Пустынна была главная улица села. Все на строительстве, только дети и старики дома, но и они сидят по избам. Такое настало время; лучше не попадаться на глаза немецким патрулям. Патрулировать теперь стали чаще. Соколов увидел, как из-за поворота вышли и остановились у колодца рядом с высоким домом конюха Шашкина двое немцев. Патруль! Ходят только по двое, а то и по трое. Боятся!

«Просверлил вас всё-таки Сверлилкин! — усмехнулся механик. — Зря говорят: один в поле не воин! Воин! Маленький, но упорный. Миллионы таких и выиграют войну! Вроде бы ерунду придумал. Ну, поставил две-три хлопушки, ну, разбил немцам пару автомашин да вывел из строя несколько солдат. Мелочь для такой войны! А на самом деле вот она во что обернулась, эта мелочь!»

Сегодня Штубе, прощаясь, мрачно сообщил, что исчезло семеро крестьян. Не явились на строительство. Их нигде не могут обнаружить. Он считает, что ушли к партизанам. Это чрезвычайное происшествие, и он должен о нем доложить в Брянск и получить инструкции. Поэтому вместе с Соколовым едет обер-лейтенант.

Но где ж он? Соколов поморщился. Он терпеть не мог этого бравого солдафона, вечно рассказывающего анекдоты. Придется всю дорогу их слушать и делать вид, что очень смешно.

После ухода старосты и Шашкина Митька не стал ложиться, а полез в печь поглядеть, нет ли чего поесть. Увидел в маленьком чугунке пепельные картошины, повеселел. Не могла мамка уйти так! Наварила картошки. Спасибо ей!

Он взял из чугуна руками две горячих картофелины и, перекатывая в ладонях, побежал к постели. На постели лежала забытая Шашкиным пахучая колбаса.

У Митьки потекла слюна. Он спихнул колбасу на пол и принялся чистить картошины, дуя на них.

Во дворе послышалась немецкая речь. Митька испугался, вскочил и, подбежав к окну, увидел двух немецких автоматчиков. Один остался во дворе, Митька со страхом следил, как он снял автомат с плеча, а второй стал подниматься на крыльцо.

«Уследили? Шашкин подослал? — гадал Митька. — Чего теперь делать-то…»

Стук тяжелых подкованных сапог прогремел в сенях, и в избу вошел белобрысый молодой солдат. Он что-то быстро проговорил, строго глядя на Митьку.

Митька ничего не понял.

Солдат снова быстро что-то сказал.

— Чё… чего надо-то? — срывающимся голосом спросил мальчишка. — Надо-то чего?

Солдат вдруг рассмеялся и сказал на чистом русском языке:

— Ты чего токаешь? «То», да «то»! Митька мне нужен. Это ведь ты?

Митька совсем опешил.

— Ну…

— Ты, да?

— Ну…

— Механика Соколова знаешь? Скорей!

Еще бы Митьке не знать Соколова! Выручил тогда от Шашкина.

— Найти Соколова сможешь? — солдат подошел к окну и сделал какой-то знак своему товарищу. — Говори скорей, пора уходить!

— Чего его искать-то? Здесь он. В селе.

— Тогда слушай и запоминай. Передай ему: «Проще, чем сверло заточить». Сам не понимаю, что это, но передать приказано.

Митька даже подпрыгнул на месте. Сверлилкин! Где он? Что с ним?

— Когда передать-то?

— Срочно! — солдат попятился к дверям и добавил: — А тебе с матерью уходить в лес! Немедленно! — и он исчез.

«Ай да Сверлилкин! — радовался Митька. — Не забыл, вот человек! Сейчас я Соколова сыщу!»

Наконец-то обер-лейтенант появился на крыльце комендатуры.

— Иду, господин инженер-механик! — крикнул он, спускаясь с крыльца. — Нас будут сопровождать два мотоциклиста. Теперь это необходимо, — закончил он, подходя и открывая дверцу. — Одну минуту, сейчас они прибудут.

Соколов увидел, как от колодца отошел мальчишка с ведром, и странно, но ему показалось, что мальчишка делаете какие-то знаки. Он пригляделся — да это ж Митька! Кажется, ему что-то надобно… Странно!

— Мм-м… ох! — простонал Соколов.

— Вам дурно? — всполошился обер-лейтенант. Он уже уселся рядом с Соколовым.

— Ничего, ничего… — прошептал Соколов, открывая дверцу со своей стороны. — Ничего… немного воды, — он вышел из машины и пошел к Митьке.

— Я прикажу ему! Он принесет сюда, господин инженер-механик!

Но Соколов быстро подошел к Митьке и, взяв у него ведро, начал пить маленькими глотками очень холодную ключевую воду.

— Велели сказывать, — еле слышно, одними губами произнес Митька. — «Проще, чем сверло заточить»! — глаза мальчишки сияли.

— Очень холодная вода, — нарочито громко сказал механик, отдавая ведро. — Очень холодная! — повторил он. Машина уже подъехала к ним. Два мотоциклиста в кожаных куртках с автоматами наперевес следовали за ней. Механик открыл переднюю дверцу и сел не с обер-лейтенантом, а с шофером.

— Вам плохо, господин инженер-механик?

— Нет, нет, спасибо. Наоборот, я думаю, что не задержусь в госпитале. Такое горячее время, что стыдно лежать, господин обер-лейтенант.

— О! Тогда мы будем снова сотрудничать. Вперёд! — Машина взревела, рванула с места, мотоциклы за ней. — Новый анекдот, господин инженер-механик!

К полудню Шашкин напился и совсем одурел от страха и злобы. Он ворвался в приемную комендатуры, на ходу вытаскивая из кармана своего макинтоша какую-то грязную бумажку.

— Все у меня на веревочке, — ткнул он в бумажку, — всех переписал! Большевики! Партизаны!

Штубе как раз в приемной отчитывал старосту Ивана. Староста стоял перед ним, как всегда смиренный, с низко опущенной головой. И, как всегда, нельзя было разглядеть выражения его лица. Что он там скрывает в своей дикой бороде, этот хитрый мужик?

— Я прикажу побрить твой борода! — выходил из себя Штубе. И оттого, что староста внешне никак не реагировал на его слова и угрозы, а по-прежнему смирно стоял и смотрел в пол, немец злился всё больше и больше. — Где твой люди? Семеро убежали партизан?! Я прикажу вешайт! — фальцетом выкрикнул Штубе, и староста, переступив с ноги на ногу, вздохнул. Понял, кажется, что это не пустая угроза. — Я поставлю виселиц посреди этой улицы. И ты сам будешь тянуть веревка, староста! — Штубе резко повернулся к Шашкину. — Кто пропустиль тебя? Я спрашивай?!

Шашкин не ожидал здесь встретить старосту и потому немного сник. Заниматься предательством при посторонних ему еще не приходилось. Тем более при старосте. Он даже попытался спрятать назад свою бумажку Но Штубе глядел на него в упор.

— Вы же сами приказали меня завсегда пущать.

— Что это есть? Дай! — вырвал Штубе бумажку и поверх очков начал ее разглядывать. — Это что за фамилий?

Староста быстро поднял голову и с такой ненавистью поглядел на конюха, что тот заорал, как ужаленный.

— Это он всё, — показал он рукой на старосту. — Развел тут партизанов! Хотели скотинку в столовую вашу сдать, чтобы покормить, значит, получше. Чтобы ваши солдаты свежанины поели. Так запретил он!

— Это все есть правда, староста Иван? Ну, почему ты молчишь?

— Где у него своя-то корова? Свою бы и сдавал. Так нет! Он свою-то знаете кому продал? — староста поглядел на Шашкина. — Сам бы сказал, где твоя корова-то!

— Ну, продал, чё такого! — оробело ответил Шашкин. Корову он продал на красноармейскую кухню, только началась война.

— Скажи уж, кому продал, — староста махнул рукой. Доносить даже на Шашкина ему было противно.

Но Штубе не интересовала корова Шашкина.

— Ти… Тимохи… Тимохи… — с трудом разбирал он корявые буквы. — Почерк шлехт! Ду лернсте шлехт! Плохо учился! — Штубе стал читать дальше. — Смир… Смирнова… Ка-ра-сев… Устю… Устюжанин.

— Я — Карасев, — сказал староста. — В чём дело?

— В чём дело? — переспросил Штубе. — Что за фамилий? Ну! — прикрикнул он, видя, что Шашкин мнется.

— Так, — поежился Шашкин и решился: — Так они в партизаны хотят! Вот крест! — он быстро перекрестился, и Штубе заметил, что рука у него дрожит.