Книга И. Лаврецкого полезна тем, что фактами героической биографии Че Гевары ещё раз напоминает об этих важных истинах.

В первых числах марта 1917 года революционные войска восставшей России арестовали свергнутого императора Николая II Романова. Поезд, в котором он ехал из Ставки в Могилёве, был перехвачен недалеко от Петрограда, и Николай II под усиленным конвоем отправлен в Царское Село. В те же дни выдворили из Зимнего дворца экс-императрицу Александру Фёдоровну, худосочного наследника престола, многочисленных чад и также увезли в Царскосельский дворец, где уже находился под стражей сорокадевятилетний российский монарх.

Ещё в канун марта опустели многие дворцы и особняки Петрограда: сиятельные князья и графы не вполне представляли себе, чего можно ждать от Временного правительства, и бегство их было поспешным и беспорядочным. Но один дворец на Кронверкском проспекте был оставлен в панике совершенно невероятной. Его владелица, фаворитка свергнутого российского царя балерина Матильда Кшесинская, как только над Петроградом спустилась спасительная ночь, выбралась через чёрный ход и, прыгнув в ожидавший её экипаж, скрылась.

Кшесинская не была опытным политиком, но предчувствовала грозу. К ней приходили всё более угрожающие письма. Последнее, получённое из Ярославля за несколько дней до Февральских событий, прямо-таки бросило её в дрожь. Лица, пожелавшие остаться неизвестными, писали ей: «На народные, потом и кровью добытые денежки вам выстроили столь красивый терем. Ликвидируйте свои дела и с богом — из России. Пока мы вас не тронем, но близок час, когда придет расправа и над вами и над вашим высоким покровителем».

Кшесинская готовилась к бегству. Заветный саквояж заполнила бриллиантами, захватила с собой.

Амурную переписку с царем впопыхах забыла. Не до интимных воспоминаний было в ту ночь.

Одиннадцать лет блаженствовала Матильда Кшесинская в великолепном дворце, который был воздвигнут по приказу её августейшего покровителя, когда ещё не заросли могилы расстрелянных в 1905 году на площади перед Зимним. Царь приезжал во дворец не в парадном полковничьем мундире, а в цивильном костюме, юрко выскакивал из роскошного экипажа. Неслышно открывалась перед ним массивная дверь. На прилегающих улицах поодаль маячили вышколенные служаки из департамента полиции, ждали пока его величество соизволят оставить дворец.

Вскоре после того, как Кшесинская покинула свой замок, туда подъехали солдаты верного большевикам броневого дивизиона, вернувшиеся с фронта и искавшие подходящее помещение. Медленно поднимались они по мраморной лестнице, удивленно рассматривали стены, обитые цветастым шелком, диваны, пуфы, пушистые ковры. Прошли в зимний сад. На дворе стояла стужа, а здесь цвели диковинные растения.

Старший, с красной повязкой на кожанке, поднялся на второй этаж, заглянул в спальню. От алькова струился запах тончайших духов. Солдат сплюнул, сошел вниз, коротко бросил ожидавшим его товарищам: «Убежала, царская…» и прибавил крепкое словцо. Солдаты-броневики тут же собрали митинг и порешили: занять нижний этаж дворца царской фаворитки; вещи, картины и прочее сохранить, как принадлежащие народу.

В этом митинге участвовал один из большевистских агитаторов. Сразу же он помчался в дом номер 49 по тому же Кронверкскому проспекту, где в двух тесных комнатках на чердаке Биржи труда ютился только что вышедший из подполья Петроградский комитет.

Владимир Николаевич Залежский, профессиональный революционер, член Петроградского комитета большевиков, спустя шесть лет писал о тех днях:

«Энергичная работа Петроградского комитета в массах скоро начала давать свои плоды. ПК сделался центром всех рабочих кварталов и многих казарм.

В тесном помещении, им занимаемом, непрерывно толкались ходоки и делегаты. Сюда со всех концов Петербурга стекались пожертвования и оружие. Теснота была страшная. Хранить деньги и оружие было негде. Все это создавало положение прямо критическое».

Естественно, что сообщение агитатора о въезде броневого дивизиона во дворец Кшесинской мгновенно породило желание выяснить, нельзя ли и Петроградскому комитету большевиков перебраться туда.

О том, как развертывались события, Залежский свидетельствует: «У кого-то из нас явилась мысль попытаться договориться с дивизионом, чтобы тот уступил ПК часть помещения. Для ведения переговоров мы послали одного из наших активных работников офицеров, товарища Дашкевича, который через весьма короткое время вернулся со словами: «Сделано! Готово!..» В ту же ночь ПК переехал туда. Наше вселение во дворец Кшесинской и тесный союз с броневиками вызвали новый взрыв бешеной кампании против нас всей прессы, начиная от махрово-черносотенных органов до меньшевистской «Рабочей газеты», выставляя нас захватчиками и покусителями на «священные права частной собственности».

Злобная кампания нарастала. 13 марта Исполнительная комиссия Петроградского комитета РСДРП(б) на расширенном заседании решила: «По вопросу о помещении для ПК: Оставаться в доме Кшесинской, предоставленном броневым дивизионом».

Буржуазное Временное правительство проявляло трогательную заботу о свергнутом царе и его семье.

В Царскосельском дворце шла размеренная жизнь.

Господа министры готовили отъезд «августейших особ» за границу, на первое время на какой-нибудь фешенебельный курорт Средиземноморья или в Англию. Большевики бдительно следили за этой возней.

Они хорошо знали историю, помнили об ошибках Парижской коммуны, не забывали и обращения Марата к восставшим парижанам с пламенным призывом не допустить эмиграции Людовика XVI, Марии-Антуанетты и наследника престола. «Скачите в Сен-Клу, если ещё не поздно, — призывал Друг народа, — возвратите короля и дофина… держите их крепко… заприте… чтобы они не могли больше конспирировать; задержите всех миллионеров и их прислужников!» — гремело над Францией в 1790 году.

Солдаты из преданных большевикам воинских частей не спускали глаз с Царскосельского дворца. Но после бурных дней Февраля в Петрограде восстанавливался старый образ жизни. Знать сообразила, что ничто ей не угрожает, и начала возвращаться в свои особняки. На Невском открылись шикарные рестораны. А на окраинах, как и прежде, выстраивались с ночи в очередь за хлебом смертельно усталые женщины, которым нечем было накормить детей.

Уже в начале марта Матильда Кшесинская вышла из «подполья», возвратилась в Петроград. Старые знакомые посоветовали: идите к господину Керенскому, вы наверняка получите у него поддержку против этих ужасных узурпаторов.

Министр юстиции Александр Керенский — лидер эсеров, популярный адвокат, произносивший в своё время громкие речи против самодержавия, — был польщён неожиданным визитом пикантной посетительницы. В свои сорок четыре года она выглядела превосходно. Министр был молод: ему исполнилось тридцать шесть.

Кшесинская сделала книксен, смахнула слезу, многозначительно посмотрела Керенскому в глаза:

— Вы всё можете, Александр Федорович!

В особняках уже ползли слухи: Керенский будет премьер-министром.

Любезность министра юстиции не знала границ. Он обещал царской фаворитке всемерную поддержку и тут же приказал выдать официальную справку, что Временное правительство не имеет никаких претензий к балерине Кшесинской и что её имущество — роскошный дворец — не подлежит конфискации.

Тут надо сказать о некоторых чертах характера Кшесинской. Она была необычайно осторожна, расчетлива, прижимиста, осмотрительна. В её личных покоях обнаружили двадцать толстых тетрадей, в которые она записывала расходы, большие и малые: за шляпу—115 рублей, человеку на чай — 10 копеек, Вове — 5 копеек. И тут же в тетради записи о балансе игры в покер — баланс этот составлял десятки тысяч рублей.