Вот как комментирует это мистер Хамфри:

По поводу предполагаемого шарлатанства мадам Блаватской мистер Хамфри указывает, что Ричард Ходжсон, специалист Общества психических исследований, свидетельствовавший по этому делу, никогда не видел писем, но признал их фальшивкой, равно как никогда не видел ни одного из «феноменов» Блаватской и, тем не менее, заявил, что всё это жульничество. Кроме того, Общество психических исследований так и не пришло к единому мнению, так что выводы Ходжсона остаются его сугубо личной точкой зрения.

К сожалению, ряд авторов неоправданно «делал Блаватской плохую рекламу», которая сильно испортила её посмертную репутацию, как это произошло и с Алистером Кроули, с чьим именем связано невероятное количество появлявшегося в популярной прессе сенсационного бреда. Да, Кроули мог быть невероятно эгоистичной и извращённой личностью, но, вне всяких сомнений, он не был «чудовищем в человеческом облике» и «самым испорченным человеком на свете», каковым мог бы показаться, если ориентироваться исключительно на самые грязные скандалы того времени. И точно так же тщательное изучение полного приключений жизненного пути Блаватской убеждает в том, что её так называемые шарлатанства были по большей части делом рук четы мошенников по фамилии Хорос, которые пытались прибрать к рукам индийскую штаб-квартиру движения, а также необоснованному заключению представителя Общества психических исследований.

Возможно, самое главное свидетельство в пользу Блаватской исходит из источника, которому придаётся неоправданно мало значения — от тибетского ламы. В своём введении к «Тибетской книге мёртвых» В. И. Эванс-Вентц пишет о её переводчике: «Покойный лама Кази Дава-Самдуп придерживался мнения, что, несмотря на самую враждебную критику, направленную в адрес работ Елены Петровны Блаватской, в них присутствуют все признаки того, что она была самым близким образом знакома с высшими ступенями ламаистского учения, в которые, по её собственному утверждению, она была посвящена».[128]

Юнг, в свою очередь, комментирует, возвращаясь к своим экспериментам: «Это принесло целый ряд неоспоримо значительных результатов, находившихся в самой непосредственной связи с моими собственными мыслительными процессами, и объяснить это себе самому я был совершенно не в силах».[129] К сожалению, признаётся Юнг, он не делал никаких записей об этих «удивительных совпадениях».

Через несколько лет после этих экспериментов — результаты которых получили полное подтверждение впоследствии, когда его пациенты стали с большим успехом пользоваться оракулами в процессе работы — были опубликованы переводы и комментарии Вильгельма. Когда Вильгельм читал лекции в Цюрихе, Юнг познакомился с ним, и два учёных сравнили свои записи.

Оказалось, что старый китайский мудрец по имени Лао Най Сюань познакомил Вильгельма с И Цзином и с китайской йогической философией. Юнг пишет, что, когда была закончена последняя страница вильгельмовского перевода И Цзина — в этой работе мудрец принимал участие — и получен первый экземпляр книги, Лао Най Сюань немедленно умер.

«Как если бы его работа была завершена, и последнее послание древнего умирающего Китая Европе — передано», — писал Юнг. «Вильгельм оказался идеальным учеником, воплощением мечтаний старого мудреца».

В результате того, что он остался в Европе и стал преподавать в Китайском институте Франкфурта-на-Майне, Вильгельм, ранее, по наблюдениям Юнга, полностью поглощённый китайской философией и культурой, начал возвращаться к западным путям мысли и теологической традиции. Всё это было тем более важно, что во время их первой встречи Вильгельм показался ему «совершеннейшим китайцем, как по поведению, так и по манере письма и речи».

Через некоторое время Вильгельм заболел амёбной дизентерией и, вынужденно оставаясь некоторое время дома, признался озабоченному его состоянием Юнгу, что сны его были полны пейзажами Китая, оставшимися в далёком прошлом — словно бы что-то звало его оттуда.

Болезнь Вильгельма затянулась на долгие месяцы, со временем лишь усугубляясь. Юнг писал:

Юнг не стал подробно рассказывать, что означало послание материализовавшегося Лао, но мы вполне можем понять его смысл по умолчанию. Этот случай подтверждает весьма распространённое представление, разделяемое многими серьёзными оккультистами, что эзотерическая мудрость может быть передана и передаётся напрямую избранным людям. Вильгельм был одним из таких «посланников». Явление Лао Юнгу подтвердило, что миссия Вильгельма на земле подошла к концу.

Как бы там ни было, знакомство Вильгельма и Юнга вдохнуло новую жизнь в психологическую науку и косвенно, через личную заинтересованность Юнга, породило новый, достаточно интересный подход к алхимии. К сожалению, научный материализм принял юнгианскую интерпретацию не как новое направление в исследовании алхимии, которое нуждается в рассмотрении и развитии, но как истину в последней инстанции: «Вот как обстоят дела. Юнг всё нам рассказал: алхимия есть не более чем заблудившаяся психология».

Итак, никто не возразил, что психодуховная интерпретация алхимии не могла стать окончательным решением проблемы. Хотя Юнг очень глубоко проник в психологические мотивации алхимиков, он никоим образом не отрицал физическую сторону искусства. Но необходимо добавить, что он не предложил никакого удовлетворительного объяснения её raison d'etre.[131] И несмотря на бессознательное облегчение, которое, вне всяких сомнений, первоначально испытали те, кто удовлетворился юнговской интерпретацией, в алхимии оставалось ещё слишком много тайн, продолжавших будоражить их воображение.

Кроме того, если физической алхимии не существовало, как следует воспринимать разнообразные химические открытия, оказавшиеся побочным результатом алхимических экспериментов? Мы уже отметили некоторые из них, когда изучали жизнь выдающихся алхимиков прошлого. Вот ещё несколько: Альберт Великий сумел получить едкий калий и первым описал химические свойства киновари, основного карбоната свинца (свинцовых белил) и свинцового сурика; Парацельс[132] ввёл химические средства в медицинский обиход и первым описал цинк; Джамбаттиста делла Порта (1541–1615) произвёл окись олова; Ван Гельмонт (1577–1644) открыл существование газов; Глаубер идентифицировал сернокислый натрий; Хенниг Брандт выделил фосфор; Иоганн Фридрих Бёттгер (1682–1719) стал первым европейцем, сумевшим получить фарфор, а Блез Виньер (1523–1596) открыл бензойную кислоту.

Теперь давайте вернёмся к истории Никола Фламеля — этому вызову скептическому материализму, — в которой нам будет нетрудно обнаружить свидетельства трансмиссионного процесса, протекавшего на тонком уровне. Книга, которая сперва приснилась Фламелю, а затем была им куплена, состояла из двадцати одной страницы из тонкой растительной коры (или папируса?), на которой при помощи некоего металлического инструмента (стилуса?) были нацарапаны знаки. Странные иероглифы на переплёте Фламель расшифровать не смог, хотя далее оказались надписи на знакомой ему латыни.