Все они желали задержать царевича в пути, не допустить в Россию. Кикин даже достал Ивану Афанасьеву Меньшому подорожную для поездки за границу: ему поручалось предупредить царевича о грозящей беде. Поездка не состоялась, так как Иван Большой, боясь за брата, не отпустил его. Да и бесполезно было ехать: Румянцев и Толстой держали Алексея под строжайшим надзором и никого к нему не допускали.

31 января 1718 года Алексея привезли в Москву.

Царь Петр возвратился в Петербург раньше, в октябре 1717 года. Эта его последняя поездка в Западную Европу заняла около двадцати месяцев. Русская дипломатия добилась за это время важных успехов. В Амстердаме Россия, Франция и Австрия подписали договор, который должен был обеспечить прочный мир в Европе после окончания Северной войны. И еще одному важному делу было положено начало во время странствий Петра Алексеевича за границей: решено было начать переговоры о мире со шведским королем Карлом XII. Немало дипломатических совещаний и конференций предшествовало принятию этого серьезного решения.

Посредницей между Россией и Швецией выступила Англия, которая не желала усиления России на Балтийском море и была заинтересована в прекращении войны.

В промежутках между дипломатическими переговорами царь лечился на курортах: здоровье его сильно страдало от беспрестанных переездов, неприятностей и вечных забот. Петр намеревался еще пожить за границей, но его звала в Россию тягостная необходимость расследовать преступления мятежного сына.

Большой зал Кремлевского дворца был полон знатью. Сенаторы, генералы, епископы стояли кучками, чуть слышался тихий, приглушенный говор. Некоторые из присутствующих были сторонниками Алексея. В течение многих лет они лелеяли мысль о победе мятежного царевича; теперь пришел час расплаты.

Царь с гневно нахмуренным лицом стоял в дальнем углу зала, на голову возвышаясь над толпой. Приподнявшись на цыпочки, что-то шептал ему рязанский митрополит Стефан Яворский. Петр отрицательно качал наклоненной к собеседнику головой.

Раздался смутный гул. Все повернулись ко входу. Два офицера ввели Алексея. Царевич был в простом кафтане, без шпаги. Опухшее лицо его было бледно, взор устремлен вниз.

Присутствующие расступились, очистили длинный коридор. В конце коридора высился царь, огромный, застывший в молчании, но в самой его недвижности чувствовался клокочущий гнев. Алексей робко поднял голову — навстречу ему блеснули страшные глаза… И, уже не в силах оторваться от них, царевич шел вперед колеблющимися шагами меж двух стен раззолоченных мундиров и атласных ряс.

Не дойдя трех шагов, царевич упал на колени.

— Батюшка… прости! — с мольбой прошептал он.

— Сын мой! — Голос царя был суров. — Преступления твои безмерны, но я обещал простить тебя. И слово свое сдержу. Однако ж должно тебе понять, что в прежнем своем сане ты не можешь оставаться. Отрекись от наследства, назови подстрекателей, кои тебя подговаривали к бегству. Только сим докажешь искренность своего раскаяния.

Толпа, наполнявшая зал, задвигалась, точно на нее дохнуло морозным ветром.

А царевич полз на коленях к отцу, поднимая вверх лицо, залитое слезами, и лепетал:

— Помилуй! Сохрани жизнь! Все, все открою!..

Петр с презрением посмотрел на сына:

— Иди за мной!

Оба вышли в пустую комнату. На столе была приготовлена бумага, стояла чернильница. Петр сел в кресло, Алексей остался на ногах.

— Говори! — Царь взял перо.

Из уст царевича полились фамилии: Александр Кикин, Никифор Вяземский, Иван Афанасьев Большой, Федор Дубровский, царевна Марья Алексеевна…

Чем больше, тем лучше, тем милостивее будет отец. Царевич был жалок, противен в своих стараниях вспомнить всех, кого можно приплести к делу.

Но при всем своем страхе Алексей не потерял самообладания. Одно имя не должно быть ни при каких обстоятельствах названо отцу: это имя его доверенного слуги Стратона Еремеева, который ездил с письмом к шведу. Царевич сознавал, что, если откроется эта его вина, его тяжкая измена родине, ему придется расстаться с жизнью.

Алексей знал, что тайна укрыта надежно. По приказу царевича, Стратон должен был вернуться из Голландии с паспортом немецкого купца; не заезжая в Петербург, направиться в дальнее поместье Алексея и вступить там в должность управителя. Царевич со времени бегства из России ничего не слышал о Стратоне, и это его успокаивало. Ведь если бы дело открылось, то царь, встретив сына, тотчас бросил бы ему в лицо страшное слово: «Изменник!»

И царевич скрыл имя Стратона Еремеева.

Вельможи в большом зале трепетали, думая о том, кого назовет Алексей в тихой пустой комнате. Разве, спасая себя, не может он выдать сообщников? Время тянулось бесконечно.

Наконец царь вышел. За ним, понурив голову, следовал Алексей.

Все перешли в Успенский собор. В дымном сумраке храма, на коленях перед царем и толпой архиереев в золотых парчовых ризах, Алексей отрекся от наследства и дал в том клятву на кресте и Евангелии. Затем принес присягу своему младшему брату, двухлетнему царевичу Петру Петровичу.

Все кончено: Алексей уже не наследник русского престола. В тот же день неутомимый царь успел написать и опубликовать манифест, в котором объявлял, за какие вины лишил наследства старшего сына, и грозил суровыми карами и самому Алексею и его сторонникам, если они когда-либо нарушат присягу Петру Петровичу.[187]

Глава X

РОЗЫСК

Началась расправа. Розыском, конечно, занялся Преображенский приказ. Иные виновные были в Москве, других нужно было доставить из Петербурга.

В числе первых царь вытребовал из столицы Кикина. В то время, когда Петр писал указ князю Меншикову об аресте злодея и изменника Александра Кикина и о высылке его в Москву под крепким караулом, в кабинет царя вошел за каким-то делом Семен Баклановский.

Остановившись за спиной царя в ожидании, когда можно будет с ним заговорить, зоркий денщик разглядел, о чем пишет царь.

Указ об аресте Кикина! Настало время действовать. Петр быстр в поступках, его указы не задерживаются на письменном столе: надо его опередить!

Баклановский выбежал из комнаты. Излишней поспешностью он погубил себя и Кикина. Царь был необычайно наблюдателен; неожиданное исчезновение Баклановского, даже не доложившего, зачем он приходил, заинтересовало Петра, вызвало подозрения.

— Разыскать Сеньку Баклановского! — распорядился Петр.

Начались поиски. Через полчаса дрожащий денщик был введен к царю и с воплем упал к его ногам.

— Прости, государь!

— А, знает кошка, чье мясо съела! — с холодной усмешкой на плохо выбритом круглом лице сказал царь. — Свести его в Преображенский приказ!

— Ваше величество! Не надо… Не надо! — выл обезумевший от страха Баклановский. — Я во всем признаюсь… Меня подкупил Кикин!

— Кикин? Ага!.. — Царю все стало ясно. — Следственно, ты послал к нему курьера?

— Да, государь.

— Так! В приказ тебя все равно сведут! Близ меня не должно быть изменников!

Баклановского увели. Перед Петром появился очередной фельдъегерь.

— Немедленно скачи в Питер! — приказал царь. — Вперед выехал другой курьер. Ты должен его обогнать! Понял?

— Так точно, ваше величество!

Царский курьер приехал раньше, и Кикин был арестован.

Чтобы не повторялись подобные случаи, Петр распорядился: из Москвы выпускать только тех, кто предъявит подорожную от царя или сената. По дорогам были расставлены надежные караулы, проверявшие проезжающих.

Одного за другим вводили в застенок сторонников Алексея.

— Злоумышлял ли ты против его царского величества государя Петра Алексеевича и хотел ли возвести на престол Алексея Петровича? — был к ним первый вопрос.

Заговор все отрицали. Было недовольство, были жалобы на тяжелое житье, мечтали о времени, когда сядет на престол царь Алексей Петрович, но на высокую особу государя не покушались.