Больше всего для процветании «фараонова» племени сделал незабвенный «комбайнёр» Михаил Сергеич. После его указа о борьбе с алкоголизмом камыш уже не рос по дорогам Цыганского поселка, его вытоптали многочисленные поклонники "зеленого змия". А с началом девяностых годов в цыганском поселке уже во всю властвовал опий. Теперь даже самые бедные из цыган них разъезжали на подержанных иномарках. Но только у одного из них, у того самого Гриши Графа стоял большой кирпичный дом с громадным сеновалом и конюшней. Все остальные так и прозябали в своих наполовину сгнивших домах, не удосуживаясь порой залатать прогнивший пол. К этому времени Владимирский поселок окончательно переименовали в Цыганский.

До поры Нечай не воспринимал цыган как своих конкурентов в тайном промысле, пока в августе уголовка не перехватили крупную партию наркотиков, перевозимых в автомобиле. В результате полгорода на три дня остался без «ширева». Все эти дни посёлок был просто оккупирован многотысячной толпой трясущихся в отходняке наркоманов. Прослышав об этой стихийной «демонстрации», Нечай приехал посмотреть на нее. Достаточно поколесив по разбитым дорогам Цыганского поселка и вдоволь наглядевшись на снулые рожи наркоманов, Нечай спросил у Рыди, неизменно сопровождавшего шефа:

— Почем нынче доза?

Рыдя ответил со знанием дела.

— Тормозни-ка вот здесь, — попросил Геннадий. Рыдя тут же остановил джип и вопросительно посмотрел на хозяина. Ему показалось, что тот считает, беззвучно шевеля губами и не отрывая глаз от толпящихся на перекрестке людей. Он не ошибся. Вскоре Нечай достал из кармана небольшой калькулятор, подсчитал примерное количество людей, находящихся сейчас на этих улицах, перемножил на стоимость одного укола, затем помножил все это на два и показал высветившуюся на табло сумму своему подручному.

— Смотри, — сказал он, — это цыгане имеют за день.

Рыдя присвистнул.

— Неплохо!

— Плохо, — не согласился с ним Нечай, — нужно, чтобы все это шло к нам. В следующий раз надо закупить ширева в несколько раз больше, с учетом этих вот всех.

И он кивнул головой в сторону роящихся в бестолковом кружении наркоманов.

Рыдя вопросительно глянул на «патрона». Они слишком хорошо понимали друг друга и, хотя вопрос не прозвучал, Нечай все-таки ответил на него.

— Не знаю, но что-нибудь придумаю.

Они уже выбирались из проклятого района, когда внимание Нечая привлек лихой всадник, проскакавший навстречу им на вороном коне. Красная рубаха, черная, развевающаяся по ветру кудрявая шевелюра и смуглое красивое лицо не оставляло сомнений в национальной принадлежности всадника. Рыдя просигналил ему, и цыган в ответ радостно махнул рукой.

— Кто это? — удивился Нечай.

— А это Гриша Граф, самый богатый из цыган, вон его дом, на пригорке, — Рыдя кивнул на стоящий в некотором отдалении большой особняк за высоким деревянным забором. — Троих лошадей держит для забавы. Это семейство уже при мне в городе появилось, в конце шестидесятых. Ходили слухи, что они из настоящих цыганских баронов. По крайней мере, старшего брата Гришки, Василия, так все и звали — Барон. Царство ему небесное.

— И что с ним стало? — спросил очень внимательно слушающий его Нечай.

— Убили его лет семь назад. Лихой был парень, гордый. Не чета остальным нашим цыганам. Они только и знают, что своих баб гонять по пьянке. А Васька человек был! Оскорбил его один цыган, он за нож, порезал его хорошо. Тогда родня того парня подкараулила Ваську около дома с обрезом. Только он тоже оказался не лыком шит. Его изрешетили, но и он успел обоих ножом за собой на тот свет утащить. А живучий какой был, чертяка! Трое суток еще жил. Его врагов уже хоронили, а он еще в больнице от боли песни орал.

— Песни? — удивленно переспросил Геннадий.

— Да, тягучие такие, заунывные. А потом боль как подкатит, он и заорет ее во всю глотку, на всю больницу. Мурашки у всех по шкуре. Медсёстры навзрыд плакали.

— Ты-то откуда все это знаешь? — спросил, всё более и более удивляясь, Нечай.

— Да я же тут рос рядом, по соседству. Наш дом последним в этом районе русским оставался. Я уж сидел, когда его батя цыганам продал. А с Васькой мы вообще дружили. Мать их знал, тетю Зою. Суровая была женщина, властная. Даже Васька ее боялся, а ведь отчаянный был парень.

Рыдя в восхищении кивнул головой и продолжил рассказ.

— Вообще их семья отличается от остальных цыган.

— Чем?

— Более гордые, чистые, никогда не бедствовали. Наши то, местные, так себе, плащовники. Низшая каста среди цыган. Вот и говорят, что будто бы тётя Зоя с мужем сбежали откуда-то из Молдавии или с Карпат с золотишком, а отца за это золото потом и убили. Гришка вон, какой молодой, лет ему сейчас двадцать пять, а все к нему с почтением относятся, как к настоящему Графу.

— Ладно, хватит сказки рассказывать. Поехали, съездим на стройку, посмотрим как там дела, — приказал Нечай, и уже потом, много позже, спросил Рыдю. — А этот твой Граф такой же мстительный, как и его брат?

— Наверное, — пожал плечами Рыдя. — Все-таки одно семя-племя.

Они подъехали к строившемуся дому, и разговор сам собой иссяк.

Свой дворец Нечай начал строить еще весной и надеялся к октябрю справить новоселье. Если его коллеги бизнесмены всеми правдами и неправдами пытались втиснуть свои особняки непременно в центр города, то он, наоборот, выбрал самый тихий и отдаленный от всех шумных магистралей район, самую окраину, метрах в двухстах от ближайших домов, чтобы никто не мог нарушить его ночного уединения.

Но Нечай, конечно, не забыл о цыганской проблеме. Она представлялась многим неразрешимой, ведь предстояло изгнать из города без малого пятьсот с лишним человек. Но он нашел решение этой непростой задачи.

Однажды ночью по пыльным разбитым дорогам Гнилушки долго колесил какой-то старый бензозаправщик. Со стороны казалось, что водитель что-то искал в этом районе. Временами машина останавливалась, мелькали какие-то тени, затем она снова трогалась в путь. На бензовоз никто не обращал внимания, к цыганам шли в любое время суток, ломка требовала своего и глубокой ночью. Только один из наркоманов, возвращаясь с Цыганского поселка со свежей дозой, мимоходом заметил другому: — Слышь, что-то бензином сильно воняет.

— Да и хрен с ним, пусть воняет, тебе то чего? Нюхнуть хочешь? Пошли быстрей, скорей бы ширнуться, — вяло отреагировал его собрат по несчастью, уже борясь с ломотой в организме.

Ну, а в три часа ночи полыхнул сразу весь район, одновременно со всех концов. Погода стояла сухая, ветреная, Нечай рассчитал даже это. Он специально дождался заморозков, они подсушили камыши и теперь они вспыхивали четырехметровыми свечами. Деревянные домики цыган горели как порох, пылала и сама земля, обильно политая бензином. Цыгане с воем и воплями выскакивали из горящих домов, тащили за собой детей и узлы с тряпьем. Как назло, пожарные машины минут пятнадцать простояли на железнодорожном переезде, блокированные бесконечным составом, вытягиваемым с территории одного из заводов. К их приезду тушить было нечего, вернее — уже не стоило. Огонь полыхал так, что его торжествующий рев перекрывал плач и причитания цыганских женщин.

Первым в ограде Гришки Графа загорелся сеновал. Хозяин выскочил из дома в одних штанах, кинулся к сараю, вывести лошадей, но тут из-за угла вывернулась чья-то мощная фигура, пламя осветило его лицо, и Григорий мгновенно узнал поджигателя.

— Рыдя, сволочь! — закричал он, но тот уже вскинул пистолет и выстрелил в цыгана. Пулей его отбросило назад, Григорий упал на землю, к нему с криком бросилась его жена, Радка. Рыдя выстрелил в нее дважды, и она упала, прикрыв своим телом мужа. Из-за угла дома выбежало еще два человека, и здание сразу запылало.

— Крыльцо! — прокричал Рыдя, показывая рукой, и один из его подручных щедро плеснул из канистры на крыльцо дома. Искры, летевшие с громадного полыхающего сарая с сеном, мгновенно подожгли его, и сам поджигатель едва успел отпрыгнуть от взвившегося столбом огня. Размахнувшись, он кинул опустевшую канистру в дом. Рыдя хотел, было, подойти к телам цыган, но тут беснующиеся лошади с треском выломали дверь конюшни и с громким ржанием принялись носиться по ограде, роняя с губ белую пену и чуть не снося при этом боевиков Нечая. Еле увернувшись от гнедого, Рыдя подбежал к забору и прокричал своим людям: — Всё, уходим!