Доктор Певераль невидящими глазами с сожалением посмотрел на собравшихся. Он медленно встал и рухнул на пол. Доктор Гардома кинулся к нему и послушал сердце.

— Он жив, но лучше его перенести в постель.

Через два часа доктор Гардома и Лаки Старр сидели у постели доктора Ланса Певераля. Поддерживая контакт с штаб-квартирой Совета, Доктор Ланс Певераль диктовал им свое признание.

Лаки улетал все дальше от Меркурия. Но даже удостоверившись в том, что посланцы Совета полностью овладели ситуацией, он все еще не мог избавиться от напряжения. Лицо его было задумчиво.

Бигмэн, сморщившись от волнения, спросил:

— В чем дело, Лаки?

— Мне жаль старого Певераля, — ответил Лаки. — Он по-своему хотел сделать, как лучше. Сирианцы действительно представляют опасность, хотя и не столь непосредственную, как он полагал.

— Совет не отправит его к Сириусу?

— Вероятно, нет, но его боязнь Сириуса столь велика, что это помогло выудить из него признание. Конечно, это было жестоко, но необходимо. Сколь бы ни были патриотичны его побуждения, он совершил покушение на убийство. Преступление Кука тоже было вынужденным, но все равно оно остается преступлением, как бы плохо мы ни думали об Уртейле.

— А вообще, что старик имел против программы «Свет»?

— Певераль ясно выразил свою мысль на банкете, — сказал Лаки. — Все было высказано в тот вечер. Помнишь, как он возмущался, что Земля сама себя ослабляет тем, что импортирует пищу и ресурсы. Он говорил, что программа «Свет» сделает Землю зависимой от космических станций даже в получении солнечного света. Он хотел, чтобы Земля была самодостаточна и, соответственно, могла лучше противостоять сирианской угрозе.

В его уже несколько неуравновешенном мозге зародилась идея, якобы он будет способствовать этой самодостаточности путем саботажа программы «Свет». Возможно, сначала он привез с собой робота просто в качестве веского доказательства могущества сирианцев. Вернувшись, он обнаружил, что исследования по программе «Свет» широко развернуты, и превратил робота в диверсанта.

Когда появился Уртейл, он, вероятно, сначала испугался, что Уртейл станет расследовать неполадки с программой «Свет» и разоблачит его. Поэтому он подбросил в комнату Уртейла прорезанный скафандр, но Уртейл обнаружил прорезь. Возможно, Уртейл действительно полагал, что в этом виноват Майндс.

— Конечно, да ты только вспомни. Когда мы в первый раз встретили старика, он не мог даже говорить об Уртейле, так он его ненавидел.

— Точно, — сказал Лаки, — и было совершенно непонятно, за что, так же, как например, Майндса. Я думал, что, может, есть какая-нибудь неизвестная мне причина.

— Ты впервые заподозрил его тогда, Лаки?

— Нет, не тогда. Я впервые подумал о нем, когда увидел прорезанный скафандр. Такую вещь, очевидно, удобнее всего было сделать самому Певералю. И у него же была возможность спрятать костюм после тою, как умрет тот, для кого он предназначен. Он лучше всех знал, где мы будем жить, и приготовил скафандр. Меня беспокоило одно: какие у него мотивы? Почему он хочет меня убить? Очевидно, мое имя ничего ему не говорило. Когда мы встретились в первый раз, он спросил меня, не командированный ли я инженер, как Майндс. А вот Майндс слышал обо мне и хотел, чтобы я ему помог. Доктор Гардома слышал обо мне в связи с отравлениями на Марсе. Уртейл, конечно, знал обо мне все. Я удивился, что доктор Певераль ничего обо мне не слышал.

Например, на Церере — мы с тобой там долго были, когда произошла битва с пиратами. Там находится самая большая обсерватория в Солнечной системе. Не мог ли в это же время там быть доктор Певераль? Я спросил его об этом, и он ответил, что никогда меня прежде не встречал. Он признал, что ему случалось бывать на Церере, и позже Кук сказал нам, что старик часто летает туда. А Певераль стал объяснять, хотя я не расспрашивал его, что он был болен во время пиратского налета, и Кук потом подтвердил все, что он сказал. Он себя выдал. В своем волнении доктор Певераль наговорил лишнего.

Маленький марсианин широко раскрыл глаза:

— Что-то не понимаю.

— Это очень просто. Если Певераль много раз бывал на Церере, почему он счел необходимым рассказать именно о том своем визите, когда состоялся пиратский налет? Почему именно о том, а не о каком-нибудь другом? Очевидно, он знал, по какому случаю я был на Церере, и это алиби было предназначено специально для меня. Следовательно, он знал, кто я такой.

А если он знал, кто я, то почему пытался убить меня, и Уртейла тоже? Нам подложили прорезанные костюмы, ты же знаешь. Мы оба занимались расследованием. Чего боялся Певераль?

И тут за банкетным столом он разговорился о сирианцах и роботах, и все стало на свои места. Рассказ Майндса вдруг обрел смысл, и я сразу понял, что робота на Меркурий могли привезти либо сирианцы, либо доктор Певераль, и больше никто. Мне казалось более вероятным, что это сделал Певераль, что он говорит о сирианцах для того, чтобы отвести подозрения от себя. Если бы робота нашли и неполадки прекратились, это бы послужило дымовой завесой, которая скрыла бы его собственную роль в этом саботаже, и, более того, это было бы прекрасной антисирианской пропагандой.

Мне нужны были доказательства. Сенатор Свенсон поднял бы крик, что это мы устраиваем дымовую завесу, чтобы скрыть некомпетентность и расточительство Совета. Мне нужны были веские доказательства. Так как рядом был Уртейл, я никому не рискнул говорить о своих планах, даже тебе, Бигмэн.

Бигмэн возмущенно зарычал:

— Когда ты, наконец, начнешь доверять мне, Лаки?

— Тогда, когда я смогу рассчитывать на то, что ты прекратишь выделывать боксерские фокусы с людьми, которые вдвое тяжелее тебя, — сказал Лаки с улыбкой, несколько уменьшившей язвительность этого замечания. — Итак, я отправился за роботом на солнечную сторону и решил использовать его в качестве свидетеля. Это мне не удалось, и пришлось вытягивать признание из Певераля.

Лаки покачал головой. Бигмэн спросил:

— Ну, а что же Свенсон?

— Я надеюсь, что с этим покончено, — ответил Лаки. — Он вряд ли сможет много сделать теперь, после смерти Уртейла, так как в этом случае мы используем доктора Кука как свидетеля грязных приемов Уртейла. Но мы ему также ничем не сможем помешать, потому что двух самых ответственных работников меркурианской обсерватории пришлось освободить от должностей за уголовные преступления. Так что у нас с ним ничья.

— Марсианские пески! — застонал Бигмэн. — Этот парень опять будет висеть у нас на шее.

Но Лаки покачал головой.

— Нет, о сенаторе Свенсоне не стоит очень беспокоиться. Он жесток и опасен, но именно поэтому он заставляет Совет быть все время начеку, не дает нам расслабляться.

— И потом, — задумчиво прибавил он. — Совету Науки нужна оппозиция так же, как Конгрессу и правительству. Если когда-нибудь Совет сочтет себя выше критики, то может настать время, когда он установит свою диктатуру на Земле, а мне совсем этого не хочется.

— Что же, возможно, и так, — сказал Бигмэн разочарованно, — но все равно, этот Свенсон мне не нравится.

Лаки рассмеялся, протянул руку и взъерошил волосы марсианина.

— Мне тоже, но не стоит сейчас думать об этом. Посмотри, вокруг звезды, и кто знает, куда мы полетим через неделю и зачем?