7

Товарищи Лу Неккер обосновались в здании с голливудским фасадом. На фронтоне из светлого камня пара атлетически сложенных нимф обрамляла элегантную надпись «Механические мастерские Жерве Жармона». Рядом с мощными чугунными опорами особенно удачно смотрелись изящные мозаики в пастельных тонах, оттененные позолотой. Ингрид восторженно охала, пока Лоле не удалось затащить ее под арку. Деревянный щит был завешан афишками, извещавшими о концертах, выставках и перформансах. Не обошлось и без листовок с пламенными призывами. Одна из них начиналась словами: «Все на защиту Художественного центра Жармона!»

Ингрид своим решительным шагом уже вступила на лестницу, но Лола удержала ее, указав на приоткрытую калитку, за которой что-то зеленело. Они обнаружили пышно цветущий сад, окруженный стенами домов. В нем трудился лысый коротышка в сером комбинезоне. Немного поколебавшись, Зигмунд дал понять Ингрид, что не прочь поближе познакомиться с этим удивительным буйством зелени. Она сняла поводок и вдруг хлопнула себя по лбу:

— Holy cow!^[6]

— Что с тобой?

— Вспомнила одну мелочь, Лола! Теперь я понимаю, о чем говорил майор Дюген.

— Поздравляю тебя.

— Брэд подрабатывал на стороне. И он знал Лу Неккер. Потому что работал у нее под окнами. Может даже, в этом саду!

— Ничего себе мелочь!

Поразмыслив, Лола отправила Ингрид поподробнее изучить афишки, а сама решила поближе познакомиться с этим неожиданным эдемом. Полюбоваться стеной, увитой клематисами, и зарослями штокроз. Тугие белые венчики напоминали атласную кожу. Лола наклонилась, чтобы вдохнуть их аромат. «Волшебный», — подумала она, закрыв глаза. Более насыщенный, чем у жасмина, более плотный, чем у апельсинового дерева. Она с усилием выпрямилась, сбросив сковавшие обоняние чары. Буйно цветущий боярышник смешался с изобилием роз, чья палитра менялась от перламутра до самого густого багрянца. Чуть подальше согласно пламенели настурции, герани, гвоздики и маки. Лола разглядела теплицу из металла тонкой работы, окаймленную оранжевыми гладиолусами и кустиками дрока, за запотевшими стеклами виднелись пальмы и лианы.

Голова садовника была гладкой, как цветочный горшок, но густые бачки разрослись до самого подбородка. Он оторвался от прополки и приветливо кивнул ей. Она не пожалела времени, чтобы воздать должное красотам его сада, сделав упор на розы и штокрозы, и лишь потом предъявила ему старое полицейское удостоверение, память о том времени, когда она управляла комиссариатом на улице Луи-Блан. Украшенный славным бюстом Республики, документ создавал необходимую иллюзию.

— Вы знакомы с Бернаром Мореном?

— Забавно, ваши коллеги меня уже об этом спрашивали.

— Всегда полезно сопоставить полученные сведения, знаете ли.

— Сопоставляйте, сопоставляйте, мне это ничего не стоит. И потом, вы симпатичная — сад мой похвалили. И собака у вас симпатичная — не роется в земле, не подрывает корни.

— Да, Зигмунд прекрасно воспитан, — заметила Лола. — Так что вы сказали моим коллегам?

— Что Бернар — славный малый. Сестра Маргарита его недолюбливает, а мне он по нраву.

— Сестра Маргарита?

— Настоятельница монастыря Милосердия. Сад вообще-то их. И дома эти тоже их. Кроме бывших мастерских Жерве Жармона. Старика Жармона я видел-то всего пару раз. К тому же мельком. Вот и с сестрами так.

— Они редко покидают монастырь?

— Во-во. Я здесь еще и за сторожа, потому и живу тут, — уточнил он, показывая на небольшую постройку за теплицей, — но почти никого не вижу. Я как одинокий страж рая. А Бернар был мне за товарища.

— Вы с ним разговаривали?

— Он мог и подсобить. Задаром.

— Неужели?

— Точно говорю. Да еще он мне насчет кизила столько всего присоветовал.

— А почему сестра Маргарита его невзлюбила?

— Да кто ее знает. Накинулась тут на меня. Нельзя нанимать себе помощников и впускать кого попало, запрещается оставлять сад и теплицу открытыми, и, добрый мой Ромен, то, и, добрый мой Ромен, се. Только я прикинулся глухим дурачком. Здорово помогает, если хочешь, чтобы от тебя отвяли. Хотите покажу?

Он свинтил с лейки насадку, засунул носик в ухо и принялся гримасничать. Зигмунд подошел поближе и уселся, надеясь на продолжение. Но садовник привинтил насадку на место.

— Впечатляет, — улыбнулась Лола.

— Сестра Маргарита всегда за соблюдение устава. Кто бы спорил.

— Бернар никогда не говорил вам, что привело его в Париж?

— Разве он не здесь родился?

— Нет, он американец.

— Поди ж ты! Вот бы не подумал. А ведь у него мать живет неподалеку.

— Это он вам сказал?

— Уже и не помню. Только когда цвели магнолии, Бернар спросил — можно ему сделать букет для своей матушки. И спрашивать нечего, парень, говорю я ему. Цветы — загляденье, только вот живут недолго!

Поколебавшись, Лола спросила:

— А моим коллегам вы говорили, что мать Бернара живет поблизости?

— Нет. Они же ничего не сказали про мои розы и штокрозы. Так, слово за слово, лепесток за лепестком, мы с ними далеко не ушли.

— А вы не могли бы помолчать об этом еще некоторое время?

— Полицейские разборки?

— Скорее размолвки. Но все по-честному.

— В вас-то я не сомневаюсь. Тогда по рукам! Ни слова им не скажу.

Лола поблагодарила его и присоединилась к Ингрид, которая все еще внимательно изучала листовки. Американка объяснила ей, что художники выступали против крупной сделки с недвижимостью. Некий подрядчик положил глаз на весь комплекс зданий с центральным парком, чтобы перестроить его под фешенебельный квартал. Проект «Толбьяк-Престиж», предполагавший соединить монастырь восемнадцатого века с механическими мастерскими, существовал пока только на бумаге. Ордену, к которому принадлежали монахини Милосердия, предстояло продать свои владения фирме «Батикап».

Со своей стороны, Лола пересказала беседу с садовником Роменом.

— Мать — француженка! — воскликнула Ингрид. — What the fuck!

— Пока об этом знаем только мы. Не стоит терять преимущество.

Лола позвонила в телефонную справочную. Ей объяснили, что в Тринадцатом округе проживают два Арсено, и оба они — в закрытом списке телефонных абонентов. Она позвонила лейтенанту Бартельми и попросила его по своим каналам связаться с Франстелекомом и органами социального обеспечения, а также поискать информацию о дорожных штрафах на имя мадам Арсено, матери Брэда, или даже Брэдфорда, с той же фамилией, проживающей в Тринадцатом округе, а возможно, в окрестностях Толбьяк-Корвизар.

Лола предложила Ингрид нанести визит сестрам Милосердия. Они поднялись по улице Толбьяк и вскоре заметили вход в монастырь. Монахиня-привратница окинула беспокойным взглядом Зигмунда и Ингрид, но при виде респектабельной Лолы тут же согласилась позвать сестру Маргариту. Ингрид объяснила Зигмунду, что ему придется подождать в холле.

— Этот пес выполняет все, что прикажет ему моя подруга, — заверила Лола встревоженную монашку. — Да-да, сами увидите. Просто поразительно.

— Но у нас даже некуда его привязать. Вы уверены, что…

— Что он будет паинькой, да-да. К тому же вам, наверное, знакома цитата из Вилльмеца?

— Увы, нет, мадам.

— «Не держите собаку на поводке, если хотите сохранить ее привязанность».

— Нет, этого я не знала, но вы и вправду уверены…

— А вот эта пословица — прямо из Персии: «Ласковым словом можно и слона на волоске водить». Я уверена, что у вас найдутся ласковые слова, сестра.

Наконец-то Лола заставила ее улыбнуться. Завязалась непринужденная болтовня о животных всех мастей. Их прервало появление еще одной монахини. Подруги последовали за ней по лабиринту, где витали запахи капусты и мастики, а стены украшала череда портретов служителей церкви: кардиналы с суровыми лицами, утопающие в роскоши, миссионеры, обращающие в христианство далекие жаркие страны, экзальтированные монахини. Только три последние картины выбивались из общего ряда. На всех был изображен дворянин в нарядном мирском костюме, румяный, с блестящим взором и непокорной белокурой гривой, стянутой лентой. В конце коридора их ждала строгая монахиня, за плечами у которой, похоже, было не меньше семидесяти весен. Спина у нее была согнута, а руки изуродованы артритом, но взгляд сохранил твердость стали. Так что Лола не стала щеголять перед ней ни цитатами, ни просроченным удостоверением, а просто изложила ей цель своего визита.