Изменить стиль страницы

Он вновь уснул. И ему приснился новый сон. Все тоже зеркало в ванной (странно, что в последнее время зеркало стало так часто являться в его снах), но теперь в нем отражалась Мицу на которой были одни вылинявшие трусики в цветочек. Не обращая внимания на то, что он за ней подглядывает, она улыбалась, глядя в зеркало. Между приоткрытых губ виднелись зубы и переливалась слюна, для девочки ее возраста она выглядела слишком чувственной. Зная, что Сугуро прячется за дверью, она плотоядно ухмыльнулась и сказала, не оборачиваясь:

– А жена-то будет сердиться!

Он проснулся. Но перед глазами продолжала стоять эта странная ухмылка. Жена по-прежнему мерно дышала во сне.

Лежа в темноте, Сугуро устыдился того, что ему приснился такой непристойный сон. Но тотчас подумал, что раз это сон, он не несет за него никакой ответственности. Глупо мучиться стыдом и унижением из-за того, что снится всякая ерунда. И в то же время его несколько смущало, что отныне каждый раз, когда Мицу будет приходить убираться, он невольно станет вспоминать этот сон.

В дневнике он только лаконично отметил: «Видел сон». Втайне он опасался: а ну как после его смерти этот дневник опубликует какое-нибудь падкое на подобные «откровения» издательство?…

II

Сугуро обсуждал творческие планы с Куримото, который напоминал неизменно строгим костюмом и туго затянутым галстуком банковского служащего. Этот молодой человек, не пьющий, не курящий, считал своим долгом посещать писателя дважды в месяц, даже когда в том не было никакой служебной необходимости. Вероятно, он полагал, что это входит в обязанности редактора; и, глядя на его излучавшее добросовестность лицо, Сугуро каждый раз думал, что ему бы больше подошло быть школьным учителем, чем работать в издательстве.

Из соседней комнаты донесся гул пылесоса.

– Ваша жена здесь? – удивился Куримото. Он был уверен, что в рабочей квартире, кроме них, никого нет.

– Это не жена. Мы наняли одну школьницу.

– Школьницу?

Пылесос так сильно шумел, что вряд ли в соседней комнате было что-то слышно, но Сугуро все же понизил голос, объясняя, каким образом Мицу Морита попала к нему в дом:

– Вопреки своей внешности, оказалась очень милой девочкой, я даже не ожидал. Представляете, она рассказала мне, что в Харадзюку взрослые мужчины пристают к школьницам!

Куримото ничего не сказал на это и некоторое время молчал.

– Кстати, как вы поступили с открыткой? – вдруг спросил он.

– С какой открыткой?

– С той, что я вам переслал.

– А, вы об этом. Разумеется, разорвал и выбросил. – Сугуро был уверен, что Куримото забыл о неприятном эпизоде, поэтому даже удивился неожиданному вопросу и серьезности тона, с которой он был задан. – Не пойду же я в самом деле на ее выставку!

– Дело в том, что я сходил. – Куримото посмотрел Сугуро в глаза. – Решил разузнать, что это за девушка. Нельзя допустить, чтобы она опять устроила какой-нибудь скандал.

– Ну и что?

– Такая галерея действительно существует. Рядом с улицей Такэсита-дори.

Разумеется, Куримото посетил галерею для того, чтобы защитить честь писателя, за которого чувствовал ответственность, но для Сугуро этот разговор был неприятен и вызывал беспокойство. Он бы предпочел как можно быстрее забыть о том, что произошло на банкете, и не ворошить все заново.

– Вы ее видели, эту девушку?

– Нет, там была другая, в очках. Она одна присматривала за галереей. Сказала, что тоже художница.

– И что там за картины?

– Дешевые страшилки на потребу невзыскательной публике. Смакование гнусных и непристойных тем. Например, зародыш в материнской утробе. Но все с большой претензией и дурного вкуса…

– Так я и думал, – Сугуро кивнул, точно не ожидал ничего другого. – Я в общих чертах представляю, что это за художницы.

– Там был ваш портрет.

– Мой?

– Помните, женщина на банкете сказала, что вы им позировали в Синдзюку?

– Какая чушь! Ни в какие ворота не лезет!

– Я только повторяю ее слова. Думаю, она, использовав тот рисунок, написала картину маслом.

Сугуро молчал, удивленно моргая. Гудение пылесоса в соседней комнате смолкло: видимо, уборка закончилась.

– И что же этот портрет… – прошептал Сугуро, – похож?

– В общем-то, с точки зрения внешнего сходства – да. Но только, прошу прощения, это портрет какого-то пошляка.

– Пошляка?

– Черты лица действительно напоминают вас, но это определенно не вы. Впрочем, тут даже не о чем говорить…

– Значит, кто-то выдает себя за меня?

– Вероятно. Но у этой картины есть название – «Портрет господина С».

– Другими словами, С. – это я!

– Пожалуйста, не принимайте близко к сердцу, – успокоил его Куримото. – Все равно никто в это не поверит. Я хотел заявить протест, но, поскольку той девушки не было, решил, что нет смысла.

После ухода Куримото Сугуро так и продолжал сидеть без сил на диване, уставившись в окно. Свинцовые тучи раздвинулись, и сквозь них пробивались бледные лучи солнца.

– Вам нездоровится? – Выйдя из ванной, Мицу посмотрела на него с тревогой.

Жена права, эта девочка чувствительна к чужой боли. И это в сочетании с ее добротой и простодушием.

– Нет, все в порядке. – Он постарался придать своему лицу выражение «для семейного употребления» и слегка улыбнулся. Этому лицу доверяла жена, этому лицу доверяли его читатели. – Пойду прогуляюсь, – сказал он, поднимаясь с дивана. – Скоро должна прийти жена, не дождешься ее?

– Да, конечно.

Он впервые шел по Такэсита-дори, упомянутой давеча Куримото. Он знал, что в Харадзюку эта улица была излюбленным местом сборищ молодежи, и действительно, вокруг слонялись школьницы в юбках до пят, девушки с котомками, которые пожилым людям, вроде Сугуро, напоминали нищенскую суму, юноши с волосами, выкрашенными в кремовый цвет. Куримото сказал, что если пройти до конца переулок Брамса, увидишь вывеску: «Галерея нового искусства». Первый этаж здания занимал бутик, набитый дешевыми украшениями и аксессуарами, галерея располагалась на втором этаже.

Поднялся по лестнице, пахнущей цементом. У входа в галерею, закинув ногу на ногу, сидела девушка и читала журнал, но она, видимо, сразу догадалась, кто такой Сугуро, и беззвучно ахнула. Не выпуская из рук журнала, она с любопытством проследила за тем, как он вошел в безлюдный зал.

По четырем стенам висели в ряд около двадцати картин, прикрепленных чуть ли не липкой лентой, достаточно беглого осмотра, чтобы даже такому, как он, дилетанту стало понятно, что экстравагантные темы полотен призваны скрыть неумелую технику. И предметные, и абстрактные композиции откровенно подражали художникам-авангардистам Европы и Америки. Две сплетающиеся в объятиях женщины. Аляповатая бабочка, порхающая над змеей. Ребенок с уродливой головой, похожей на кувалду. Зародыш в утробе, глядящий исподлобья на зрителя. В глазах зародыша – ужас. Скользя равнодушным взглядом по полотнам, в которых не было ничего, кроме безвкусицы и претенциозности, Сугуро искал одну-единственную картину.

«Портрет господина С», о котором говорил Куримото, висел в самом углу. Чувствуя спиной взгляд сидевшей у входа девушки, Сугуро как бы невзначай приблизился к картине.

Это был он. Словно выходя из мрака, он ухмылялся, глядя прямо на зрителя. Лицо было его, но насчет выражения Куримото ошибся. Пошлое – это мягко сказано: лицо источало похоть.

От возмущения и стыда Сугуро невольно отвел глаза и вдруг вспомнил, что однажды видел это лицо. Ну конечно же, во время вручения премии в зале это лицо маячило за спинами Куримото и девушки-редактора. Сугуро в замешательстве оцепенел. И вспомнилось еще одно похожее лицо. Это было во Франции, в маленьком городке под названием Бурж, на экскурсии в средневековом соборе. Поднявшись вместе с сопровождавшим его священником по винтовой лестнице, он вышел на балкон башни, где гудел ветер. Причудливые морды животных и человеческие головы глядели со стен собора на простиравшиеся внизу поля, и Сугуро на лице статуи, изображавшей безумную женщину, заметил точно такую же похотливую ухмылку. «Что это значит?» – спросил он, но священник только пожал плечами…