Он оглянулся и увидел, что Тони и в самом деле направляется к ним. Тони уже почти поравнялся с машиной, когда снова вспыхнул зеленый свет, и Торбен резко тронул с места.

— Сцепление тоже ни к черту уже не годится, — пробурчал он.

Опасность миновала! Торбен ничего даже не заметил. Он весь был поглощен уличным движением и своим автомобильчиком-развалюхой.

— Скоро приедем, — сказал он.

Наконец он свернул в сторону, и спустя минуту машина остановилась на улице Тéннесвай.

Дом был очень большой. Старинная вилла с просторным садом.

У въезда в сад стоял старый-престарый автомобиль, доверху загруженный туристическим снаряжением. А на земле лежал долговязый парень и колдовал над потертым ковром, который, судя по всему, собирался расстелить в машине. Машина была зеленая, хозяин, конечно, сам покрасил ее; тут и там на корпусе машины виднелись вмятины, а в салоне громыхал транзисторный приемник.

Парень даже не заметил, как подъехали Торбан с Мартином. Торбену пришлось вплотную подойти к нему и тронуть его за плечо — только тогда тот встрепенулся.

— Привет! — сказал Торбен. — Тебе что, некогда со знакомым поздороваться?

— А, чего? Это ты, приятель? — Долговязый покосился на Мартина: — Привет, Мартин, автомобиль можешь собрать?

Он протянул мальчику запачканную руку.

Мартин покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Меня этому никто не учил.

Долговязый сурово взглянул на Торбена:

— Что за безобразие, черт возьми! Ты пообещал мне квалифицированного механика, а привез какого-то неумеху! Ну ладно, наплевать! Выпьем по кружке пива, что ли? А ты, Мартин, хочешь содовой?

— Ага, спасибо, — сказал Мартин.

— Ты на него внимания не обращай, — сказал Мартину Торбен. — Это же знаешь кто? Всего-навсего наш городской сумасшедший. Вообще-то его Куртом зовут, и иной раз он молодцом бывает. Грета его каждое утро сырым мясом кормит, а не то он почтальона за нос укусит.

Мартин против воли засмеялся. Вот, учиться нужно у этих парней — до чего же здорово, когда с тобой так весело и приветливо разговаривают. И речи Курта ему понравились, и сам Курт. От прежнего страха не осталось и следа, теперь он знал, что подружится с этим парнем.

Втроем они прошли на кухню. Кухонный стол был уставлен грязной посудой.

— Нынче моя очередь мыть посуду, — сказал Курт, а сам тут же извлек откуда-то две бутылки пива и бутылку фруктового сока. Он откупорил все три пряжкой от пояса, поставил их на стол и грустно оглядел горы грязных тарелок. — По правде сказать, вчера я тоже дежурил по посуде, — задумчиво проговорил он. Курт тяжело опустился на стул. — Такие вот дела, — сказал он, — рабочий класс всегда вынужден отдуваться за богатеев.

— Гм, не похоже, чтобы ты переутомился от мытья посуды, — сказал Торбен.

— Ага, и ты, Брут Нильсен, туда же. Не ожидал от тебя, не ожидал…

Курт глядел на Торбена круглыми детскими глазами.

— Если подсобишь мне немножко, как только мы выпьем пиво, я тебе в награду разрешу все тарелки перетереть!

— Эээ… я… это самое, мне вообще-то надо…

Курт сердито перебил его:

— Ты что, неужто ты бросишь здесь, в чужом доме, этого несчастного, безвинного младенца, даже не уверившись, что его здесь не погубят? Будто бы ты не догадываешься, что, как только за тобой захлопнется дверь, я начну избивать этого паренька, пока он сам не вымоет всю гору посуды?

Мартин уже изнемогал от смеха.

— А что, я вымою! — сказал он.

— Нет уж, не дам я тебе посуду! — крикнул Курт. — Знаю: ты перебьешь все тарелки, чтобы только в другой раз их не мыть! А Торбену, этому жирному лентяю, было бы только на пользу немножко поразмяться. — Тут Курт вдруг повернулся к Мартину: — Знаешь что, если тебе не лень, ты лучше сбегай в булочную и купи батон ржаного хлеба. Торбен-то небось, после того как посуду перемоет, будет голоден как волк!

— Э, нет, ты говорил, что я ее вытирать буду. Мыть ее мне неохота!

— Подлец! Эксплуататор! — прогремел Курт и сунул Мартину десять крон.

Мартин схватил монету и стрелой выскочил за дверь.

Курт удивленно поглядел ему вслед.

— А знает ли он вообще, где у нас тут булочная? Боюсь, эту монету я уже никогда больше не увижу…

Курт с Торбеном уставились друг на друга.

— Ничего, подождем минут десять, а то и пятнадцать, — сказал Торбен. — Бежать за ним нет никакого смысла, да и сдается мне, он знает, где пекарня. Дорогу сюда он, во всяком случае, знал…

Курт налил в мойку воды — пора было приниматься за посуду.

— Мальчик-то не из болтунов, — сказал он.

— А когда ему болтать-то было? Ты громыхаешь без остановки. Бедному ребенку и слова вставить не удается.

Курт пожал плечами:

— Может, ты и прав. Поживем — увидим.

Молча перемыли они посуду. Курт то и дело поглядывал в окно.

Потом вдруг крикнул:

— Смотри, вот он! Ну и ну!

— Ты держись как ни в чем не бывало, — сказал Торбен.

Курт кивнул:

— Да, конечно, ты что, за дурака меня принимаешь?

— Отношения как-нибудь в другой раз выясним…

— Привет, Мартин! Молодец! Теперь и поесть можно.

Мартин положил хлеб на стол.

— Вы мне не сказали, какой хлеб купить — белый или черный. Вот я и купил ржаной!

Курт усмехнулся:

— Ржаной хлеб люблю больше всего на свете, по крайней мере с сегодняшнего дня!

Курт принялся вытирать столешницу, а Торбен тем временем убрал всю посуду, потом достал откуда-то сало и маргарин, а потом миску с домашним печеночным паштетом и нарезал колбасы.

Был еще сыр, но такой вонючий, что Курт даже присвистнул.

— Нет, Мартину мы такого не дадим, — сказал он.

Зато паштет прямо-таки таял во рту. Мартин съел три бутерброда.

— Паштет Флéмминг готовил, — с набитым ртом прошамкал Курт. — Флемминг все умеет.

И еще Курт сказал, что сейчас из всех обитателей коммуны дома он один, но остальные, надо думать, скоро придут, кто когда.

— А сам ты раньше где жил? — спросил он Мартина.

— В Ютландии, — ответил мальчик.

Поймав предостерегающий взгляд Торбена, Курт умолк.

Но Мартин вдруг начал рассказывать сам, без всякого принуждения. Он рассказал все по порядку — с того самого дня, когда умер отец. Как мать вдруг сломалась, как семья стала разваливаться.

Мартин пытался объяснить, как случилось, что он очутился в детском доме. Хоть он и сам толком не понимал, почему и зачем его туда отослали. Вроде бы у матери что-то с нервами.

Только вот о Ли Мартин не обмолвился ни единым словом. И не стал рассказывать, как ему удалось сбежать из детского дома. Он заметил, что Торбен слушает его с большим интересом, и старался не проговориться.

— А когда я вернулся домой, — продолжал Мартин, — в квартире оказался какой-то тип, видно к матери моей пристроился. На него даже глядеть противно. Сестренка тоже ушла из дому, но она молодец, живет как надо.

Торбен спросил, где же обосновалась сестренка, но Мартин торопливо ответил, что понятия об этом не имеет.

Торбен, конечно, понял, что он врет, и Мартин сразу заметил, что Торбен это понял, но ни тот, ни другой и виду не подали.

— А раньше ты где жил? До всей этой истории? — спросил Торбен.

— Да здесь, неподалеку, у магазина…

— А этот новый обитатель вашей квартиры, что он за человек? — спросил Курт.

— Противный тип! — с горечью ответил Мартин.

— А мама твоя что обо всем этом думает?

— Не знаю, я же с ней не говорил…

— Мда… ну и история! — Курт задумчиво уставился на потолок; он зажег трубку. — Может, мы скоро потолкуем с твоей мамой. Не сегодня, конечно, а так, денька через два-три… Когда ты немного освоишься здесь у нас…

Курт зашарил по столу в поисках спичек, а трубку сердито швырнул на стол.

— Вот стараюсь отвыкнуть от курения, а эта трубка, кажется, меня уморит! — Он высунул язык. — Смотри, не язык, а огород какой-то!