В Петербурге еще до получения царского письма поднялась тревога. Царевна Марья Алексеевна вернулась в столицу и приехала навестить детей Алексея. Поднимая и целуя маленьких Наталью и Петра, царевна горько расплакалась:

— Бедные сиротки! Нет у вас ни отца, ни матери!

Царевна Марья плакала неспроста: хотя племянник под Либавой не открыл ей свои планы, однако она их разгадала и сердцем почуяла, что Алексей бежал от грозного отца.

По городу поползли слухи, будто царевич Алексей арестован и сослан в дальний монастырь; некоторые утверждали, что Алексея уже нет на свете, что он по приказу отца казнен. Даже письмо царя с извещением о бегстве Алексея не прекратило толков.

В цесарской земле Алексей вздохнул свободней. Но ему все еще мерещилась погоня. Он не отводил глаз от заднего окошечка кареты. Если их кто-нибудь догонял, Алексей бросался к переговорной трубе и бешено кричал кучеру:

— Гони! Гони!

Дико озираясь, он забивался в угол кареты и только тогда приходил в себя, когда слуги докладывали ему, что никакой опасности нет. Алексею всюду чудились шпионы; не раз представлялось, что из толпы с укором глядят на него глаза Егора Маркова. На станциях царевич выходил закутанный, подняв воротник шубы, чтобы никто не видел его лица. Для обеда в станционных помещениях он требовал отдельную комнату.

Когда карета царевича скрывалась вдали, любопытные бюргеры выходили на крыльцо, смотрели на дорогу и говорили:

— Очень странно! Этот господин бежит так, точно за ним гонится полиция всей Европы!

В Вену царевич приехал вечером 10 ноября 1716 года.

Он приказал тотчас везти себя к вице-канцлеру[184] графу Шёнборну.

— Государь царевич! — взмолился камердинер Иван Федоров. — Уже поздно. Его светлость небось почивают… Нашли бы гостиницу, переночевали…

— С…собака! — Царевич ударил Ивана в лицо. — Еще указываешь мне… А-а-а! — вдруг вскричал он, и лицо его перекосилось от злобы. — Тебя подкупили мои враги! На батюшкину сторону перешел! Говори, сознавайся! — Он ухватил слугу за горло и начал колотить головой о стенку кареты.

— Царевич, смилуйся! — взвыл Иван. — Ни сном, ни духом ни в чем не повинен!..

Разыскали дом Шёнборна. Граф узнал о неожиданном появлении царственного посетителя. Вице-канцлер был очень удивлен, приказал просить.

Он вышел в приемную, лакей ввел туда царевича. Алексей и вице-канцлер остались вдвоем в огромной комнате, тускло освещенной свечами.

Алексей сбросил шубу, на нем остался теплый беличий камзол, на ногах — меховые сапоги. Прямые черные волосы растрепались, узкое бледное лицо было искажено страхом.

Вице-канцлер с возрастающим удивлением следил за странным поведением гостя. Алексей подбежал к нему, ухватил за руку:

— Здравствуйте, граф… — и, наклонясь совсем близко к его уху: — Здесь можно говорить свободно?

— Сделайте милость, ваше высочество! — отвечал Шёнборн.

— Вы не знаете, — забормотал, заикаясь, царевич, — я окружен шпионами, соглядатаями. За каждым шагом следят. Меня хотят убить, отравить! — истерически выкрикнул царевич.

Шёнборн привык всегда сохранять невозмутимость, он и теперь был совершенно хладнокровен.

— Успокойтесь, ваше высочество! Вы у друга. Здесь никого нет, ничто не угрожает вам.

— Ах, если бы вы знали, граф! Но слушайте… У вас есть пиво? Прикажите подать мне!

Граф отдал распоряжение. Пива не нашлось. Через несколько минут принесли бутылку старого мозельского вина и два бокала.

Царевич налил бокал, расплескав вино на скатерть, поднес к губам, но вдруг остановился, вспомнив, как две недели назад сам подавал кубок со снотворным зельем Егору Маркову.

— А… сюда ничего не подмешали?

— Ваше высочество! — воскликнул оскорбленный Шёнборн.

Он налил себе вина и со словами: «За здоровье вашего высочества!» — осушил бокал до дна.

Успокоенный, Алексей выпил и налил себе вновь.

— Нужно ли говорить, граф? — сказал он, озираясь по сторонам с ужасом. За каждой портьерой ему мерещился сыщик, в каждом скрипе паркета слышались враждебные голоса. — Я бежал из России! Да, да, убежал, — заторопился он, боясь, что Шёнборн его перебьет. — Меня хотят погубить, отнять корону у меня и моих бедных детей… Я отдаюсь под покровительство цесаря! Он должен спасти мою жизнь! — Алексей снова выпил бокал. Вино возбуждало его, заставляло говорить все быстрее и несвязней. — Меня хотят постричь в монастырь, а я не хочу, не хочу, не хочу!!

Голос Алексея все повышался, перешел в исступленный визг.

Шёнборн молчал, тихо постукивая пальцами по столу. Вражда между отцом и сыном давно была ему известна, но он не предполагал, что она зашла так далеко.

— Отец говорит, что я не годен ни к войне, ни к управлению! Неправда! — Алексей позабыл, что он сам всегда утверждал это в разговорах с отцом и в письмах. — У меня довольно ума! Меня ославили пьяницей! Да, я пью, пью! Но кто тому причина? Проклятый Меншиков! Это он приучил меня к кутежам… Я повторяю: цесарь должен спасти мою жизнь!

Он в изнеможении бросился на стул. Шёнборн был теперь вполне спокоен, даже рад. В руках австрийской дипломатии очутился крупный козырь! Если Австрия поможет Алексею против Петра, царевич за это заплатит; если придется помочь Петру против Алексея, заплатит Петр. Довольный Шёнборн запоминал слова царевича.

— Ведите меня к цесарю! — исступленно кричал Алексей, с хрустом сжимая тонкие белые пальцы. — Я должен его увидеть, открыть всю правду, пока меня не предупредили враги!

— Ваше высочество! Вы в совершенной безопасности. У вас здесь нет врагов. Но сейчас поздно идти к цесарю… Да и не стоит, пока мы не доложим о вас.

Алексей заметался по комнате; за ним по квадратам паркета тревожно скользила огромная тень.

Он снова жаловался на отца, обвинял Екатерину и Меншикова в том, что они хотят его смерти, подсылают отравителей.

Речь Алексея была несвязна; почти беспрестанно царевич повторял навязчивую мысль, что его хотят отравить. Одна из портьер зашевелилась от невидимого тока воздуха. Алексей задрожал, бросился к ней с пистолетом, выхваченным из-за пазухи, откинул. Никого!

— Ваше высочество, — сказал Шёнборн, — я укрою вас в надежном месте, куда не проникнут ваши враги. Не советую представляться императору и императрице. Молва о вашем визите мгновенно облетит город, дойдет до ушей резидента Веселовского…

— Да! — встрепенулся Алексей. — Вы правы. Проклятая лисица Веселовский! Граф, клянитесь, что о нашем свидании не узнает ни одна живая душа!

— Даю слово, ваше высочество!

Алексей вышел от Шёнборна ослабевший, еле держась на ногах. Он переночевал в гостинице. 12 ноября его тайно перевезли в недальнее местечко Вейербург.

Цесарю было доложено о появлении в Вене русского царевича и о том, в каком состоянии он находится. Правительство, боясь дипломатических осложнений, признало, что личное свидание между Карлом VI и Алексеем не может состояться. Император послал в Вейербург министра поговорить с Алексеем, выслушать его желания и опасения.

За три недели пребывания в Вейербурге Алексей отдохнул, нервы его окрепли, ему уже не мерещились соглядатаи за каждой дверью, и он мог разговаривать спокойно с посланцем цесаря. Царевич вновь повторил обвинения против отца, а главным образом против Меншикова и Екатерины, и просил только об одном: не выдавать его отцу.

— Если цесарь намерен меня выдать, тогда уж лучше сам пусть казнит. Передайте его императорскому величеству: бедный гонимый родственник просит пощадить невинную его кровь.

На тайном имперском совете было решено: укрывать царевича, пока не представится случай помирить его с отцом.

Алексея перевезли в тирольскую крепость Эренберг под видом опасного государственного преступника.