, — умолачивалась хорошо.

Появилась четверть водки, расплескалась по кружкам, выпили ее. Перевели было дыхание и, в настроении уже, загомонили, зашумели, зашутили, когда подошел к ним человек, в кожаной куртке, в картузе, лет этак тридцати.

— Ардуановская артель — вы что ли?

— А ежели так, но дашь?!

— Хочу на работу к вам, — сказал храбро «кожаный».

— Добро! — прогудел Ардуанов. Малость подумав и встав во весь свой двухметровый рост, неторопливо шагнул к человеку. Был тот ему как раз до подмышек.

— Добро, однако работка-то у нас, братец, тяжелая.

— А работа, она, дядя, везде тяжелая, — не отступал «кожаный».

От такой прыти артельщики аж подскочили.

— Спытай его, Мирсаит-абзый, спытай!

Ардуанов кивнул им, чтоб, значит, сошли с ящика.

— Вот, братец, ежли подымешь да снесешь на баржу — возьмем.

«Кожаный» и бровью не повел, на ящик даже и не покосился, лишь усмехнулся краешком губ:

— Да ты ведь и сам его не подымешь...

Парни обалдели, заорали:

— Эт-та что за наглость такая!

— Вот сморчок, ишо издевается!

— Вдарь ему!..

— Так его, перетак!..

Ардуанов поднял разом обе руки, успокоил артельщиков, постоял чуть, затем, крепко, тяжко ступая, подошел к ящику, нагнулся, гэкнув, оторвал его от земли и, удерживая на груди, понес к барже.

«Кожаный» в изумленье смотрел, как прогибаются под шагами Ардуанова прочные сходни, молчал, сверкал восхищенно глазами.

Случаи такие были для артели не в редкость, оттого о «кожаном» вскоре и забыли подчистую, но дня через три-четыре появился он вновь у барака грузчиков. Мужики шлепали в дальнем конце большого, неприглядного барака засаленными картами, однако, увидев знакомую куртку, живо обступили его, ожидая, видно, какой-нибудь новой потехи. «Кожаный», впрочем, на этот раз был чрезвычайно серьезен.

— Может, земляки, хватит вам по пристаням мотаться? — заговорил он неожиданно сурово. — Не пора ли за настоящую работу браться?

— А ты кто таков? И чего тебе надобно? — вопросил старый грузчик Бахтияр.

— Фамилия моя Нурисламов, звать Нариманом, — отвечал тот дружески. — Сам я казанский татарин. Если думаете, что пришел болтать с вами, ошибаетесь. А вот что мне от вас надо — скажу. Вы мне сами нужны.

Артельщики окружили его плотнее.

Нурисламов стянул с головы новый картуз, вздохнул, постоял, вытирая лоб с крупными залысинами носовым мятым платком, — будто не было для него дела важнее, — и вдруг просветлел лицом, в глазах вспыхнули ярые искры.

— Специальность вам надобна, земляки, — сказал. — Профессия, понимаете? В стране нашей готовятся великие дела. Да, да. Будем строить новые заводы, электростанции. Партия говорит, при Советской власти голодный мужик со своим клочком убогой земли ни черта не наворочает. Нужны тракторы, удобрения на поля, пшеница должна расти на громадных просторах.

— Ты, Нурисламов, земляк — так говори толком, шибко долго не агитируй, — пробурчал Мирсаит-абзый. — Рассусоливать ни времечка, ни охоты у нас нету. Вот ты прямо скажи: куда ты нам велишь податься? И к кому, конешно, обратиться тама?

Нурисламов, не раскрывая рта, улыбнулся по-детски пухлыми губами. Понравилась ему, вероятно, крестьянская сметка земляка, крепкий, практический ум его.

— В Березниках химкомбинат строим. На то есть указ партии. Давай к нам, Ардуанов.

— Один али как?

— Зачем один, давай с артелью. Сколько вас?

— Пятнадцать.

— Отлично! А рабочих нам нужно пятнадцать тысяч.

Слушавшие до этого тихо и внимательно, артельщики внезапно заволновались:

— А ежели осрамят нас там?

— Посодют, как пить дать, в лужу посодют?

— Ты сегодня здесь, а завтрева вышел весь!

— Сорока, одно слово! Ишь затрекотал! Пашшол!

Ардуанов повел глазами на ребят — успокоились, поутихли, — тогда, глядя на Нурисламова сверху вниз, он сказал:

— Ну, ладно, товарищ. Пусть так. Поехали, значит. А чего, стало быть, мы тама выгадаем?

— Вы, Ардуанов, сегодня двенадцать пудов подымаете, и даже легко. Да, а как через пять лет? Сколько вы сможете через пять лет подымать? — воскликнул тот, обращаясь не к одному Мирсаиту, но ко всем притихшим парням. — В Березниках вы получите профессию, станете кадровыми рабочими. Впрочем, я вас не принуждаю. Просто хочу вам добра, вот и все.

— Подъемные дадут?

— Обязательно.

— Погоди-ка тогда. Вот, говоришь, обязательно. . А сам-то ты откудова? И кто ты есть?

— Я из отдела кадров. Собираю рабочих на стройку.

— Давно надо было так-то разговаривать!

— Ну, земляк, гляди, ежели не выгорит у нас, пощады не ожидай!

Пока артельщики склонились к предложению Нурисламова и разочлись окончательно с пристанями, замысловатое название «Березникхимстрой» успело прочно закрепиться в их речи. А когда артель Ардуанова, погрузившись на пароход, прибыла в место, указанное человеком из отдела кадров, над дверью старенького амбара Уральских солевых заводов, несколько обновленного, впрочем, висела уже вывеска со знакомым словом: «Контора Березникхимстроя».

Рядом и вокруг амбара толпились люди с мешками, котомками, при фанерных чемоданах, ржали лошади, скрипели подводы. Шум, гам, что на базаре. Базар вкруг амбара, базар.

Ардуанов пошел узнать, нет ли среди народу земляков, и немало поразился. Оказалось, что еще до химкомбината работало здесь пять тысяч татар и тысяча семьсот из них были из-под Казани. Прибывали сюда и арские, и кукморские, и апастовские, но более всего — из Актаныша.

Приезжие одеты в полотняные рубашки, в пестрядинные портки, заправленные в чулки, длинные, из толстого сукна, на ногах желтеют среди пыли новые и поношенные лапти. Люди стоят кучками, о чем-то приглушенно спорят, завидев выходящего из конторы, окружают его плотным кольцом, расспрашивают страстно. Узнав условия работы и сколько примерно будет денег за нее, прикидывают промеж себя, что к чему, сравнивают с чаяньями; кажись, без обману, авось, статься, и не прогадаем — с такими мыслями идут они своей дорогой. Иной раз мелькнет в толпе красная, сытая морда, добрые сапоги, «пинжак» из хорошего матерьялу; что таких сюда пригнало, какая нужда — один аллах ведает...