На открытках он писал: «Вчера зарезали курицу, устроили с друзьями пикник на берегу реки», и тому подобную чепуху, и родные говорили, что теперь и не поймешь, где хуже – в тылу или на фронте. К счастью, его дом в Окаяме не пострадал, но наш сгорел, и мы были вынуждены ютиться во флигеле у родственников в деревне.
Наверно, Вы недоумеваете: какое это имеет отношение к Вашему вопросу? Но если я хотя бы бегло не коснусь событий прошлого, боюсь, Вы не сможете понять того, что я собираюсь Вам рассказать. Так что потерпите еще немного.
Закончилась война, и спустя полгода наконец-то вернулся Тосио. Некоторое время он отдыхал в родной деревне, но когда приехал в столицу, все еще был ужасно тощ, скулы выпирали, и так же, как в то время, когда он был новобранцем, на нем мешком висела униформа. Трудно было поверить, что перед нами офицер. И сжимало сердце от мысли: насколько сильно он изменился за два года армейской жизни? Сгибаясь под тяжестью рюкзака больше его самого, он сказал, что ему стоило огромных трудов найти наше временное пристанище.
– Книги, которые вы посылали мне в Китай, я перечитал бессчетно раз. Но когда меня демобилизовали, они или погибли, или были конфискованы, – сказал он с виноватым видом. И я так отчетливо вспомнила, какая радость засияла у него на лице во время первого свидания в казарме, когда в его руках оказался сборник стихов…
Восстановившись в университете, он, как изголодавшийся, набросился на учебу. Благодаря своему характеру он пользовался любовью как у преподавателей, так и у студентов. После аспирантуры его оставили на кафедре, а затем он получил возможность пройти стажировку в США по Фулбрайтовскому гранту. В то время я тоже поступила в университет. Когда Тосио вернулся из-за границы, мы поженились, он, несмотря на молодость, стал читать лекции на кафедре экономики, но на его зарплату мы не могли свести концы с концами. Я обратилась с просьбой к приятельнице, работавшей в издательстве X., и она дала мне переводить детективы Сименона. Французский язык был единственным предметом, которым я занималась с большим рвением.
Мы сняли маленькую квартирку в доме возле железнодорожной станции «Мэйдай-маэ», чудом уцелевшем после пожаров в конце войны. Вокруг было сплошное пепелище, на котором уже начали строить новые дома, а наш дом был старинный, весь черный от копоти. Перед станцией организовали небольшой рынок, но зимой в сумерки женщине было страшно ходить там одной, поэтому, когда я относила в издательство рукопись, муж ходил встречать меня. Мы покупали на рынке продукты на ужин и, беседуя, возвращались, держа друг друга за руку. Помню, что по дороге росла раскидистая дзельква, и осенью на ее ветвях все время сидела стая скворцов.
Итак, пора приступить к главной теме. Наверно, благоразумнее было бы ничего не писать, но я пришла к выводу, что после нашего разговора этого уже не избежать. Для меня секс не является чем-то постыдным. Но прошу еще раз. После того как прочтете мое письмо, непременно, непременно сожгите!
Девушкой я поздно созрела, из романов и других книг я многое почерпнула, но воспринимала так, будто видела расплывчатые фотографии далекой страны, в которой никогда не бывала. До того как я вышла замуж за Нарусэ, я и своего-то тела толком не знала.
Нарусэ был человек мягкий, душевный, и в то же время в нем всегда оставалось что-то от проказника-мальчишки. В нем уживались податливость и своеволие, нервность и простодушие, но в сексуальной жизни он был довольно эгоистичен и к тому же ненасытен. В день свадьбы моя мать предупредила меня: «Делай все, как он скажет», и, буквально следуя ее совету, я притворялась чрезвычайно всем довольной, но, находясь в его объятьях, постоянно испытывала недоумение – почему это называют самым большим удовольствием в жизни?
Не могу сказать, что физическая близость с Нарусэ была мне неприятна, но по временам меня удивляла его неожиданная настойчивость. Он домогался меня не только по ночам, случалось, в воскресенье, когда не было занятий в университете, он в кухне брал меня со спины, зимой, когда мы сидели у жаровни, вдруг хватал меня за волосы, опрокидывал и употреблял с неожиданной грубостью. Первое время я думала, что это проявление страстной любви. Однако, лежа на спине и глядя на него, я видела над собой совсем не то лицо, которое знала.
Другое лицо, досель мне неведомое. Куда девалась его детская улыбка? Лицо было спокойное, даже отчасти ласковое, но на висках нервно вздувались жилы. Глаза налиты кровью, что-то жестокое в искривленных губах. Иногда я не выдерживала и в беспокойстве, нет, не в беспокойстве, а в страхе кричала: «Кто ты? Кто ты?» Но страстные порывы Нарусэ были хоть и сильными, но скоротечными, и как только его пыл затухал, на лицо возвращалась детская улыбка.
Нашу тогдашнюю жизнь можно назвать, в общем-то, счастливой. Вот только родители сокрушались, что у них нет внуков. Я прошла обследование в клинике, но точной причины бесплодия так и не установили. Это было печально, но в то время я не особенно горевала. Нарусэ не имел ничего против детей, но боялся, что если они у нас появятся, наша жизнь круто изменится: я стану матерью, и все мысли мои будут заняты воспитанием ребенка. Он постоянно твердил, что дети помешают моей учебе, и иногда даже сердился, если я не соглашалась.
От той поры у меня осталось немало приятных воспоминаний, и среди них самые драгоценные – когда научная работа Нарусэ была одобрена ученым советом одного известного научного общества и получила премию Т. и когда мы вдвоем совершили путешествие на север, в Тохоку.
Премия Т. присуждается в двух номинациях – за достижения в области науки и в области литературы, церемония вручения и банкет проводились одновременно в токийском отеле. Нарусэ, с алым искусственным цветком на лацкане, из-за возбуждения и выпитого вина был заметно взволнован.
– Смотри, не поставь пятно на костюм, – поддразнивала я его. – Он тебе еще понадобится, когда будешь получать следующую премию.
На этом банкете мне посчастливилось наткнуться в толпе на одного человека. Это были Вы. Скорее всего, Вы присутствовали как друг Кано, который в тот год удостоился премии в области литературы. Я видела Вас впервые и даже во сне не могла представить, что когда-нибудь буду писать Вам такое письмо…
В разгар банкета ко мне подошел человек из издательства, в обязанности которого входило встречать гостей.
– Вам известен некто Кавасаки? – спросил он. – Он требует пропустить его в зал. Но, простите, мне кажется, он не вполне подходит для этого мероприятия.
Я ни разу не слышала от мужа имени Кавасаки, но на всякий случай прошла к входу. Там действительно стоял с обиженным видом человек средних лет сомнительного вида, в потрепанной одежде.
– Ты его жена? – обратился он ко мне с фамильярностью, которая, возможно, объяснялась тем, что он был явно навеселе. – Передай своему мужу, что здесь Кавасаки, которого он знает по службе в армии, скажи, что я прочитал в газете о премии и примчался его поздравить.
– Вы его фронтовой друг?
– Не столько друг, сколько соучастник.
Сказав это, незнакомец как-то двусмысленно захохотал.
Вернувшись в зал, я отыскала мужа, пробилась к нему сквозь толпу окруживших его корреспондентов и незаметно взяла за локоть.
Когда он услышал имя Кавасаки, его радостно-возбужденное лицо в один миг побледнело. Возможно, другие ничего не заметили, но я, как жена, сразу это увидела. Стараясь казаться непринужденным, он прервал разговор и, шепнув мне:
– Займи моих коллег, – выскользнул из зала.
Почувствовав неладное, я, раскланиваясь и произнося благодарности, время от времени оборачивалась и смотрела в сторону выхода. Однако вскоре муж появился как ни в чем не бывало. Все подумали, что он просто отлучился в туалет.
– Кто этот Кавасаки? – спросила я.
В тот вечер мы поздно вернулись домой, и я чистила щеткой его единственный пиджак. Он вновь побледнел, и у меня зародилось подозрение, что с этим человеком его связывает какая-то тайна. Тогда я впервые его приревновала.