— Наконец-то вы начали работать по-настоящему, — буркнул он, имея в виду и наши подмосковные успехи.

Я позвонил в МУР, разыскивая Грязнова, и, узнав, что он на какой-то операции, велел передать ему, что срочно его разыскиваю. Потом я направился к членам своей пока не расформированной бригады и провел с ними кратенькое производственное совещание, мобилизовав их всеми силами налечь на установление данных в отношении Феликса Захаровича Даниленко. Некоторое время после этого я был занят другим делом, ко мне на допрос привели одного из подмосковных убийц, и я провел его на образцово-показательном уровне, добившись от подследственного целого ряда важных признаний. Впрочем, большой моей заслуги в этом не было, потому что убийца уже совсем размяк и ради содействия следствию был готов на все.

   К концу рабочего дня Сергей нашел упоминание о Феликсе Даниленко в архивных документах КГБ. Во время войны выполнял задания командования в тылу врага, после войны — тоже. Сообщалось, что за выполнение государственного задания на территории зарубежного государства он был представлен к награде, ордену Красного Знамени. Перешел на аналитическую работу еще в конце семидесятых, работал под руководством полковника Синюхина. В конце восьмидесятых благополучно ушел в отставку, обличаемый молодыми реформаторами от КГБ в беспринципности и аполитичности. Вряд ли из этой информации можно было извлечь криминальный подтекст.

   Грязнов позвонил в конце дня, сообщил, что занят по уши ликвидацией владимирской бандитской группировки, но сообщений от Мамедова не было. Я рассказал ему вкратце про дело Даниленко, и он пообещал включиться, как только освободится. Эксгумация умершего пенсионера его не интересовала, и я даже обвинил его в бессердечности.

   — Не расстраивайтесь, Александр Борисович, — сказал мне Семенихин. — Проведем эксгумацию совместно с Семеном Семеновичем и медиками из Московского бюро судебной медицины. Только что мы будем делать с этим трупом, даже если окажется, что смерть насильственная?

   — О чем ты? — не понял я. — Если смерть насильственная, расследуем дело и начнем хоронить «Суд народников».

   — В том-то и дело, — возразил Сережа. — Судя по секретности, этот Даниленко так прикрыт, что к нему на вонючей козе не подъедешь,

   — Подъедем, Сережа, — сказал я уверенно. — Была бы только коза...

40

   Возвращение ее было утомительным и затяжным. Многочисленные таможенные инспектора очень внимательно изучали ее машину, содержимое ее чемоданов, да и ее саму, напрашиваясь то ли на взятку, то ли еще на какое встречное предложение. Придраться было не к чему, и она их игнорировала. Проезжающие водители посматривали на нее с интересом, а в Белоруссии ее даже попыталась остановить пара прытких «Жигулей». Нина легко ушла от них, но при переезде в Россию стала искать возможность приобретения оружия. Она понимала, что представляет собою великий соблазн для дорожных грабителей, и потому обзавелась в Смоленске милицейской резиновой дубинкой, парой газовых баллончиков и даже гранатой со слезоточивым газом. Какой-то подозрительный тип предлагал ей автомат Калашникова, но она предусмотрительно отказалась. Гаишники по дороге останавливали ее так часто, что она успела привыкнуть к их стандартным расспросам и отвечала столь же стандартно. Они надеялись, что она иностранка, и под надуманным предлогом пытались вытянуть из нее штраф без квитанции, но она была знакома с правилами дорожного движения даже лучше их и каждый раз сажала их в лужу.

   — Командир, — говорила она снисходительно, — я, между прочим, сама старший лейтенант милиции в прошлом, так что мне не надо заливать.

   Обычно этот аргумент становился решающим. Очевидность совершившихся с нею перемен производила на них вдохновляющее впечатление.

   К Москве она подъехала в особенно жаркий день, и кондиционер в ее машине своим гулом вызывал у нее головную боль. Последний раз ее остановил инспектор ГАИ на въезде, внимательно проверил документы, осмотрел машину, покачал головой.

— На таких «джипах» только рэкетиры ездят,— сказал он.

   — Не хотите ли вы сказать, что вы их регулярно останавливаете? — усмехнулась Нина.

Он вернул документы и отдал честь.

   — Отнимут, — сказал он со вздохом.— Вы ее продайте лучше.

— Разберемся, — сказала Нина.

   В конверте, который ей передал бывший житель Барселоны, был адрес почтамта, куда ей следовало обратиться за письмом до востребования. Хотя она и прожила в Москве почти год, но город знала плохо и потому изрядно поплутала, пока нашла нужное почтовое отделение. Ей передали старый, потрепанный конверт и даже сказали:

— Долго же вы за ним шли.

   Нина глянула на почтовый штемпель, конверт был послан на имя Нины Шимовой еще в то время, когда она готовилась к убийству Стукалова. Феликс действительно готовился ко всему загодя.

   «Милая моя девочка, — писал он еще тогда, — странно прощаться с тобою, когда все мы живы, дела идут неплохо, и еще некоторое время мы с тобой будем работать в предельной близости. Но время подходит, я это чувствую, и потому я запускаю эту программу. Конечно, за свою работу ты получила какие-то деньги, но к тому времени, как ты получишь это письмо, от них и следа не останется. По моим расчетам, ты должна пройти длительную адаптацию за рубежом, после чего вернешься в новом облике для продолжения уже своих личных дел. Я знаю, ты не успокоишься, пока не найдешь всех своих врагов. Если все будет хорошо, я сам тебя встречу, но если это письмо попало к тебе в руки, значит, все не так уж хорошо. Ты осталась одна. Но не пугайся, у меня в Москве остались друзья, которые смогут тебе помочь. Прежде всего отправляйся по указанному адресу и поселяйся в той квартире, что будет тебе предоставлена. Она со всем своим содержимым приготовлена для тебя. Тебя также ждет новая машина и валютный счет в банке. Надеюсь, экономическая ситуация к тому времени не ухудшится настолько, чтобы все это было аннулировано. О деньгах этих не думай, они твои. Не так чтобы очень много этих денег, но больше я достать уже не смог. Они оформлены, как наследство твоего мужа, умершего полгода назад, и налог за них уже уплачен. Каждый, кто сунется к тебе с попыткой отстегнуть свою часть, заслуживает пули. Но оружие тебе уже придется добывать самой. Итак, квартира, машина, деньги и несколько телефонов, по которым тебе окажут помощь, вот и все мое наследство. Ты спросишь, почему я так поступаю? Наверное, потому, что чувствую тебя родной. Я вовлек тебя в грязное политическое дело, я сам во многом оказался обманут и должен буду заплатить за свои ошибки, но ты должна жить,

Нина. Ты молода, у тебя еще будет любовь, будут дети, и жизнь продолжится. Думая об этом, я считаю, что прожил жизнь не зря. Прости мне эти сентиментальные строки, я стал стар и чувствителен. Любящий тебя Феликс Даниленко.

   Кто-то постучал в стекло, и Нина отвлеклась от воспоминаний. Какой-то кавказец приятной внешности, лучезарно улыбаясь, предлагал ей выйти и побеседовать с ним. Нина опустила стекло и спросила:

— Что, купить хочешь?

   — Зачем купить? — расплылся кавказец.— Туда-сюда, шашлык, шампанское... Не пожалеешь, да?..

   — Ладно, — кивнула Нина. — Жди здесь, на углу. Я сейчас подъеду.

   И она тронула машину с места. Конечно, было весело представить этого болвана, дожидающегося ее здесь полдня, но веселиться в этот момент ей не хотелось. Голос Феликса звучал в ее ушах, его старческое лицо, всегда гладко выбритое, с грустными глазами, всплывало перед ее взором, снова безмолвно прощаясь с ней. Она вдруг поняла, что с самого начала безоговорочно приняла его опеку именно потому, что чувствовала это родство душ, приняла его отеческую заботу и держалась за него, как за единственно близкого человека во всем свете.

   Дом, в котором располагалась ее новая квартира, находился в районе Строгино, но вдали от многоэтажных жилых построек, недалеко от берега Москвы-реки. Таких домов было несколько, они образовывали отдельный район и ярко выделялись как неординарными формами, так и внешней респектабельностью. Когда Нина вышла из машины, у двери дома ее встретил охранник в пятнистой униформе. Он успел заметить ее машину и потому был вежлив: