Она совсем не заметила, что Венцель до этой минуты еще ни разу не подносил ей цветов. Она просто не сомневалась в обратном. Все присылали ей цветы, – значит, и Венцель. Его оригинальная мысль напомнить еще раз о себе понравилась ей.
Она не знала, что Венцель действовал согласно особому плану.
Когда в Парижском Hôtel de Ritz Эстер вошла в свои аппартаменты, то, разумеется, уже и эти помещения наполнены были цветами. Парижские друзья поздравляли ее с приездом. Между тем как прощальные букеты из Санкт-Морица увядали где-то в мусорной яме закопченного вокзала, здесь, как по волшебству, возник уже новый цветник: сирень, розы, ландыши, тюльпаны, нарциссы.
А этот огромный букет желтых роз разве не похож на букет Шелленберга, на тот, который в Санкт-Морице совершенно заполнял собою угол купе? Точь-в-точь такой же по цвету, по величине.
Она схватила карточку: «Венцель Шелленберг!»
– Что такое?! Венцель Шелленберг! – сказала Эстер тихо и удивленно.
Она задумалась, быстрым взглядом обвела комнату. Что-то было странное в этой истории. И вдруг она сообразила: Венцель мог, разумеется, по телеграфу заказать букет в одном из парижских цветочных магазинов. Мог точно указать форму букета и цвет, но карточка… как попала сюда его карточка?
Она допросила лакея. Он ничего не знал. Букет был доставлен в гостиницу вместе с карточкой.
«Это необыкновенно странно и загадочно, – твердила Эстер, ломая себе голову над этой загадкой и не зная, как ее разрешить. – Этот Шелленберг замечательный малый, – думала она, – и у него бывают забавные идеи. Но ведь мой отъезд произошел так внезапно, что у него никак не могло быть времени послать сюда карточку в письме».
Но, когда часом позже Эстер, блистая и сверкая в дивном новом парижском туалете, появилась в обеденной зале, – кто стоял там, с бронзовым, почти черным, Как у негра, лицом (благодаря контрасту с фрачной манишкой), с блестящими зубами и с такими смуглыми руками, что ногти на пальцах казались коралловыми? – Венцель!
Барон Блау, провожавший Эстер в залу, воззрился на Венцеля, как на привидение. В первый миг он подумал, что это магия, коварная и во всяком случае неприятная магия и он плохо скрыл свою досаду гримасою изумления. Он ничего не имел против Шелленберга, о, решительно ничего но эта рослая, здоровая, пышущая силой фигура все время действовала ему на нервы. «Этот человек швыряется скалами, – думал он, – у него всегда такой вид, словно он готов на насильственные действия, а когда он смеется нужно затыкать себе ватою уши».
– Честное слово, это Шелленберг! – звонко воскликнула Эстер, озадаченная, обрадованная, польщенная. Она в один миг все поняла.
– У меня тоже срочные дела в Париже, – со смехом сказал Венцель и потряс ее руку.
Никакой магии тут не было. Венцель со следующим поездом уехал из Санкт-Морица в Цюрих, а из Цюриха перелетел в Париж на почтовом аэроплане. Он уже в полдень прибыл сюда.
С покорной усмешкой барон Блау уселся за стол. Голос его звучал пронзительно и обиженно. Он ведь надеялся провести, наконец, несколько дней наедине с Эстер, без этого ужасного гонщика и всех остальных, непрестанно целовавших кончики пальцев Эстер. Да, с этим грубым малым шутки, видно, плохи! Как он узнал, в каком они остановятся отеле? И как он настойчив во всем! А эта наивная назойливость… Тонкостью чувств он, очевидно, не блещет.
– Господин Шелленберг в Париже первый раз, барон, – сказала Эстер.
Барон все еще не пришел в себя.
– В первый раз? – равнодушным тоном переспросил он. – Возможно ли это? Как же вам нравится Париж?
Некоторым утешением послужило барону то, что Венцель был прямо опьянен Парижем.
– Поистине стоит, мой милый барон, приближаться к Парижу на высоте тысячи метров, – воскликнул Венцель. – Сначала на горизонте появляется бурая туча пыли, как самум в пустыне, потом над тучею пыли возникает мираж, фата-моргана, – какая-то мечеть, белоснежная и прозрачная. Я не верил своим глазам и готов был подумать, что мы заблудились в воздухе. Эта белоснежная мечеть – вовсе не мечеть, как мне позже сказали, а Сакре-Кер. Туча пыли редеет, показывается целый квартал города, и внезапно туча исчезает совсем, и необъятный город с миллионами сверкающих окон простирается от горизонта до горизонта.
Венцель успел уже за четыре часа изъездить в автомобиле город во всех направлениях. Он видел такие кварталы, которые барону, исконному парижанину, известны были только по названию, Он подметил такие народные привычки, о которых никогда не догадывался барон. Установил существование целого ряда промыслов, о которых барон не имел никакого представления.
«Какая жизненная сила!» – думал барон Блау, меланхолически глядя на говорившего.
– Я покажу вам Париж, Шелленберг, – воскликнула Эстер. – Тут множество театриков, кафе и дансингов, где вы еще можете наблюдать настоящую парижскую жизнь. Хотите сопутствовать нам, барон?
– Вы знаете мое глубокое отвращение к такого рода вещам, дорогой друг. Зачем же вы меня мучаете? – с обиженным видом ответил барон.
– В таком случае нам придется, к сожалению, отказаться от вашего общества. О, это будет чудесно, Шелленберг! Мы оденемся совсем просто, иногда будем даже переодеваться апашами. Так поведу я вас по всему тайному Парижу, если хотите.
– Разумеется, хочу! – сказал Венцель.
Барон Блау с досады затеял ссору с официантом. Ему противна была эта склонность Эстер таскаться по подозрительным местам. Бледная глазурь его лица окрасилась легким, своеобразно светлым румянцем.
– Когда мы начнем наши странствия? – спросил Венцель, находившийся в прекрасном настроении.
– Хотя бы сегодня, – ответила Эстер.
– Идет! Начнем сегодня!
Но барон Блау заявил торжественный протест. Устремив на Эстер меланхолический взгляд своих телячьих глаз, он напомнил ей с огорченным лицом, что первый вечер она обещала своим друзьям. Ах, теперь было ясно, что сам черт принес на спине этого малого в Париж!
Чуть только у Эстер выдавался вечер, свободный от обязательств по отношению к ревниво обступившим ее друзьям, она скиталась с Венцелем по этому большому, жуткому городу, в котором кроется больше тайн, чем в любом другом городе на свете, за исключением разве крупных городов Китая. Они ходили в театры, где ставились грубые фарсы, где зрители принимали участие в спектакле и перебивали актеров своими замечаниями. Ходили в варьете, в кабаре, в погребки преступников, в кафе художников. Там и сям им случалось видеть и слышать вещи, не слишком приличные. Эстер хохотала до упаду. Так как Венцель владел французским не слишком хорошо, она исполняла обязанности переводчика.
– Это довольно крепко сказано, – объясняла она.
– И хорошо, что крепко. Все народы, наделенные здоровьем и воображением, выражаются крепко.
Они ходили на студенческие балы, в бары, где танцовщицы выступали нагишом. Бродили ночью по рынку, между горами овощей и цветов и ели в маленьких трактирах суп с луком, приготовленный для грузчиков. Это было восхитительно, и никогда еще Венцель не чувствовал себя лучше. Что за дивный город, до краев полный сил!
Близость этой избалованной и капризной женщины, которая каждый вечер, каждый час была иною, действовала на него, как крепкое вино. Его взгляд скользил по ее нежному затылку, где вились совсем тонкие, отливавшие золотом волоски. Его взгляд покоился на ее накрашенных розовых губах, которые ему вскоре предстояло целовать, – он это знал. Его взгляд покоился на ее щеках, тоже накрашенных и тоже обреченных его поцелуям. И тогда исчезнет у нее с лица легкомысленная, фривольная усмешка! Берегись! Берегись! Его взгляд покоился на ее узких, дивно выхоленных руках, которых ждали его руки, чтобы их сжать. Его взгляд скользил по всему ее телу, каждую линию которого он вскоре изучил и которому суждено было сгореть под его лобзаниями. Берегись, Эстер Уэсзерли! Порой в его глазах так ясно читались дикость и вожделение, что она их чувствовала, и ничто не приводило Эстер в большее смятение, чем его дрожащий от возбуждения голос… Но лицо ее оставалось холодным и непроницаемым.