— Мистер Уилсон, — пояснила она, — никому не рассказывал о своих делах. Он… По-моему, он здесь никому не доверял полностью.

— А вам?

Девушка покраснела и сказала:

— Мне тоже. Но он здесь так недавно и никого из нас как следует не знал.

— Дело, наверное, не только в этом.

— Ну… — Она прикусила губу и стала тыкать указательным пальцем в полированную крышку стола. — Его отец… он не очень одобрял то, что делал сын. А ведь истинным владельцем газет был отец, и мистер Дональд, естественно, думал, что некоторые служащие больше слушаются мистера Илайхью, чем его.

— Старик был против кампании за реформы, верно? Как же он позволял своим газетам ее проводить?

Секретарша наклонила голову и стала изучать отпечатки своих пальцев на полировке. Говорила она еле слышно.

— Это трудно понять, раз вы не знаете… Когда в прошлый раз мистер Илайхью заболел, он послал за Дональдом… за мистером Дональдом. Вы знаете, мистер Дональд почти всю жизнь прожил в Европе. Доктор Прайд сказал мистеру Илайхью, что ему больше нельзя управлять делами, и он послал сыну телеграмму, чтобы тот приехал. Но когда мистер Дональд вернулся, мистер Илайхью не мог решиться все выпустить из рук. Конечно, он хотел, чтобы мистер Дональд здесь остался, и поэтому отдал ему газеты — то есть сделал его издателем. Мистеру Дональду это понравилось. Он и в Париже интересовался журналистикой. Когда он понял, как здесь все ужасно — все эти дела с гражданскими правами и вообще, — он начал кампанию за реформы. Он не знал… он же с детства здесь не был… он не знал…

— Он не знал, что его отец увяз в этом так же глубоко, как и все остальные, — пришел я ей на помощь.

Она передернула плечами, но ничего не возразила и продолжила:

— Они с мистером Илайхью поссорились. Мистер Илайхью велел ему не лезть в чужие дела, но мистер Дональд продолжал свое. Может быть, он перестал бы, если бы знал… все. Но, по-моему, ему не приходило в голову, что его отец действительно в этом серьезно замешан. А отец ему не говорил. Наверное, отцу трудно сказать такое сыну. Он пригрозил, что отнимет у мистера Дональда газеты. Не знаю, всерьез он грозил или нет. Но тут мистер Илайхью заболел, и все осталось как было.

— Дональд Уилсон рассказывал вам об этом? — спросил я.

— Нет. — Теперь она говорила почти шепотом.

— Но вы это узнали. Откуда же?

— Я хочу помочь… помочь вам выяснить, кто его убил, — сказала она горячо.

— Больше всего вы мне поможете, если скажете, где все это узнали, — настойчиво повторил я.

Она смотрела на стол, прикусив нижнюю губу. Я ждал. Наконец она решилась:

— Мой отец — секретарь мистера Илайхью Уилсона.

— Спасибо.

— Но не думайте, что мы…

— Мне это все равно, — заверил я ее. — Что делал Уилсон вчера вечером на Харрикейн-стрит, когда дома у него была назначена встреча со мной?

Она сказала, что не знает. Я спросил, слышала ли она, как он просил меня по телефону приехать к нему в десять часов. Она сказала, что слышала.

— Что он делал потом? Попробуйте вспомнить все, до мелочей, что он говорил и делал, пока вы не ушли с работы.

Секретарша откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

— Вы позвонили — если это действительно вас он приглашал к себе домой — в два часа. После этого мистер Дональд продиктовал письма, одно на бумажную фабрику, второе сенатору Киферу насчет изменений в почтовых правилах, и… ах, да! Около трех он вышел, минут на двадцать. А перед уходом выписал чек.

— На чье имя?

— Не знаю, но я видела, как он писал.

— Где его чековая книжка? Он носил ее с собой?

— Она здесь. — Девушка вскочила, обошла вокруг письменного стола и потянула верхний ящик. — Заперто.

Я подошел, разогнул скрепку для бумаг и, помогая лезвием ножа, открыл ею ящик.

Девушка достала тонкую плоскую чековую книжку Первого Национального банка. На последнем корешке было проставлено 5000. Больше ничего. Никаких имен. Никаких объяснений.

— Он ушел с этим чеком, — спросил я, — и его не было двадцать минут? Можно успеть за это время в банк и обратно?

— До банка всего пять минут.

— А что еще произошло перед тем, как он выписал чек? Подумайте. Писем не приносили? Звонил ему кто-нибудь?

— Дайте вспомнить. — Она опять закрыла глаза. — Он диктовал письма и… Ну и дура же я! Ему позвонили по телефону. Он сказал: «Да, я могу быть в десять, но очень ненадолго». Потом он сказал: «Очень хорошо, в десять». Больше он ничего не говорил, только несколько раз «да, да».

— С мужчиной говорил или с женщиной?

— Не знаю.

— Подумайте. По голосу можно понять разницу.

Она подумала и сказала:

— Тогда с женщиной.

— Кто раньше ушел с работы — он или вы?

— Я. Я вам говорила, что мой отец — секретарь мистера Илайхью. У них с мистером Дональдом на конец дня была назначена встреча — что-то насчет финансовых дел газеты. Отец пришел около пяти. Кажется, они собирались вместе обедать.

Это было все, что могла мне сообщить Луис. Она сказала, что не может объяснить, как Уилсон оказался на Харрикейн-стрит. Она ничего не знала про миссис Уилсон.

Мы обшарили стол убитого, но не откопали ничего полезного. Я навестил телефонисток и ничего не узнал. Час я поработал с посыльными, редакторами и прочими служащими, но ничего не выкачал и из них. Как сказала секретарша, свои дела Уилсон держал при себе — и в этом не знал равных.

В Первом Национальном банке я занялся помощником кассира по фамилии Олбури, молодым, приятного вида блондином лет двадцати пяти.

— Я заверял чек для Уилсона, — сказал он, когда я объяснил, что мне нужно. — Пять тысяч, на имя Дины Бранд.

— Знаете, кто она такая?

— Да, конечно! Я ее знаю.

— Можете что-нибудь о ней рассказать?

— Пожалуйста, с удовольствием. Вот только я уже на восемь минут опоздал на встречу…

— Тогда, может быть, поужинаем вместе?

— Прекрасно, — сказал он.

— В семь часов в «Грейт Вестерн»?

— Договорились.

— Я уже исчезаю и отпускаю вас, только скажите, у нее открыт здесь счет?

— Да, и сегодня утром она получила по чеку деньги. Чек в полиции.

— А где живет эта дама?

— Харрикейн-стрит, дом 1232.

Я сказал «так, так», потом «ну, до вечера» и ушел.

Следующую остановку я сделал в муниципалитете, у шефа полиции.

Шеф Нунан был толстяком с круглым добродушным лицом и зелеными глазами. Когда я сказал, чем занимаюсь у него в городе, он как будто обрадовался и предложил мне рукопожатие, сигару и стул.

— Ну, — сказал он, когда мы расположились поудобнее, — теперь говорите, кто выкинул эту штуку.

— Я умею хранить тайны.

— Я тоже, — весело заверил он сквозь клубы дыма. — Так что вы предполагаете?

— Трудно гадать, особенно когда нет фактов.

— Факты выложить недолго, — сказал он. — Вчера, перед закрытием банка, Уилсон заверил чек на пять тысчонок на имя Дины Бранд. Вечером его продырявили пулей калибра 8,13 недалеко от ее дома. Те, кто слышал стрельбу, видели возле трупа мужчину и женщину. А на следующее дивное утро вышеуказанная Дина Бранд депонирует вышеуказанный чек в вышеуказанном банке. Ну?

— Кто такая эта Дина Бранд?

Шеф стряхнул пепел на середину стола, помахал сигарой, зажатой в толстых пальцах, и сказал:

— Порочная голубица, как сказал бы поэт. Шикарная потаскуха, первоклассная золотоискательница.

— Вы уже были у нее?

— Нет. Сперва надо сделать еще пару заходов. Мы приглядываем за ней и ждем. Это я вам не для разглашения.

— Ясно. Теперь послушайте. — И я рассказал ему о том, что видел и слышал вчера, пока ждал Дональда Уилсона у него дома.

Когда я кончил, шеф выпятил толстые губы, тихонько свистнул и воскликнул:

— Ну и ну, интересные штучки вы рассказываете! Так у нее туфля была в крови? И она сказала, что мужа не будет дома?

На первый вопрос я ответил: «Так мне показалось», а на второй «Угу».