28 октября, 8 часов. Установил радио­связь с «Вихрем» и отрядом. «Вихрь» все еще штормует в открытом море. Капитан третьего ранга запросил, не надо ли меня сменить. Отве­тил, что нужды в этом нет. Сообщил обстановку на острове.

28 октября, 16 часов. Только что вер­нулся от самого кратера. Подъем занял три часа. Очень жарко, но терпеть можно. На вся­кий случай, чтобы не ударило вылетающими из кратера камнями, привязал на голову две по­душки. Камни в голову не попадали, но от жары подушки помогли. Кратер — огромная круглая впадина. Лава пыхтит, как тесто в квашне. Вну­три вулкана все клокочет. Почва беспрерывно колеблется. Взрывы следуют один за другим. В воздух взлетают «капли» лавы, каждая с хо­роший бочонок, закручиваются винтом и с оглу­шительным треском лопаются. Падая на склоны, они сплющиваются, как комья глины. Красиво, но страшновато. Трудно дышать: воздух насы­щен серой.

Смотрел в кратер и думал: какая чудовищная могучая силища таится в недрах земли. Вот бы обуздать ее, заставить работать на человека. Сколько энергии пропадает зря, да еще и при­носит беды и несчастья. Неужели там, глубоко под землей, и в самом деле происходят термо­ядерные реакции? Уму непостижимо, дух захватывает! А Ольга Захаровна Баулина рассказы­вала недавно в клубе, что наши ученые рабо­тают над разрешением проблемы управляемых термоядерных реакций. Вода будет топливом. Просто чудо в решете!

На всякий случай, перетащил из жилых домов все, что мог в клуб на мыс Доброй Надежды. Хотел днем написать письмо Дуне, но так и не успел, а сейчас до того устал, что боюсь, не уснуть бы, а надо еще измерить температуру и слой пепла.

29 октября, 10 часов. Извержение дей­ствительно идет на убыль. Потоки лавы умень­шились. Тот, что подполз к поселку, остановился и начал остывать. Сверху образовалась корка серо-бурого цвета. Из трещин вырываются струйки сернистого газа. Бросил на корку поря­дочный камень, он ее не пробил. Наступил сам. Держит. Но ногам так жарко, что пришлось подпрыгивать. Пробил корку шомполом. Шом­пол вмиг накалился.

Полкан повеселел. Шторм не больше пяти бал­лов.

Сходил на скалу «Птичий базар» — ни одной птицы, перелетели на другие острова. Под слоем пепла нашел несколько заживо изжаренных кайр, должно быть, они были подбиты камнями.

По радио передавали статью о предстоящем за­пуске искусственных спутников земли. Неужели скоро сбудется мечта Циолковского, и люди по­летят на другие планеты!

Написал Дуне, что после демобилизации обя­зательно вернусь в Загорье, в школу. Буду пре­подавать и поступлю в заочный пединститут. (Написать-то письмо я написал, а когда оно пой­дет на Большую землю?!!)

30 октября, 1 час 30 минут. Произо­шел самый сильный взрыв. Меня сброси­ло с койки. Выбежал на улицу. Вулкана не узнать: почти треть его вершины исчезла. Сра­зу стало тихо. Подзем­ные толчки прекрати­лись. Обошел всю базу и поселок. Дома целы. Стекла окон, обращен­ных к вулкану, выби­ты. Многие крыши про­биты камнями. Передал радиограмму в отряд: «Нужны стекло и шифер. Питание рации на ис­ходе. Все в порядке».

Последняя фраза в дневнике Алексея Кирья­нова осталась незаконченной: «По-моему, необхо­димо, чтобы на мысе Доброй Надежды...»

«Вихрь» ошвартовался у пирса только в девя­том часу утра, вымытый, надраенный, словно был на параде. Отдавая с ходового мостика послед­ние команды, Баулин закинул руки за спину, что, как я уже приметил, служило у него верным признаком плохого расположения духа.

«Неужели «Вихрь» не нашел «Тайсей-Мару»? Или он опоздал, и шхуна пошла ко дну? А воз­можно, сигналы бедствия были очередной улов­кой рыбаков-хищников, отвлекавших на себя вни­мание пограничников?» (Мне довелось слышать не одну подобную историю.) Вопросы вертелись у меня на языке, но, видя настроение командира, я не рискнул задать их ему. По вполне понятным причинам я не мог задать их при нем и кому-либо из команды, даже хорошо знакомым мне боцма­ну Доронину и рулевому Атласову. Показалось даже, будто Баулин поздоровался суше, чем обычно, но вскоре я узнал, что у него не было оснований для приветливых улыбок. Собрав всех офицеров в штабе, Баулин рассказал о случив­шемся.

Вот почему «Вихрь» выглядел таким чистень­ким, словно только что выкупанный младенец! Когда «Вихрь» подошел к «Тайсей-Мару», обна­ружилось, что палуба ее пуста. Похоже было — экипаж давным-давно покинул потерявшую уп­равление шхуну.

«Вихрь» дал несколько отрывистых сигналов сиреной, и тогда только над фальшбортом шхуны появилась пошатывающаяся фигура японца в си­нем платке. Он едва смог помахать рукой.

Высаженные на борт «Тайсей-Мару» боцман Доронин, военврач базы и трое матросов обна­ружили, что двигатель и рулевое управление шхуны в полной исправ­ности, но все двенадцать членов ее экипажа недви­жимо лежат в носовом и кормовом кубриках. Толь­ко тринадцатый, тот, что встретил «Вихрь» — он оказался радистом, — был еще в состоянии держать­ся на ногах.

«.Похоже на острую фор­му лучевой болезни»,— осмотрев рыбаков, заклю­чил военврач.

Из несвязных рассказов радиста и шкипера шхуны выяснилось, что месяц назад в южной ча­сти Тихого океана шхуна попала в ливень с пеп­лом. Пепел принесло с юга, должно быть, из рай­она атола Бикини, где американцы произвели но­вые испытания нескольких водородных бомб.

Японские рыбаки не сразу догадались, что за страшная беда настигла их корабль. Когда же болезнь свалила их, покрыв тело язвами и пора­зив легкие, они долгое время не могли наладить радиосвязь, и течения и ветры все несли и несли их к северу.

Узнав, какое именно бедствие терпит «Тайсей-Мару», американский китобоец «Гарпун», подо­шедший было к ней, немедля повернул обратно.

Пограничники обмыли всех рыбаков, окатили палубу «Тайсей-Мару» из пожарных шлангов, снабдили японцев свежими продуктами и пресной водой. Забуксировав шхуну, сообщили о проис­шедшем по радио в отряд и японским кораблям, которые могли находиться поблизости.

Под утро к «Вихрю» и «Тайсей-Мару» подошел японский краболов. Не мешкая проделав все не­обходимые формальности, пограничники пере­дали ему соотечественников и шхуну.

Едва Баулин закончил свой невеселый рассказ, как радио Камчатки сообщило очередную свод­ку: «Извержение сопки Безымянной усиливает­ся». Однако в сравнении с известием о новой трагедии, постигшей японский народ, это сообщение показалось если не малозначимым, то второстепенным. Конечно, трагедия «Тайсей-Мару» — капля, если ее сопоставить с судьбой Хиросимы и Нагасаки, но в этой капле снова от­разилась угроза атомно-водородной войны.

— Как же у капитана «Гарпуна» хватило сове­сти бросить рыбаков! — сказал я, когда мы с Баулиным шли домой.

— Наверно, капитан китобойца испугался за­разы, — ответил Баулин. — А может быть, он снесся по радио с кем-то из начальства и полу­чил соответствующую инструкцию, может быть, кому-то и хотелось, чтобы «Тайсей-Мару» про­пала без вести... Хуже варварства! Варвары, те, по крайней мере, не клялись в гуманных чувст­вах, в любви к ближнему и, убивая, не прикры­вались именем божьим.

Трудно допустить хоть на момент, чтобы капи­тан какого-нибудь советского корабля отказал японским рыбакам в помощи. А «Баку» разве не подошел к нам, когда извергался «Старик»? — Баулин помолчал.— Ну, прочли кирьяновский дневник?

— Натерпелся парень, прямо герой, — ска­зал я.

— Вы знаете, — улыбнулся Баулин, — Алексей ведь не встретил нас, когда мы вернулись на ост­ров после извержения «Старика». Спал на пирсе как убитый. Видно, вышел встречать да так, не дождавшись, и уснул.

— А что это он тут не дописал? — показал я неоконченную фразу в дневнике.

— Алексей предлагал впредь все склады базы строить на мысе, который он окрестил мысом Доброй Надежды. С тех пор мы его так и назы­ваем, там и строимся.