– Но я тогда был еще ребенком, и потому у меня были другие проблемы. Мне было тогда всего-то десять лет – что я мог понимать?

– Так тебе было только десять лет? – Джоанна смотрела на принца, но видела, что Антриг продолжает наблюдать за ней. Лицо чародея было искажено ужасом. Джоанна не поняла, что тут может быть удивительного – ведь каждому человеку когда-то бывает десять лет.

Фарос машинально кивнул, погруженный в свои невеселые размышления. Не привлекла его внимания и Джоанна, и грохот колес кареты по брусчатке двора. Упрятав лицо в ладони, регент словно хотел спрятаться от окружающей его суровой реальности.

– Что случилось? – спросил Антриг, осторожно взяв регента за руки. Чародей настойчиво потянул руки принца книзу, лишая его последнего убежища. – Что же действительно случилось тогда, когда ты был ребенком и тебе было всего лишь десять лет? Хоть теперь-то ты можешь рассказать это?

– Ничего, – принц, как затравленный заяц, посмотрел на Антрига. – С чего ты взял, что тогда должно было случиться что-то особенное?

– Действительно, тогда ничего не случилось, если не считать того, что ты тронулся умом.

– Я был тогда ребенком, – казалось, Фарос говорит через силу, словно выпихивает слова из своих уст, – и потому сам я тогда ничего не мог ни сделать, ни сказать такого, чтобы навлечь на себя столь сильный гнев кого-то, способного наказать меня безумием. Но иногда я начинал грезить, уже после его возвращения, и в моих мечтах… – принц снова не в силах был говорить, его руки беспомощно затряслись в крепких ладонях Антрига. Чародей ничего не говорил, но глаза его были наполнены ужасом и каким-то странным ликованием – не из-за помешательства Фароса, а потому, что в нем Виндроуз видел отголоски собственного безумия. Уж не были ли они каким-то образом связаны между собой?

– Но в моих мечтах он не был моим отцом, – наконец с рыданиями выдавил принц.

Слезы катились по его лицу, оставляя на щеках потеки косметики. Фарос вырвал руки их рук Антрига и вновь схватился за носовой платок. Его била крупная дрожь.

– Мне было десять лет, десять, – повторял он судорожно. – Но я ничего и никому не мог тогда рассказать. Ведь все равно никто не поверил бы. Потом мне начало казаться, что это волшебники куда-то спрятали моего отца, похитили его у меня, а вместо него подсунули кого-то другого. Впоследствии, когда я понял, что такое вряд ли могло быть, поскольку волшебство мне казалось обычным шарлатанством и мошенничеством. Но я уже ненавидел волшебников лютой ненавистью. О Боже, как же сильно я их ненавидел. Вы не поверите, но от ненависти я кусал губы по ночам.

Голос и интонации этого человека, казалось, были пропитаны ненавистью. В нем что-то надломилось – теперь регент плакал без остановки. Джоанна попыталась было успокоить его, но он грубо оттолкнул ее руку. Он пытался в одиночку перебороть свое горе, как боролся в одиночку все время. Тогда руку ему на плечо положил Антриг. Он ничего не говорил, просто молчал, но это, как ни странно, подействовало, рыдания прекратились, хотя слезы продолжали с прежней силой катиться из глаз принца. Видимо, он впервые за многие годы дал волю своим чувствам.

В одном он точно напоминал Антрига – он уже успел повидать разверзшийся ад.

– Он изменился, – трагическим шепотом забормотал принц, – но откуда мне было знать, в чем истинная причина? К тому же было столько разных предположений.

– Ну, это само собой разумеется, – успокоил его Антриг, давая понять, что никто не собирается винить регента в том, в чем его наверняка уверяли лукавые придворные.

– Но все это зло явно исходило отсюда. Я любил отца, и они навеки забрали его у меня. И в снах… – Наконец слезы прекратили струиться из глаз Фароса, и он начал судорожно вытирать лицо. – Да будь он проклят, этот дворец. Я уверен, что все это из-за него.

Затем все трое не мешкая погрузились в заложенную по приказу принца карету и направились к императорскому дворцу. Домчались они быстро – принц то и дело высовывался из окна кареты и торопил кучера. Потом принялся смотреть в карманное зеркальце.

– Ну и вид у меня, – простонал он, разглядывая свое лицо в потеках туши и с размытой слезами пудрой.

Антриг успокоил принца.

– Мне кажется, что твоему отцу глубоко наплевать на твой внешний вид.

По беломраморным ступеням парадного входа во дворец уже мчались одетые в белые с золотом одежды слуги, чтобы распахнуть дверцы экипажа и как подобает встретить наследника престола и его сопровождающих. Дворец был величественным сооружением, это величие дополнялось и отражающимся от оконных стекол солнцем и блеском позолоченной крыши.

Губы Фароса скривились в некоем подобии улыбки.

– Нет… Мне кажется, что он не столь безразличен ко всему… но… – Тут его напряженное лицо несколько смягчилось. Джоанна поняла, что сейчас принц говорит чистейшую правду. Несмотря на пропитывавшую его ненависть и тоску, в глубине души этого человека сохранились добрые воспоминания детства. Тем более, что сейчас он считал себя в ответе за своего отца.

– А если кто-то из слуг скажет что-то непотребное, – лукаво продолжал Антриг, поднимаясь по чистым ступеням наверх, – тебе ничего не стоит примерно наказать наглеца.

Принц одарил чародея дьявольской улыбкой.

– Ты знаешь, как и кому сказать нужный комплимент, – рассмеялся он, идя рядом с Антригом. Джоанна, оглянувшись по сторонам, поспешила за мужчинами.

Памятуя о том, что сказал ночью Антриг, Джоанна не сомневалась, что он сразу же по приезде бросится обследовать резиденцию императора. Но нет – то ли девушка что-то перепутала, то ли по какой-то причине Виндроуз переменил свое решение.

Император Харальд занимал анфиладу комнат в северном крыле дворца, на третьем этаже. На втором этаже находились помещения, в которых монарх занимался обычно государственными делами.

– Один из наших не слишком уважаемых предшественников меблировал дворец на вкус своей фаворитки, которая и жила здесь, – рассказывал принц, раскрывая золоченую дверь резного дуба, которая вела в комнату для ожидания. По меркам дворца, комната была не слишком большой – примерно в два амбара, в которых за последние две недели путешественникам довольно часто приходилось ночевать. – Кстати, он распорядился выстроить и вот эту лестницу. Поскольку часовой, который всегда стоял и стоит у наружной двери, не видит тех, кто спускается или поднимается по ней. Наш предшественник хотел избавить себя от лишних глаз, которые жадно наблюдали за его личной жизнью. В этих покоях жили всегда и мой отец, и дед. Эти комнаты казались им более уютными, нежели те, что были первоначально задуманы как императорские покои.

Антриг принялся внимательно оглядывать выдержанную в темных тонах мебель и такие же гобелены.

– Ну что же, отменно, – одобрил чародей. – Обстановка подобрана со вкусом. Тут даже зимой не чувствуешь себя зябко. Кстати, твой отец всегда жил наверху? То есть я хочу спросить, он и тогда там жил?

Принц утвердительно кивнул. Видимо, плач пошел ему на пользу – скованность и некоторая отчужденность его исчезли. Несмотря на то, что принц был жестоким, безумным и вдобавок извращенцем, несмотря на то, что следы его плети еще не исчезли с лица Антрига, Джоанна вдруг ощутила, что ей жаль этого человека, что сердце ее смягчилось по отношению к регенту. Направляясь по лестнице за своими спутниками, подобрав подол все того же многострадального платья, Джоанна вдруг на некоторое время даже остановилась на ступеньках. "Сначала ты втрескалась в Антрига, – вихрем пронеслось в ее голове мысль, – а теперь тебе нравится этот регент. Подумать только, сплошные увлечения. Что-то дома этого не было".

– За ним постоянно наблюдают, – донесся до нее голос Фароса, когда он повернул золоченую ручку двери на верхней площадке лестницы. Джоанна поразилась дворцовой роскоши – даже дверная ручка представляла собой настоящее произведение искусства: она изображала фавна, поймавшего нимфу. Принц же продолжал: