Но силы, стремившиеся к дискредитации Н. И. Вавилова, действовали.

Открывая Конгресс уже в качестве президента, профессор Крю печально сказал:

«Вы пригласили меня играть роль, которую так украсил бы Вавилов. Вы надеваете его мантию на мои не желающие этого плечи. И если я буду выглядеть неуклюже, то вы не должны забывать: эта мантия сшита для более крупного человека».

Лысенко и его сторонники не стали, конечно, ждать, пока в ВИРе будут проверены экспериментально их положения.

Еще резче стали статьи в «Яровизации» и других органах печати. Все сильнее становился нажим на генетиков. В их лагере появлялось все больше перебежчиков.

Эти «направленные мутации» во взглядах биологов Вавилов едко высмеивал. Давал понять, что они вызваны не действительным изменением взглядов, а отсутствием «генов порядочности», как он говорил иронически. Этот «диагноз» был безошибочным. Когда Вавилов в одной из публичных дискуссий напомнил, что известный академик, ставший активным сторонником Лысенко, еще три года назад писал прямо противоположное, когда он напомнил, что с 1920 года знает этого уже пожилого, давно сложившегося ученого как последовательного менделиста, тот перебил Вавилова репликой: «Спорили».

Академик хотел тем самым сказать, что всегда спорил с Вавиловым. Но насколько «кардинальны» были их расхождения, красноречиво говорит письмо этого академика, к Н. И. Вавилову, написанное в 1928 году:

«Вы, я думаю, знаете, с какой любовью я отношусь к Вам и как сочувствую и направлению Ваших работ и Вашим успехам (разрядка моя. — С. Р.).

Многое о Вас и Вашей работе в рассказываю своей молодежи — сотрудникам и слушателям. Должен сказать, что Вы действительно даете для этого исключительно благодарный материал, захватывающий молодежь»*.

Работа ВИРа и самого Н. И. Вавилова продолжала оставаться столь же напряженной и плодотворной, как прежде.

Каждое лето Вавилов объезжает опытные станции института. Особое внимание он уделяет Кавказу. Здесь центр происхождения многих растений. Здесь найдены эндемичные виды древних пшениц, изучение их приводит Вавилова к мысли, что именно на Кавказе и в прилегающих районах Передней Азии на заре цивилизации был введен в культуру «главный хлеб Земли». Здесь же, на Кавказе, ведется большая работа по освоению влажных субтропиков, введению в культуру новых для нашей страны растений. Хинное дерево! Оно дает дорогой лечебный препарат хинин — лучшее средство против самых тяжелых форм малярии. За отсутствие культуры хинного дерева страна вынуждена расплачиваться золотом. Что поделаешь: хинное дерево — типичное растение тропиков; родина его — горные районы Перу, Боливии, Эквадора; оно не может зимовать в условиях нашей страны.

Н. И. Вавилов выдвигает проблему — освоить культуру хинного дерева во влажных субтропиках Кавказа. Ученые Всесоюзного интродукционного питомника в Сухуми под руководством Вавилова разрабатывают оригинальный метод, фактически превращающий многолетнее могучее дерево в однолетнюю травянистую культуру. По их методике осенью и зимой в парниках и оранжереях выращивают рассаду хинного дерева, которую весной высаживают в открытый грунт. За лето саженцы достигают метровой высоты и дают хороший урожай хинина.

Большие работы в советских субтропиках велись по освоению культуры чая и цитрусовых растений — лимона, мандарина, апельсина, грейпфрута. Вавилов считал, что страна может избавиться от импорта и этих культур. Вопросы интродукции он ставил по-государственному.

В последние годы Н. И. Вавилов усиленно работает над многотомным трудом, который должен был стать энциклопедической сводкой, «синтезом конкретных знаний о мировых сортовых ресурсах важнейших культурных растений как основы практической селекции в целях повышения количества и качества сельскохозяйственной продукции применительно к различным условиям».

Вавилов успел закончить лишь два тома этого гигантского по замыслу труда. Первый том как бы вводный. В нем впервые в мировой литературе изложены основные принципы агроэкологической классификации культурных растений и весь «глобус» рассмотрен с точки зрения селекционера-агронома, с точки зрения агроэкологических особенностей отдельных областей суши земного шара. Второй том Вавилов посвятил своей излюбленной культуре — пшенице.

Оба тома и сегодня служат настольными книгами для каждого селекционера, ботаника, растениевода.

В «Яровизации» одна сенсация появлялась за другой. Тут и «переделка» пленчатого ячменя в голозерный, и «вегетативные гибриды», и выведение сортов в один год…

Каждое новое положение Лысенко тщательно проверялось сотрудниками Н. И. Вавилова — либо в Институте растениеводства, либо в Институте генетики. И — не подтверждалось.

Бывали здесь и свои трагикомедии. Сотрудница Лысенко Ермолаева поставила опыты с целью опровергнуть законы Менделя, которые Лысенко давно уже объявил несуществующими. Не в пример другим опытам лысенковцев этот был поставлен чисто. Работу опубликовали и сильно разрекламировали. Однако генетики увидели, что данные Ермолаевой не опровергают, а… подтверждают законы Менделя! Приглашенный в качестве третейского судьи выдающийся советский математик Андрей Николаевич Колмогоров подтвердил, что с точки зрения теории вероятностей полученные соотношения в расщеплении гибридов строго укладываются в основное правило Менделя — 3:1.

В крайне трудном положении находился Лысенко, хотя он и достиг наибольшей высоты на административной лестница в биологической науке.

Все время выскакивая вперед со своими идеями, не ожидая их экспериментальной проработки, выдвигая их при этом не в качестве возможных гипотез, а как непреложные истины, требуя немедленного осуществления своих начинаний в сельскохозяйственной практике, страстно защищая их от неизбежной подобных случаях критики, Лысенко отрезал себе пути к отступлению. И если он приступал к экспериментам, то уже не мог объективно оценивать их. Он не испытывал природу, а навязывал ей свои представления, как это делали натурфилософы еще в восемнадцатом веке.

Но шел-то не восемнадцатый век, а двадцатый! И Лысенко вынужден был хвататься за любой факт, за любой самый подозрительный в смысле методической безупречности опыт, чтобы только подтвердить свои умозаключения…

Все это отлично понимали генетики, и Лысенко знал, что они это понимают. Вызванная им цепная реакция вышла из повиновения, стала развиваться по своим внутренним законам. Выпустив из бутылки могущественного джинна, Лысенко стал его рабом. На карту оказалось поставленным все.

В 1937 году Наркоматом земледелия было поручено ВИРу составить проект государственной системы семеноводства. Вопросы семеноводства в стране стояли остро. Потому что лишь правильная, четко налаженная система семеноводства могла обеспечить высококачественными сортовыми семенами колхозные и совхозные поля. Задача эта нелегкая, особенно в нашей стране с ее гигантскими посевными площадями. До революции в России вообще не было сколько-нибудь значительных сортовых посевов. Те немногочисленные сорта, которые выводились селекционерами, попадая на крестьянские поля, быстро засорялись и в два-три года сводились до уровня обычных популяций. В советское время картина изменилась. Были созданы специализированные семеноводческие совхозы, которые снабжали сортовыми семенами сначала крестьянские хозяйства, а после коллективизации — колхозы. Но четкой системы семеноводства не было. Не хватало квалифицированных семеноводов, которые бы могли размножить небольшое число семян нового сорта до необходимых масштабов и при этом сохранить сорт в чистоте. Организация семеноводства была запутанной.

Тем не менее докладная записка, составленная комиссией специалистов во главе с Н. И. Вавиловым, несколько месяцев пролежала без движения, после чего было решено… создать новую комиссию во главе с Т. Д. Лысенко.