Манштейн мрачно смотрел на последствия встречи его передового батальона с зенитной батареей русских. Эта чертова батарея прикрывала мост через Нярис, который так был нужен его панцерам. Не обнаруженная вовремя, она открыла огонь по голове колонны, за несколько залпов уполовинив личный состав передового батальона моторизованного полка.

Вот такие бывают последствия пренебрежения разведкой. Командир батальона допустивший это заслуживает самого строгого наказания, впрочем, его извиняет то, что первым же снарядом русские сожгли его бронетранспортёр вместе с ним. Вполне заслуженная кара для дурака! Плохо, что его головотяпство стоило корпусу потери двух бронетранспортёров и пяти машин. Да ещё задержки по времени. Пока спешенная пехота обходила эту батарею, пока подошедшие панцеры отвлекали внимание зенитчиков, прошло не менее получаса. А эти чёртовы зенитки за это время подбили ещё три панцера.

Генерал обошёл оторванную от танка башню. Кажется на русской батарее не было бронебойных снарядов, стреляли фугасными. Но от прямого попадания калибром 8,5 сантиметров броня, даже у Pz–IV, защита не очень надёжная. Разведка утверждает, что такую же пушку русские умудрились поставить на самоходное орудие. Какое счастье, что его корпусу не встретилась ни одна батарея таких самоходок.

Манштейн размышлял. Эта война с самого начала пошла не так, как должна была. Упорство противника удивляет. Ни французы, ни англичане никогда бы не пошли на подобный риск – встретить одной батареей такую колонну войск. А то, что русским было прекрасно видно, какая сила на них накатывается, он не сомневался. На западе в таких ситуациях или сдавались, или уходили, взорвав пушки, а то и бросив их на позициях неповреждёнными. Эти же фанатики предпочитают умереть.

Солдаты его дивизий начинают бояться идти в атаку на русские позиции. Рациональным немецким умом трудно понять такое упорство. Можно, конечно, вспомнить разглагольствования Геббельса о страшных еврейских комиссарах, которые своими любимыми маузерами толкают в спину красноармейцев и расстреливают всех, кто пытается отступить. Но ни один из этих злодеев за десять дней войны ему так и не встретился. Он уверен, что и на этой батарее их не было.

Генерал прошёл по разгромленной позиции русских зенитчиков. Как он и ожидал, ни одного комиссара на позиции не было. Ни в красных галифе с балалайкой в руках, как рисуют их пропагандисты Геббельса. Ни в военной форме со знаками отличия политработников, как выглядят они на самом деле. Не было среди погибших красноармейцев и ни одного курчавого брюнета с выпуклыми глазами и вывернутыми еврейскими губами, которого можно было бы объявить переодетым комиссаром. Все солдаты противника были светловолосыми с правильными европейскими чертами лица. Брюнет был только один, но явного монгольского типа.

Манштейн раздраженно дёрнул плечом и поспешил покинуть позицию уничтоженной батареи. Он увидел всё, что хотел.

Батарея вступила в бой с ходу, как только обнаружила накатывающиеся на их позиции транспортёры передового батальона его колонны. Русским даже не пришла в голову мысль сбежать или сдаться. Чёртовы фанатики стреляли даже тогда, когда большая часть расчётов была убита осколками от разрывов снарядов, выпущенных его панцерами. Больше всего его поразил труп офицера, явно командира батареи, повисшего на маховиках наводки орудия. Невероятно, но он стрелял, даже оставшись единственным живым человеком на всей батарее!

Если ему каждый мост придётся брать с такими потерями, то лучше было бы вообще не выходить из котла. Там хотя бы соотношение потерь могло быть обратным.

Генерал сел в свою машину, дал команду своему шофёру Нагелю двигаться вперёд. Обер–лейтенант Шпехт, пользуясь своими правами любимого адъютанта, попытался вставить замечание, но отрезвлённый холодным тоном командира корпуса счёл за лучшее замолчать. В полном молчании генеральский «"Опель"», вместе с остальными машинами колонны, втягивался в очередной островок леса. Генерал понемногу успокаивался. Пока ничего непоправимого не произошло. Потери в пределах допустимой нормы. Правда планом операции предусматривалось, что погибнут они намного позже – уже при смене северного направления движения корпуса на западное. Ну что же, придётся увеличить процент потерь, но русские его всё равно не остановят. Манштейн вновь откинулся на спинку сиденья и попытался забыться тревожным сном, столь нелепо прерванным этой батареей противника.

Подминая подлесок КВ выходил на позицию. Высунувшись из своего люка механикводитель вглядывался в землю, определяя самый лучший путь. Зиновий боковым зрением фиксировал движение ещё одного КВ, позицию которого он назначил в полукилометре от себя.

Пока всё шло согласно разработанному плану. Получив сигнал о прорыве противника старший лейтенант Колобанов выдвинул свою группу к развилке дорог, стараясь перекрыть все возможные пути прорыва. Пять КВ его роты, вытянувшись широкой дугой, надёжно блокировали все три расходящиеся в разные стороны дороги. Торопились врыться в землю бойцы стрелковой роты, приданной его группе. Где–то на флангах, неслышимые из–за дальности расстояния, должны были занимать позиции самоходки CУ-76, пришедшие под его командование в самый последний момент.

Молодой комбат самоходчиков, узнав о прорыве, немедленно предложил ударить в лоб немецкой группировке. Горячился, кричал о превосходстве классовой теории, а значит и техники над противником.

– Комбат, ты в настоящем бою когда–нибудь был? – Спросил Зиновий, охолаживая не в меру разошедшегося лейтенанта.

– Нет, – немного замешкавшись ответил тот, – а разве это имеет значение?

– Твою, героя, мать. – Скривился от его слов капитан, командир стрелковой роты. – Слышь, лейтенант, у твоей самоходки лобовая броня какая?

– Двадцать миллиметров. – Ответил растерянный комбат. – А что?

– А у немцев не меньше тридцати. – Ответил капитан. – А теперь посчитай с какого расстояния ты их сумеешь пробить? А с какого они тебя? – И разгораясь злостью на сосунка из которого война ещё не выбила геройскую дурь, он продолжил. – А ещё посчитай количество похоронок, которые тебе писать придётся после этого геройского удара. Если, конечно, останешься живым. А ещё заранее напиши похоронку своей матери, чтобы старлей не мучился, сочиняя её.

Далее капитан перешёл на откровенный мат, высказывая всё, что он думает о припадочных героях, способных положить своих бойцов ради желания покрасоваться орденами. Зиновий не прерывал его. Капитан был прав. И если бы он не сказал это, пришлось бы это делать самому старшему лейтенанту Колобанову.

Растерянный лейтенант, совсем ещё пацан, получивший под командование батарею всего месяц назад, был лучшим по подготовке в училище, из которого их досрочно выпустили в конце апреля. Боевого опыта у него, конечно, не было. Их самоходный полк перебрасывали с одного участка фронта на другой, сохраняли как последний резерв на крайний случай. И вот он настал. Полк раздёргали по батареям, разбросали по всем маломальски пригодным для движения танков дорогам в усиление ротам сороковой танковой бригады седьмого танкового корпуса.

Лейтенант не знал, что ему делать – то ли краснеть, то ли возмущаться. Умом он понимал, что капитан прав и сморозил он несусветную глупость, но ведь их в училище так воспитывали. Танковый бой должен быть наступательным, только в атаке можно победить врага. Не сдержавшись он высказал всё это одним духом, обращаясь не столько к капитану-пехотинцу, сколько к молчавшему до сих пор танкисту.

– Можно, конечно, и так. Прямо в лоб! – Ответил ему командир танковой роты. – Но только если другого выхода не останется. Запомни, лейтенант, мы сюда не геройски помирать пришли, а нанести противнику как можно больше вреда. И делать это лучше из засады. Поэтому ты свои самоходки получше спрячешь, а если время будет, то и в землю закопаешь.

Лейтенант только кивал головой, мял руками шлемофон. Наконец, четко повернулся и пошел исполнять приказанное ему командиром.