С самого начала те, кто хоть немного понимали в тактике и стратегии, но не генерал Манштейн, предрекали этому «"прорыву"» к бывшей польской столице «"неминуемое поражение"». Достаточно было трезвой оценки боеспособности войск вновь созданной «"корпусной группы Манштейн"». Из всех входящих в неё частей только дивизия Зейдлица представляла собой полноценное боевое соединение. Имели боевой опыт полки правого фланга, наскоро сведённые из ошмётков разгромленных в Польше частей, но и они не получили столь необходимого времени на «"притирку"» своих батальонов друг к другу. К тому же Манштейн решил не создавать из них отдельной дивизии, а подчинил эти части непосредственно себе. Ибо по его утверждению – никто не сможет использовать их боевой потенциал лучше него, так же как и танковый полк корпуса, который он тоже подчинил непосредственно себе.

Зейдлиц усмехнулся. Проклятый хвастун. Стоило обстановке немного отклониться от предсказанной этим «"гением"» тактики и стратегии, как он в панике сбежал к, недавно оставленным, границам Рейха, бросив подчинённые ему части без его «"гениальных"» указаний. И теперь части, которые могли бы как–то помочь его дивизии предоставлены самим себе. Даже приданный ему для прорыва танковый полк, ему не подчинён. И теперь вместо того, чтобы просто отдать приказ, ему придётся уговаривать полковника Неймгена, поступить так как нужно для блага дела.

– Господин генерал! – оторвал его от раздумий переводчик. – Пленный утверждает, что на левом фланге у нас не только их бригада. Вернее их бригада входит в конномеханизированную группу генерала Белова. – Дословно перевёл он русский термин. – Ещё две кавалерийские дивизии и несколько артиллерийских дивизионов.

Ну вот и всё! Это как раз то, чего он опасался. Подвижные части подкреплённые артиллерией, легко перекроют ему все возможные пути прорыва на Северо-Запад. Вернуться назад к Плоцку, из под которого наносили удар, уже не удастся. Все заверения Манштейна о том, что Висла надёжно прикроет их при движении к Варшаве, оказались блефом. Да она прикрывала их во время наступления, но стоило только подвижным частям пройти вперёд, как русские смели ненадёжные заслоны, оставленные Манштейном, и спокойно форсировали реку, отрезая ему путь назад.

Не покидала его уверенность, что и западное направление перекрыто также надёжно. Нет возможности прорваться и на север в Пруссию, где фельдмаршал фон Клюге, собрав все отошедшие туда дивизии, пока успешно отбивался от советских войск.

Оставался только путь на юг, который может стать спасением, а может превратиться в новый капкан. Нужно прорываться на юг, а потом поворачивать на запад к Лодзи, где есть сильная немецкая группировка. К Лодзи, которая и была пунктом назначения его дивизии. Если бы Гитлеру, не пришла в голову мысль вторично брать Варшаву.

Покорителю столиц непременно нужен был громкий успех. А болвану Манштейну шанс оправдаться. А козлом отпущения за все эти глупости быть ему – генералу Зейдлицу.

Стоящий около пленного ефрейтор Гофман наблюдал за сменой настроения командира дивизии. Если в начале допроса его лицо было мрачнее тучи, то к концу оно тянуло на пару ураганов. Хотя и настроение самого ефрейтора, прекрасно слышавшего всё, что докладывал генералу лейтенант–переводчик, стремительно падало вниз, собираясь остановиться где–то в районе пяток. Похоже, капкан за ними захлопнут надёжно, и если Зейдлиц не найдёт пути прорыва, то им останется или умереть, или попасть в плен. Если русские захотят их брать!

Говорят, что после приказа Сталина о борьбе со зверствами СС, большевики не сильно церемонятся. И пускают в расход целые роты, если обнаруживают расстрелянных пленных. А под Краковом уничтожили целиком весь батальон, в полосе которого какие–то недоумки убили и изуродовали русскую медсестру. Вот и в полосе их дивизии вояки СС расстреляли два госпиталя до того, как генерал разоружил их и выдворил за пределы своей зоны ответственности. Хорошо хоть врачей с медсёстрами убить не успели.

Гофман скосил глаза на пленного. Тот всё ещё боялся, не зная того, что в «"первой Мекленбургской дивизии"» приказы командира всегда выполняют. И если Зейдлиц дал слово, что он останется живым, то так и будет. По крайней мере сегодня. А вот что будет завтра, в том числе и с ними самими, никому не известно. Снаряды с бомбами не видят чужой ты или свой, солдат противника или пленный.

Повернув глаза ещё дальше, ефрейтор глянул на радостное лицо своего фельдфебеля. Хорошо дураку! Наверное, уже железный крест примеряет, а может и отпуск по случаю получения креста уже планирует. Гофман отвернулся. Нет, Шнитке неплохой парень, пока из него нацистская дурь лезть не начинает. Крепко эти бредни ему в голову вдолбили. Если бы не внешность, был бы Ганс сейчас в одной из зондеркоманд, и, ни секунды не сомневаясь в своём праве делать это, стрелял бы тех, кого его руководство посчитало расово неполноценными. Вот бы почитать ему статьи по антропологии из донацистской науки. Гофману стало весело, как только он представил выражение лица фельдфебеля при сообщении о том, что все народы севера Европы от русских до шведов и немцев имеют одинаковые параметры черепов, по которым германская наука и определяет чистоту расы. Ну а сообщение о том, что у русских процент нордических признаков никак не меньше, а то и больше чем у немцев, должно было бы заставить Шнитке уронить свою челюсть до самого пола.

Гофман едва не улыбнулся, когда представил своего командира взвода в таком виде, но вовремя спохватился. Неуместное веселье в такое время может дорого стоить. В лучшем случае можно отделаться разжалованием, а в худшем оказаться в составе одной из штурмовых рот, появившихся недавно с благословения фюрера.

Гофман за размышлениями едва не пропустил приказ генерала. А приказ был такой, что удивил не только ефрейтора, но и большинство окружающих. Больше всего поразило беднягу фельдфебеля. Он с выражением крайнего изумления смотрел то на генерала, то на пленного, наконец повернулся к Гофману за подтверждением того, что по его представлениям не могло быть. Хорошо, что командир дивизии отдав приказ поспешил уйти.

А приказ действительно был необычен. Ибо разведчикам велели отвести русского за линию переднего края и … отпустить!

Всю дорогу к кустам, обозначавшим передовую, фельдфебель молчал. Наверное, прощался со своим железным крестом и отпуском. Ефрейтор несколько раз собирался успокоить его, но каждый раз останавливался.

– Слушай, Гофман, – остановился Шнитке не дойдя до передовой несколько десятков метров, – а давай его пристрелим, никто ведь не увидит.

Кажется обида фельдфебеля достигла своего предела, если он решился сомневаться в приказе генерала. Гофман вздохнул и приготовился к долгому поучающему спору, такому же, как и те которые ему постоянно приходилось проводить со своим младшим братом.

Пять минут монолога, который изредка прерывался восклицаниями фельдфебеля так и не нашедшего ни одного способа опровергнуть своего подчинённого, завершился окончательной победой ефрейтора. Фельдфебель безоговорочно согласился с тем, что генерал может проверить исполнение своего приказа, что в последнее время никто из их дивизии не получал отпуска, даже за более важные дела, что, если русские найдут ещё одного убитого пленного, то их дивизии грозит полное уничтожение. Последний аргумент стал самым действенным, особенно после напоминания о том, что и они сами в одном шаге от плена.

Немного меньше пришлось объяснять ситуацию русскому майору. Услышав в третий раз «"Ком"» и не видя приготавливаемого оружия, он наконец решился и побежал в сторону русских траншей, но, пробежав метров сто, метнулся в ближайший овраг и исчез.

Гофман удовлетворённо отметил, что он поступил бы также. Бежать сейчас смертельно опасно. Ещё не отошедшие от боевого азарта солдаты пристрелят любого, кто движется в их сторону. И только потом будут разбираться правильно ли они сделали.

Солдаты проводили взглядом бывшего пленного и поспешили в свою роту. Всё ими увиденное говорило, что скоро опять придётся двигаться вперёд. Пока неясно куда, но сам факт смены обстановки никакого сомнения не вызывал.