Принц не мог примириться с тем, что никто не в состоянии управлять ни государством в целом, ни отдельными его частями, если прежде не стал чиновником, принимающим и препровождающим прошения в суде, и что в руках молодых судейских оказываются все провинции и все управление ими и каждый творит у себя в провинции решительно все, что ему заблагорассудится, обладая бесконечно более полной властью и куда более обширным и сильным влиянием, чем прежде обладали губернаторы этих провинций, которых между тем постарались ослабить настолько, что оставили им только название да доходы; не менее возмутительным почитал он, что власть в иных провинциях соединена, а порой и неотделима от должности главы парламента этой провинции при отсутствии должностей губернатора и генерального наместника и отсутствие их неизбежно оказывается длительным; а власть эта распространяется и на войска. Не стану повторять, какого мнения он был о могуществе и возвышении государственных секретарей и других министров и о том, каким образом они управляют; об этом рассказывалось не так давно, и на примере десятины[26] мы видели, что он думал и какие чувства испытывал по поводу финансов и финансистов. Огромное число людей, в чьи обязанности входило взимать и взыскивать налоги, обычные и чрезвычайные, способы их взимания, бесконечное множество судебных должностей и должностных лиц всякого рода, обилие тяжб, кляузных дел, издержек, несправедливость при продлении дел, разорение и жестокости, им сопутствующие, вызывали в нем нетерпеливое желание найти средства поправить положение. Сравнивая те провинции, кои управлялись земским представительством, с прочими, он пришел к мысли, что нужно разделить королевство на части, по возможности равно богатые, и во главе каждой поставить представителей от сословий, упростив управление и изгнав сумятицу и беспорядок; затем, отобрав представителей от каждой провинции, также как можно проще, собирать время от времени Генеральные штаты[27] от всего королевства. Не смею привести здесь до конца его великое изречение — изречение принца, убежденного, что король для подданных, а не подданные для короля, о чем он, не смущаясь, говорил прилюдно чуть ли не в гостиной Марли, изречение воистину достойное отца отечества, которое, однако, везде звучало бы как ужаснейшее богохульство, кроме королевства, во главе коего стоял бы он, чему по воле Божией не суждено было сбыться. Что же до Генеральных штатов, то принц, конечно, не предполагал наделять их властью: при своем блестящем образовании он прекрасно знал, что такое собрание, каким бы представительным оно ни было, является не более чем собранием подателей жалоб и возражений, а если королю будет угодно, то и собранием подателей предложений, но принц, который рад был бы сплотить вокруг себя всю нацию, считал, что получит бесконечные преимущества, если будет узнавать о бедах и о возможностях их исправить через депутатов, которые будут осведомлены о первых из опыта, а о вторых будет советоваться с теми, коих они будут касаться; но в составе Штатов принц желал видеть только три сословия и твердо причислял к третьему сословию тех, кои так недавно дали понять, что желают из него выйти.

В отношении рангов, титулов и должностей мы видели, что иностранные или слывшие таковыми ранги были ему не по вкусу, не согласовывались с его принципами и не укладывались, по его мнению, в правила о рангах. Не более благосклонен был он к иностранным титулам. В его планы не входило также умножение высших титулов в королевстве. Однако он намеревался поощрить новую знать новыми знаками отличия; он чувствовал, как невыносимы и обидны существующие с рождения различия между истинными сеньерами, и его возмущало, что их ничем нельзя вознаградить, кроме самых высоких отличий, включающих все остальные. Итак, он по примеру — хотя и не по образцу Англии замышлял ввести титулы, которые во всем уступали бы герцогским; одни — наследственные, разных степеней, со своими рангами и своими собственными различиями, другие — пожизненные, в своем роде по образцу герцогов, возведенных в ранг королевским указом или не могущих подтвердить свой ранг. У военных были бы введены, в том же духе и по тем же соображениям, новые звания ниже маршальского. Орден Св. Людовика раздавался бы куда менее щедро, а орден Св. Михаила[28] был бы поднят из грязи, в которую его втоптали, и вновь приобрел бы цену, зато орден Св. Духа распределяли бы с большей осмотрительностью. Что до должностей, принц не понимал, как может король попустительствовать министрам, по воле которых самые высшие и первые должности три дворе одна за другой достаются самым низким и ничтожным людям. Дофину было бы приятно, чтобы ему служили и его окружали настоящие сеньеры; он возвысил бы самые скромные должности и ввел бы некоторые новые для менее знатных, но благородных особ. Все это вместе украсило бы его двор и государство и вознаградило бы его сторицей; но он не любил, чтобы должности становились постоянными, чтобы один и тот же пост, одно и то же место вечно передавались от отца к сыну, словно родовые имения. Его проект освободить постепенно все придворные и военные должности, чтобы навсегда избавиться от продажи их, был направлен против указа, по коему лицо, занимающее должность, может уступить ее другому лицу за деньги, и против права на преемственное занятие должностей, которое не давало молодым людям на что-либо притязать и чего-либо добиваться. Что до военного дела, принц терпеть не мог табели о рангах, которую ввел Лувуа своей личной властью, дабы обратить в ничто знатность и заслуги и всех, кто служит, превратить в простой народ. В этом нововведении принц усматривал разрушение соревнования в армии, а значит, желания усердствовать, чему-то учиться, чего-то достигать; он видел в этом причину бесчисленных производств в высшие офицерские чины, которые, как правило, не находят себе ни применения, ни вознаграждения; способные и одаренные люди весьма редки среди таких офицеров, они поднимаются все выше вплоть до маршальского чина, но остальные тоже повышаются в чинах, становятся генералами армий, и плачевные последствия этого не раз испытывало на себе государство, особенно в начале нашего столетия, ибо те, кто был в армии до этого, уже ушли из жизни или состарились.

Великий и святой принцип, гласящий, что короли созданы для своих народов, а не народы для королей и в угоду королям, так глубоко запечатлелся в душе у дофина, что роскошь и война стали ему ненавистны. Это заставляло его подчас с излишней горячностью высказываться по поводу последней войны; он увлекался истиной, звучавшей слишком резко для ушей света, и мрачно говорил, что не любит войны. У его правосудия была на глазах непроницаемая повязка, а потому оно было совершенно надежно. Принц не ленился изучать дела, поступавшие на королевский суд, в финансовом совете и совете по внутренним делам, и, если дела эти оказывались обширны, он работал над ними с теми, кто по профессии мог в них разобраться; принц пользовался знаниями таких людей, однако не следовал рабски их мнениям. Он причащался не реже, чем раз в две недели, с поразительным усердием и смирением, всегда с цепью ордена Св. Духа, в брыжжах и короткой накидке. Со своим духовником-иезуитом он виделся раз или два в неделю и иногда подолгу беседовал с ним; в дальнейшем он значительно сократил эти беседы, но чаще стал ходить к причастию. Его разговор был любезен, основателен, насколько это было в его силах, и приятен; он всегда старался приноровиться к собеседнику. Его любимым отдыхом были прогулки: здесь особенно заметны бывали его достоинства. Если ему было с кем поговорить о науках, он радовался, но это была невинная радость: просто он любил развлечься и узнать нечто новое, слегка порассуждать, а больше послушать. Но более всего он стремился провести время с пользой: ценил собеседников, с которыми можно было поговорить о войне и должностях, о морском деле и торговле, о чужих краях и иностранных дворах, иногда о частных событиях, получивших, однако, огласку, и об исторических вопросах или о давно минувших войнах. Эти прогулки, обогащавшие его множеством сведений, покоряли ему умы и сердца, доставляли всеобщее восхищение и возбуждали великие надежды на его счет. Вместо спектаклей, кои он давным-давно для себя упразднил, он ввел игру по маленькой, в которой могли участвовать самые скудные кошельки, чтобы все по очереди удостаивались чести играть с ним и показываться в свете. По-прежнему он был неравнодушен к хорошему столу и охоте, причем охота вызывала у него меньше угрызений совести, а вот склонности своей к чревоугодию он побаивался и пировал только в самом избранном обществе.