— Два фрегата, четыре галеры, — почесал затылок Веревкин. — Однако еще не вся эскадра.

Прошел вдоль борта, подбодрил канониров.

— Братцы, не суетись, целься наверняка, береги ядра и порох!

Дело пошло веселей. После очередного залпа запо­лыхал приблизившийся фрегат… Потеряв управление, он выбросился на прибрежную отмель. Еще несколько залпов подбили две галеры.

— По траверзу справа паруса! — раздался тревож­ный голос.

Несколько галер и два фрегата устремились на пе­ресечку курса. Три яростные атаки отбили батарейцы. После четвертой огненные языки заплясали на верхней палубе, огонь медленно приближался к крюйт-камере. Испуганные матросы, вчерашние рекруты, бросились врассыпную, крестились. Офицеры останавливали их, заливали огонь.

Веревкин обнажил саблю, гаркнул:

— Назад! К орудиям! — Бросился к единорогу, на­вел на турок и выстрелил картечью.

Турки опешили, не выдержали огневого натиска, отвернули в сторону. Но путь к берегам Крыма прегра­дили корабли подоспевшей эскадры. В сумерках бата­рее пришлось изменить курс, уходить на запад, к Гад-жибею. Около полуночи отдали якорь, осмотрелись. Веревкин обошел палубу. Тут и там зияли пробоины, распростерлись тела убитых. Затемно завернули их те­ла в парусину, обнажили головы, опустили в морскую пучину. В предрассветной дымке обозначился берег, по которому на лошадях, с гиком, размахивая кривы­ми саблями, носились татары. Мористее стояли воору­женные транспорты турок. Командир решил взять один из них на абордаж. Но только снялись с якоря и набрали скорость, как плавбатарея наскочила на мель. Днище затрещало, в трюм хлынула вод. От толч­ка часть гребцов вывалилась за борт. Глядя на них, не­которые рекруты с испуга прыгнули в воду. В тот же миг татары с криками бросились по мелководью на приступ. Веревкин выдернул фитиль, ринулся в трюм, начал поджигать все вокруг, схватил топор, успел про­рубить днище. Моряки бились до последнего, в плен их взяли полуживыми, связали ремнями. Веревкина вы­волокли из трюма угоревшего, без сознания, за ноги. На берегу, едва он открыл глаза, хлестнули кнутом.

— У> УРУС, шайтан! — Связанного бросили поперек седла, отвезли в лагерь, потом с другими пленными пе­реправили в Стамбул.

Вскоре из стамбульской тюрьмы, не без помощи французского посла Шуазеля и пастора Гардини, под­купа турок, бывшему мальтийскому рыцарю удалось освободиться из темницы, и вскоре он объявился в ста­не Потемкина. Здесь Ломбард всячески очернил Верев-кина, прослыл героем. Узнав об этом, не стерпел контр­адмирал Мордвинов, по части справедливости он был беспристрастен по натуре и возмущался в рапорте По­темкину недостойным поведением Ломбарда.

«…оно преисполнено противоречиями, явною ложью и бесстыдным хвастовством… Скажу вам только, что, по усердию моему к службе, желаю вам побольше иметь Веревкиных и что Ломбард никогда не отнимет от него достоинства искусного и храброго офицера: он репута­цию имеет, утвержденную многими летами службы… Вы знаете, Ломбарда я не довольно уважал, чтобы с ним советовать дружески. Я соболезную, что храбрые люди, прославившие нас, но безгласные по сию минуту, преда­ются оклеветанию». Князь не внял достоверным доводам Мордвинова, Ломбарду присвоили чин капитан-лейте­нанта, и вскоре он бесследно исчез из России. А Веревкин так и остался опороченным до конца дней своих.

* * *

В Севастополе тем временем восстанавливали силь­но потрепанную летним штормом эскадру. На «Святом Павле» экипаж трудился без устали. Благо пример по­давал командир, который с утра до вечера в рабочем платье корпел, не чураясь любой работы, наравне с ма­тросами.

Неожиданно его вызвал Войнович. Вид у него был недовольный.

— Нынче получен рескрипт от светлейшего князя, отправить Алексиано в Лиман, принимать эскадру от Мордвинова. Ты-то ведаешь, что он болен, потому по­едешь вместо него.

Ушаков пожал плечами:

—   А как же с кораблем? Недоделок там тьма!

—   Я и сам тебя без охоты отпускаю, — пробурчал Войнович, — но ты же знаком с порядками князя, не дай Бог его прогневить.

Мордвинов, годами помоложе Ушакова, встретил его строго официально:

— Коли вы, ваше превосходительство, заступаете вместо меня, то надлежит вам наиглавнейше иметь до­стоверные сведения о действиях неприятеля. Ежели приметите какое движение опасное по берегу, меня о том повестите немедля в Херсон. Посылайте дозоры

близ Очакова, дабы турецкую эскадру не оставлять без наблюдения, в случае чего, шлите срочного курьера.

Ушаков вида не подавал, но прописные истины о со­блюдении бдительности знал не понаслышке. За пять кампаний на Азовской флотилии выучку получил до­статочную. «Сам-то ты сверх меры осмотрите­лен, — слушая Мордвинова, подумал Ушаков. — Ве-ревкина-то, почитай, в одиночку послал к неприятелю, поскупился дать ему надежное прикрытие».

Мордвинов отбыл в Херсон, там его ждали дела по Адмиралтейству, на верфях достраивались корабли.

На фрегатах и других судах не ждали, что новый флагман в первый же день появится на кораблях. Ос­мотрев суда, Ушаков, несмотря на сносный порядок, учинил выговор командирам за промахи по части со­держания и ухода за артиллерией. Он знал, что Морд­винов нередко устраивал пушечные учения, но, види­мо, командиры привыкли выучку проводить каждый по-своему, без жесткой требовательности.

— Надобно каждый способ действий канониров приучить совершать так, будто сей же час турок учи­нит нападение, — внушал Ушаков командирам. — Для того каждый служитель должон знать назубок свой ма­невр, днем или ночью. Спрашивать с нерадивых по всей строгости, похваливать умельцев и расторопных.

Не ограничиваясь нотациями, новый флагман до­тошно, каждый день бывал на учениях почти на всех судах эскадры.

Как-то неожиданно из Елизаветграда приехал По­темкин. На одном из фрегатов сыграли тревогу, кано­ниры действовали споро, князь сразу заметил, что на кораблях не только наведен внешний порядок, но и ма­тросы действуют на своих местах с огоньком.

Видимо, и на турецкой эскадре уяснили, что зате­вать какую-либо схватку с русскими на воде нет смыс­ла. На море к тому же почти каждый день штормило, задували холодные северные ветры. В середине ноября турецкая эскадра снялась с якоря и ушла к Босфору.

Мордвинов приказал часть судов разоружить, по­ставить на зимнюю стоянку в Глубокой пристани. У Кинбурна Ушаков оставил для дозора отряд из четы­рех галер, на зимнюю стоянку суда расставил с учетом внезапной атаки неприятеля. Каждому судну опреде­лил сектор обстрела входа в залив. На зимнее время Ушаков разработал систему срочного оповещения пу­шечными выстрелами о появлении противника.

Не позабыл Ушаков и о взаимодействии с войсками. Просил генерал-аншефа Меллера, чтобы все кордоны на берегу были знакомы с флотскими сигналами о по­явлении противника, а если обнаружат внезапное по­явление турок, сообщали об этом флагману на фрегат «Александр» без промедления.

Зимой турки не беспокоили, не состоялось ни одной вылазки, а в первый весенний день на эскадру прибыл Мордвинов и отправил Ушакова в Севастополь, чему тот обрадовался.

Однако действиями Мордвинова остался весьма не­доволен Потемкин. «Флота господин капитан брига­дирского ранга Ушаков, — выговаривал князь Мордви­нову, — командирован был к Лиманской эскадре по особливому моему повелению. А как дошло к моему сведению, что он отправился в Севастополь, то и считаю я за нужно вашему превосходительству предписать к точному соблюдению, чтоб людей, к подобному на­чальству именно от меня определенных, без представ­ления ко мне не отделять».

Не исключено, что Потемкин предполагал назна­чить Ушакова на должность командующего Лиман-ской эскадрой, но Мордвинов этому помешал и еще раз пытался оправдаться перед князем, но получил от По­темкина нагоняй. В Севастополе же Войнович обрадо­вался появлению Ушакова. Через две-три недели «Свя­той Павел», первым из эскадры Войновича, был готов выйти в море. И хотя турки уже появлялись на гори­зонте, флагман не торопился выходить в море. Потем­кин иронически заметил Войновичу: «Нам везде ветры мешают, когда неприятель ходит беспрепятственно».