Иными словами, считалось твердо установленным, что лейкоциты пассивны и лишь способствуют развитию патологического процесса. Мечников же наделял их активной и притом защитительной функцией. То есть он переворачивал все представления с головы на ноги.

Или с ног на голову?

В этом состояло теперь существо вопроса.

Он бросился к профессору Клейнербергу, с которым успел подружиться. Крупный зоолог, специалист, как и он сам, в области беспозвоночных, Клейнерберг имел, кроме того, медицинское образование.

Выслушав коллегу, он пришел в сильное возбуждение.

— Das ist wahrer Huppokratische Gedanke![30] — воскликнул он.

А весной в Мессине, направляясь в Египет, остановился Рудольф Вирхов — признанный патриарх медиков всего мира. Не было болезни, в изучение которой немецкий ученый не внес бы значительный вклад. Еще в 40-е годы, когда в науке едва утвердилась мысль о том, что основным «кирпичиком» всякого живого организма является клетка, Вирхов выдвинул теорию, согласно которой именно в клетке следует искать причину любого патологического процесса. Тем самым он вооружил медицину микроскопом, поставил ее на почву строгих экспериментальных фактов. Вирхов избегал односторонности и предвзятости, и это качество, помноженное на авторитет, делало его суждения особенно весомыми.

Правда, вирховская теория не избегла участи всех универсальных теорий, являвшихся слишком рано. С развитием бактериологии стало ясно, что, первопричина, по крайней мере, части болезней не в клетках самого организма, а во вторгающихся извне микробах. Но Мечникову казалось, что клеточное пищеварение, борьба клеток (именно клеток!) с болезнетворным началом примиряет вирховскую теорию с данными бактериологии. Появившийся в Мессине Вирхов был для него сущей находкой.

«Патриарх» оказался здоровым живым стариком. Когда Мечников изложил ему свою идею, в его быстрых маленьких глазках вспыхнул неподдельный интерес. Вирхов захотел самолично осмотреть препараты и на следующее утро приехал в Ринго. Можно понять, с каким внутренним трепетом Илья Ильич следил за выражением лица «патриарха», когда тот, прикрыв ладонью топорщущуюся бороду, склонился над микроскопом…

«Отзыв его был крайне благоприятным», — с удовольствием вспоминал впоследствии Мечников. Однако его слова не следует истолковывать таким образом, будто Вирхов безоговорочно принял его теорию.

Клетки — пожиратели микробов? Воспаление — защитная реакция организма? Быть может, быть может… Однако не слишком ли спешит уважаемый коллега с выводами? Пока что он наблюдал борьбу клеток с кармином и занозой и всего лишь у морских звезд… Ах да, еще у других низших животных. Но только низших… Надо быть осторожнее. Нужны опыты. Много опытов. Пока пусть коллега пришлет статью в его журнал — он охотно ее напечатает.

С наступлением летнего зноя Мечниковы с юными Белокопытовыми отправились на родину…

Ехали не спеша. В Риве, маленьком, раскинувшемся среди виноградников и маслиновых рощ городке на берегу Гардского озера, остановились на две недели. Пока Ольга Николаевна водила детей купаться или обследовать окрестности, Илья Ильич писал статью — первую статью о воспалении у беспозвоночных.

Вторую остановку они сделали в Вене. Мечников нанес визит своему старому приятелю Клаусу — тому самому, что некогда настропалил его «разоблачить» Лейкарта. В его лаборатории работали два молодых зоолога Гроббен и Гайдер. Илья Ильич выложил всем троим свои новые идеи и попросил подсказать, каким термином, используя древнегреческий, обозначить «пожирающие клетки» (сам он в древнегреческом был нетверд).

Так родились фагоциты.

Так родился фагоцитоз.

…Несмотря на все свое увлечение, Мечников вряд ли мог тогда представить, сколь славная и непростая жизнь предстоит этим созданным им понятиям…

Август 1883 года выдался в Одессе чудесный. «Светлые солнечные дни ни разу не омрачались туманом и ненастьем», — свидетельствовал очевидец. Это были прекрасные дни: в Одессе проходил очередной (уже седьмой) съезд российских естествоиспытателей и врачей.

Несмотря на каникулярное время, съезд собрал многих виднейших ученых; на нем были даже зарубежные гости: адъюнкт из Праги и профессор из Лондона. Из Харькова приехал профессор химии Николай Николаевич Бекетов, бывший профессором еще в те годы, когда Мечников в том же университете сидел на студенческой скамье. Из Петербурга прибыл его брат Андрей Николаевич Бекетов, некогда обласкавший Илью Ильича, а потом рассорившийся с ним (теперь, по-видимому, их отношения восстановились). Были академик В. Ф. Овсянников, столь много помогший Мечникову при его первых шагах в науке, академик А. М. Бутлеров, профессор ботаники И. П. Бородин, Н. В. Склифосовский. И конечно, одесситы: А. О. Ковалевский, А. А. Вериго, Н. А. Умов, В. В. Заленский (Владимир Владимирович Заленский, сделавший в последние годы ряд выдающихся открытий, занял место Мечникова в Новороссийском университете).

И вот столь высокий синклит единодушно избирает Илью Ильича председателем съезда.

Почему такая честь?

«На съезде уже было известно, — объяснял Я. Ю. Бардах, — что И[лья] И[льич] стал тяготеть к медицине, что он стал работать над сущностью основного патологического процесса, над сущностью воспаления, — и вот мы, врачебная часть съезда (Бардах после окончания естественного отделения Новороссийского университета успел окончить в Петербурге Медико-хирургическую академию и стать врачом. — С. Р.), указывали, что выбором И[льи] Ильича] мы как бы знаменуем союз и тесное сотрудничество между биологией и нарождающейся новой медициной».

18 августа в университетскую церковь на торжественный молебен по случаю открытия съезда прибыл командующий военным округом генерал-лейтенант Петров. И еще — градоначальник Косаговский. И городской голова Маразли. И одесский комендант генерал-лейтенант Челищев. И окружной военно-медицинский инспектор тайный советник Приселков. И конечно, попечитель учебного округа Лавровский… Провозгласив многая лета царствующему дому, участники съезда перешли в актовую залу университета. Лавровский, сказав приветственное слово, объявил съезд открытым…

Мечников, занявший место в центре накрытого сукном стола президиума, встал, оглядел так хорошо знакомый ему зал со сводчатыми окнами и забитой до отказа галеркой и начал вступительную речь.

Он поблагодарил, как водится, за оказанную ему «не вполне заслуженную» честь. Он поблагодарил, как водится, всех, кто содействовал съезду. Он поблагодарил, как водится, «иногородних членов, которые не пожалели времени, чтобы побывать на нашем съезде». И заговорил… «лишь исключительно от своего имени».

В программе съезда значились в основном сугубо теоретические доклады и сообщения; даже наиболее важные направления прикладной науки не были никак представлены. И вот Мечников заявил, что не видит в этом недостатка, а, наоборот, считает достоинством съезда, ибо не хлебом единым жив человек; не сиюминутная польза составляет задачу науки. У нее другое, более высокое назначение — «ответить на основные вопросы, тревожащие человеческий ум», то есть вопросы «нравственной, а следовательно, социальной жизни».

«Некоторые, быть может, подумают, — продолжал исключительно от своего имени председатель съезда, — что, говоря таким образом, я имею возможность утверждать, будто теория уже настолько созрела, <…> что она может дать всеобъемлющее готовое миросозерцание». Нет, несмотря на всю свою пылкость, Мечников призывает не питать на этот счет иллюзий. Наука еще далека от своей цели, и скороспелые теории могут лишь увести ее в сторону. Естествоиспытатели поэтому должны «укрепиться в своем скептицизме».

Вот к какому безрадостному результату пришел он за долгие годы тщетных поисков философского камня!

…Но почему так тверд его голос, почему он сам так бодр и оживлен?.. Да потому, что многолетние поиски убедили его, что «есть времена, когда скрывать подобную точку зрения положительно не следует; это именно времена фанатической убежденности в истинности принципов, разделяемых известными инстанциями. Скептицизм в таких случаях умеряет самоуверенность, вносит осторожность суждений и действий и, наконец, ведет к терпимости».