Первую послевоенную кампанию эскадра в море не выходила, флагман почти каждый день сходил на бе­рег, отдыхал в своем небольшом, но уютном домике. Частыми гостями у него бывали Голеккин и Данилов. В зимние вечера офицеры захаживали друг к другу, ус­траивали небольшие торжества. Бывали такие вече­ринки и у флагмана, частенько на них звучала флейта хозяина дома. Данилов приспособил бывший дом Ме-кензи под театр, где офицеры разыгрывали короткие пьесы.

Когда Ушаков оставался один, нет-нет да и размы­шлял о прожитом, за плечами полвека, задумывался о будущем, бренности жизни… Немалого достиг он сво­им трудом. Флагман флота, контр-адмирал, в деньгах недостатка нет. Но иногда, глядя на молодежь, навева­ются грустные мысли. Так уж сложилась его судьба, как говорится, Бог не обидел, наделил и умом в достат­ке, и нравом непорочным. Временами подводило здоро­вье, и, быть может, в эти минуты недоставало ему про­стой человеческой ласки…

А сам находил утешение для души в общении с про­стым матросами, которых нередко называл «дети мои». Ведь они тоже четверть века тянули служебную лямку, лишь изредка, на берегу испытывая подобие ла­ски и внимания…

И его душа, случалось, тосковала по чему-то неизве­данному, теплу душевному и телесному, родному по крови, чем обделила его Природа и чего не суждено было ему испытать.

Вспоминал он своего младшего брата, Ивана, ко-лежского секретаря, обремененного большой семьей, не мздоимца, жившего на скудное жалованье.

На исходе кампании подал Ушаков рапорт, предо­ставить ему домовой отпуск. Так уж совпало, что одно­временно поступило повеление императрицы, быть ему при дворе, в Петербурге. Не каждому адмиралу возда­вали такие высочайшие почести.

Уезжал накануне Рождества, за себя оставил Голен-кина.

— Гляди, Гаврила Кузьмич, тереби Херсон и Нико­лаев, чиновничьи души, сам знаешь, цидулю страшат­ся. Корабли к весне изготовить надобно, слух прошел, султану вновь неймется.

Командир Севастопольского порта, старинный при­ятель Ушакова, Голенкин, состоял, за неимением штатных должностей, в весьма странном чине — гене­рал-майорского ранга, флота капитан.

— Спокоен будь, Федор Федорович, писарям задам перцу и бумагу не пожалею, — шутил по-приятельски Гаврила Кузьмич, — токмо, сам знаешь, деньгу нам адмиралтейцы по полушке присылают. Ежели б мы с то­бой свое жалованье не ссужали флоту, матросикам бы и каши не варили. В Петербурге кланяйся всем нашим знакомцам прежним.

Столица, высший свет отнеслись к Ушакову доволь­но равнодушно. Война закончилась, своих генералов в Петербурге пруд пруди. Долго, никуда не отлучаясь, ждал высочайшего приема Ушаков. Новый секретарь императрицы, бывший начальник канцелярии Потем­кина, Василий Попов, остался недоволен невниманием Ушакова, о чем поведал графу Мордвинову: «Ко мне очень холоден, и я с ним виделся только во дворце».

Узнав о приезде Ушакова, навестил его сослуживец и приятель по Черному морю, капитан 2-го ранга Се­мен Пустошкин. Вспоминали перипетии службы в Херсоне, на эскадре Войновича. Как-то заглянул то­варищ по Морскому корпусу капитан 1-го ранга Петр Карцов. Поведал о своей службе. Два года назад подал рапорт об увольнении, но потом вернулся. С откровени­ем признался:

— На цивильное жалованье ноги быстро протя­нешь, ежели честно службу править. А я к иному не­способный…

Неожиданно Ушакова вызвал граф Чернышев, ви­це-президент Адмиралтейств-коллегий.

— Его высочество желает вас лицезреть.

Наследник Павел долго расспрашивал Ушакова о сражениях с турками, дотошно интересовался каче­ствами черноморских кораблей.

Стареющая Екатерина встретила Ушакова радуш­но, усадила в кресло напротив себя, перед окном. Ранее она видела его мимолетно в Севастополе, во время воя­жа на Юг. Тогда, на пиру в шатре у Потемкина, он при­мостился где-то поодаль и при свете свечей не выделял­ся и был не очень заметен. Потом князь не раз с похва­лой отзывался о нем, восхищался его мастерством и за­слугами в схватках с турками. Ей запомнилось одно, столь редко встречающееся среди ее приближенных свойство характера этого моряка — честность и непод­купность. Сама императрица восторгалась его победа­ми на море, называя его «мой адмирал Ушаков» в пись­мах своим европейским друзьям.

Как только он вошел в кабинет, Екатерина сразу от­метила его статную, не по годам, стройную широкопле­чую фигуру, среднего роста. Ступал он пружинисто и уверенно, без какой-либо робости.

Сейчас солнечные лучи скользили по широкому и высокому лбу, что полагало неординарность ума, ру­мянец на чуть округлых щеках говорил о здоровом образе жизни, а плотно сжатые губы подчеркивали недю­жинную волю характера. Физиономию собеседника красили необычной голубизны глаза, проницательные и в то же время по-детски наивные.

Впечатлениями от общения с Ушаковым императ­рица осталась весьма довольна. Они лишь подтвердили лестные суждения о нем светлейшего князя. Нельзя было оставлять гостя без высочайшего внимания. Им­ператрица пригласила Ушакова на званый обед в Эрми­тажный зал Зимнего дворца. В просторном зале не одна сотня гостей блистала золотым шитьем мундиров, бриллиантами дамских украшений, лентами и ордена­ми. Ушакову определили место где-то в конце зала, за одним из столов. Рядом разместился герой штурма Измаила Михаил Кутузов…

В родной Бурнаковке, куда направился Ушаков из Петербурга, скромный одноэтажный особняк пустовал без хозяев. Родители скончались, братья разъехались и разбрелись кто куда. Оформив бумаги по наследству, Ушаков по зимнику направился в уездный городок Ро­манов, к брату Ивану, где тот устроился колежским се­кретарем.

— Надумал я мальцов твоих по своей стезе напра­вить. Кошт твой мизерный, взятки не берешь, в казну руку не запускаешь. Трудом праведным не наживешь палат каменных. А ребяток-то на ноги ставить надобно.

Брат сомнительно ухмылялся:

—    Коим образом ты-то их обустроишь? В море, что ли, позовешь?

—    Вот и угадал. Почнем с старшего, Вани. Нынче я его с собой заберу, в Севастополь. Будет при мне в домежить. По весне, летом возьму с собой на корабль. Учить стану наукам, письму, арифметике, потом за геомет­рию примемся, тригонометрию и прочая. Срок выйдет, определю его в корпус. А быть может, и экзамен выдер­жит за гардемарина. Но сие годков пять, не менее про­тянется.

Брат качал головой:

— Каким манером с ним совладаешь? Служба у те­бя трудная, когда за мальцом приглядывать станешь? Вдруг недоглядишь, в воду упадет?

Федор Федорович сказал как отрубил. Возле него то и дело крутился Ваня.

— Дело решенное. Денщиков у меня положено полдюжины, совладаем. А ты не зевай, младших ната­скивай, Николку да Федорку, тезку моего. Выйдет им срок, определим их в Морской корпус. Людьми станут. Покуда я при месте и друзья помогут. Мне-то самому

пробиваться не всегда с руки было.

Пасху Ушаков праздновал в Севастополе. Оказа­лось, что за три минувших месяца для ремонта судов не поступило ни одного гвоздя. Опять начались бесконеч­ные хлопоты, волокита с Адмиралтейством. Только осенью потянулись транспорта из Таганрога и Херсона, везли лес, такелаж, железные поделки. Но и они были подчас трухлявые и ржавые.

В преддверии осени в Севастополь прибыл Алек­сандр Суворов. Заехал ненадолго, осмотреть еще раз бе­реговую полосу, наметить места для будущих берего­вых батарей. В минувшую войну он тесно сотрудничал с флотом под Очаковом, при взятии Измаила, от души радовался победам Ушакова в морских сражениях.

— Нынче я готов служить у вас в подчинении, Фе­дор Федорович, — шутил полководец при встрече, — до­велось мне в Финляндии начальствовать над гребной флотилией. Не привык быть немогузнайкой. Выучил азы морские, выдержал экзамен за мичмана флота.

Первый осенний месяц порадовал флагмана флота очередным званием. Поступил -указ о производстве Ушакова в вице-адмиралы. Назревали обострения от­ношений с Турцией, императрица постоянно напоми­нала об этом Мордвинову, требовала готовности флота к выходу в море. Одно — излагать распоряжения на бу­маге, другая ипостась — претворять их на деле. Худо-бедно в июле 1794 года собралась выходить в море эска­дра, исполняя высочайшее повеление, для отражения возможного нападения турок. И вдруг при подъеме якорей полетели, разломившись пополам, большие шпили на флагмане «Рождество Христово» и фрегате «Навархия». Куда же плыть судну без якоря? При­шлось вице-адмиралу переносить свой флаг на другой корабль. «За сим особой Божеской милостью почи­таю, — доносил Ушаков Мордвинову, — что сие случи­лось прежде военного времени и близко от порта». Сколько раз взывал флагман о негодных поставках ле­са. И сейчас в Севастополе не нашлось ни одного дубо­вого бревна исправить шпили. Хорошо, что все обо­шлось, из Стамбула сообщили, Порта не намерена всту­пать в новую схватку с Россией.