Внимание ученых, естественно, сосредоточилось на этих печатях. Дешифровка надписей на них могла объяснить загадку возникновения и гибели «Города мертвых» и ответить на вопрос, кто же создал эту поразительно зрелую культуру, о которой тем не менее в исторических источниках не сохранилось ни малейшего упоминания.
Время расцвета Мохенджо-Даро и Хараппы (и нескольких более мелких городов, открытых позднее) удалось определить довольно точно. Печати оттуда нашлись и в Вавилонии, в археологических слоях периода царствования Саргона I, вступившего на трон около 2400 года до нашей эры. Мы можем, следовательно, датировать их — а вместе с тем и письмо на печатях и всю открытую до сих пор в долине Инда культуру — XXV–XXII столетиями до нашей эры. А это значит, что перед нами культура, которая на тысячу лет старше древнейшей индоевропейской культуры, появившейся в Индии только между XVI–XIII столетиями до нашей эры.[16] Следовательно, это древнейшая из известных до настоящего времени культур Индии!
В отличие от дешифровщиков всех видов письма, о которых мы до сих пор говорили, дешифровщики протоиндийского письма вообще не нашли звена, за которое можно было бы ухватиться. Не только знаки его уже на первый взгляд не похожи на знаки всех известных до сих пор письменностей, не только не нашлось ни одной двуязычной надписи, но и не существует текста, в котором было бы более чем 20 знаков этого письма; на большинстве же печатей — три или четыре знака. Вероятно, мы имеем здесь дело с именами, но даже если это имена царей, то ни одного имени царя тех времен и из тех мест ни вавилонские, ни египетские, ни другие источники не сохранили!
Профессор И. Фридрих несомненно прав, когда говорит (в «Истории расшифровки хеттских иероглифов», 1939), что «из ничего не расшифруешь ничего; где отсутствует какая бы то ни было возможность на что-либо опереться, как это до сих пор имеет место в отношении письма из Мохенджо-Даро в долине Инда… там только дилетант или фантазер может надеяться на успех».
Грозный не был ни дилетантом, ни фантазером и все же попытался расшифровать это письмо. Прежде всего он не верил, чтобы отсутствовала «какая бы то ни было возможность на что-либо опереться»: культуры Переднего Востока были слишком тесно связаны между собой, чтобы такой возможности не существовало. После долгих исследований он очень сложным путем обнаружил «поразительное сходство некоторых протоиндийских знаков со знаками хеттского иероглифического письма», которое, как ему казалось, он расшифровал. На основе этого сходства Грозный попробовал прочесть некоторые протоиндийские знаки и тексты на нескольких печатях.
Как мы знаем, и эта проблематичная точка соприкосновения, обещавшая ему надежду на успех, была весьма далека от Архимедовой «точки опоры». Предложенная Грозным расшифровка хеттских иероглифов в отношении большинства «надежно прочитанных знаков» оказалась неправильной. Пали, следовательно, и все выводы, к которым он на этой основе пришел, — и не только в своей ректорской лекции 1939 года, но и в своей «Древнейшей истории Передней Азии и Крита», опубликованной в 1949 году.[17]
Критская проблема — величайшая загадка истории
Хотя мнимая расшифровка протоиндийского письма была уже второй ошибкой Грозного, за ней суждено было последовать и третьей. В 1940 году он повел атаку на критскую проблему, «величайшую загадку истории». Поражение, которое он потерпел, было поистине трагическим.
Сказочный Крит — «посреди винноцветного моря», «прекрасный, богатый, волнами отовсюду омытый», — поет о нем Гомер. А какие проблемы приготовил он языковедам, видно из продолжения 173-го стиха XIX песни «Одиссеи»: «В нем городов — девяносто, а людям, так нету и счета. Разных смесь языков. Обитает там племя ахейцев, этеокритов отважных, кидонских мужей; разделенных на три колена дорийцев; пеласгов божественных племя».[18]
Но это дает лишь слабое представление о критской проблеме. Что это была за страна, если, например, имя ее правителя, «мудрого Миноса», сохранилось только в устной традиции, без каких-либо исторических подтверждений и притом со времен, когда греки были еще варварами? Какие постройки должны были быть в «Кноссе — между всех городов величайшем на Крите», если греческая мифология приписывала их создание легендарному Дедалу? Каким могуществом должен был обладать критский царь, «собеседник Зевеса», если мог возникнуть греческий миф, согласно которому афиняне вынуждены были платить ему кровавую дань — семь юношей и семь девушек, чтобы он мог принести их в жертву Минотавру, быку с человеческой головой или человеку с бычьим телом, пока это чудовище не убил с помощью Ариадны Тесей?
В 1900 году (нашего летосчисления) появилось основание надеяться, что критская проблема будет наконец разрешена. Разыскивая следы «спартанского» иероглифического письма, на Крит попал англичанин Артур Эванс (1851–1941). Он собирался задержаться там на неделю, но, прогуливаясь в окрестностях нынешнего Гераклиона, заметил следы раскопок греческих археологов. Его заинтересовали неизвестные до тех пор архитектонические элементы, и он сам принялся за раскопки. «Один год труда — и критская загадка перестанет быть загадкой». Но Эванс вел раскопки не год и не два, атридцатьлет, и лопаты его работников открыли не только «лабиринт царя Миноса», но и богатейшие памятники великой древней культуры. И почти каждый из этих памятников ставил перед историками различнейших специальностей новые проблемы.
Две из тысяч табличек, выкопанных Эвансом на Крите. Слева — табличка с критским линейным письмом «А»; справа — с критским линейным письмом «Б»
На белый свет выступили замки и дворцы критских правителей. Но сколько Эванс ни копал вокруг, городских стен он не нашел. Годами искали археологи и историки объяснение этого поразительного факта. Может быть, стены уничтожены завоевателями? Или побежденные критяне вынуждены были их разрушить, как афиняне «Великую стену» Фалерской гавани? Но как объяснить, что не были найдены даже основания этих стен? Сейчас мы знаем: критяне не укрепляли свои замки, дворцы и города, потому что крепостной стеной Криту служил могучий флот, а критский царь был «настоящим владыкой морей».
Нашлись свидетельства о жизни критян, особенно их правящего слоя: великолепная, до сих пор сверкающая красками настенная роспись в кносском дворце и дворцах в Фесте, Малий и других городах. Кто создал эти фрески? Кто эти утонченные дамы в изысканных туалетах, с кокетливыми улыбками и накрашенными губами, которых ученые назвали «парижанками»? Что побуждало благородных юношей предпочесть охоте и войне прогулки во «французских парках, засаженных лилиями и шафраном»? Почему ни один из художников этой культуры никогда и нигде не изобразил воинов, сражения, осады, пленения — сцены, с которыми мы встречаемся почти на каждом вавилонском или ассирийском рельефе? Какой критский архитектор в этом крае землетрясений догадался возводить постройки с эластичными стенами, в которых перемежаются слои каменных блоков и деревянной прокладки? Когда местные правители стали заводить в своих дворцах ванные, канализацию и «искусственный климат» — притоки теплого и холодного воздуха, поддерживающие в помещении постоянную температуру?
На каком общественно-экономическом фундаменте возвел народ Крита свои замечательные постройки, свое искусство, свою культуру, основал свое оптимистическое мировоззрение, которому был неведом страх смерти? Каким было критское политическое устройство?
Из лабиринта этих проблем ученых могла вывести лишь новая нить Ариадны — дешифровка критского письма. Или точнее: разных видов критского письма. Эванс выкопал тысячи письменных документов и определил три типа письма: 1) иероглифы, 2) линейное письмо, очевидно, более древнего типа («А») и 3) позднейшее линейное письмо («Б»). Остается еще добавить, что он не нашел ни одного двуязычного текста и никто не знал, на каком языке все эти надписи сделаны. Напомним также то, что нам стало известно в другой связи: в 1940 году, когда Грозный начал заниматься критским письмом, Эванс опубликовал лишь незначительную часть найденных им табличек.