Но отдаваться воспоминаниям было некогда. Несомненно, если они не потеряли остатки профессионализма, уцелевшие расчёты зениток должны были должны были заметить его выстрелы. Павел развернул ствол в сторону аэродрома. Конечно, мишени находились на максимальной для его винтовки прицельной дальности, но рискнуть стоило.

Поместившиеся в прицеле зенитчики торопливо разворачивали своё орудие в сторону замеченной вспышки, не зная того, что уже опоздали. Павел тщательно прицелился, всё–таки расстояние больше двух километров, и плавно нажал спусковой крючок. Действуя по уже проверенной схеме, он первым поразил наводчика, следующим был командир. Но на этот раз понадобился третий выстрел, получившие боевое крещение зенитчики оказались более стойкими, чем расчёт первого орудия, но и они, потеряв трёх человек, посчитали за лучшее разбежаться.

Павел оторвался от прицела. Бой на дороге уже закончился. Остатки охраны сопровождавшие неведомого пока ему немецкого офицера, несомненно немалых чинов, если судить по сопровождению, скрылись в прилежащем лесу. На дороге остались трупы и начинавшие потихоньку дымить машины, видно осназавцы уже применили предназначенные для уничтожения техники термитные шашки. В бинокль было видно, как его бойцы торопливо обследуют трупы, пополняя запасы боеприпасов для трофейного оружия. Пару раз мелькнул в поле зрения комбинезон летчика, Павел усмехнулся, капитан оказался упорным. Пытается что–то доказать, скорее всего самому себе, сбили то ведь в первом бою. Тем более он с боевым опытом, в отличие от других. Ладно, лишь бы под пулю не попал.

Пришло время принимать решение. До сих пор он оставался у аэродрома, так как полученный приказ требовал блокировать его работу, хотя бы, до полудня. Но уже сейчас становилось ясным, что восстановить работоспособность аэродромных служб немцам не удастся даже за сутки. Требовалось доставить захваченного бойцами его группы немецкого офицера к капитану. Да и лётчиков нужно убрать из района боя. Павел взял винтовку и, подав знак второму номеру, начал отход. Операция переходила во вторую фазу.

25 мая 1941 года

Западнее Луцка

Рассвет только осветил верхушки деревьев, когда солдаты выкатили на поляну спрятанный до этого в кустах самолёт. Пилот, молоденький лейтенант, предпринял последнюю попытку выполнить полученный приказ. Смешно вытягивая тонкую ещё шею, он вытянул руку в нацистском приветствии, которое с недавних пор стало раздражать генерал-полковника Клейста, да и его подчиненных тоже.

– Господин генерал, – обратился лётчик к нему, – но как же приказ? У меня приказ вывезти вас из окружения.

– Оставьте лейтенант. – Отмахнулся от него генерал. – Я ещё вчера сказал вам, что никуда не полечу. Моё место вместе с моей армией. Вы заберёте Гретхен, Германии пользы от неё будет намного больше, чем от десятка обанкротившихся генералов.

Клейст подтолкнул к самолёту стоящую возле него радистку, последнюю из оставшихся при штабе, вернее при его остатках. Всех остальных за эти дни непрерывных боев потеряли, как потеряли и все машины с радиостанциями. Русские самолёты охотились за всем, что хотя бы немного их напоминало, расстреляли даже походный публичный дом. Гретхен уцелела только потому, что её покойный жених, обер–лейтенант танкового батальона, все эти дни прятал её в танке, вытолкнув невесту из него перед последним боем. Теперь танк с её Клаусом остался в десяти километрах севернее, вместе с другими танками его батальона. Их даже похоронить не удалось, впрочем, хоронить после попадания бронебойных снарядов русских танков, чаще всего нечего.

Гретхен всхлипнула, прижалась к генералу, шептала слова благодарности, которые Клейст старался не слушать. Он ещё раз отдал приказ лётчику, и тот, поняв, что всё решено окончательно, побежал готовить свой «"Шторх"» к взлёту. Вскоре самолёт пробежал по поляне набирая скорость, взревел мотором, резко пошёл вверх, скользнул над верхушками деревьев, которых уже коснулось Солнце, и над самыми деревьями ушел на запад. Клейст проводил его взглядом – ну вот родилась ещё одна легенда: о доблестном генерале, который пожертвовал собой ради спасения ещё одной немецкой матери. «"Геббельс даже прослезится от такого сюжета"», – зло подумал генерал, – «"ну да черт с ним, с этим мерзавцем, лишь бы семью не тронули"». Клейст развернулся и под восхищёнными взглядами солдат пошел прочь.

«"Интересно, чтобы сказали они, если бы узнали, что я остался, потому что струсил"», – думал Клейст, скользя взглядом по солдатам, которые вытягивались, заметив его внимание. Нет не смерти, смерти он уже не боялся. От неё никуда не деться. Он испугался позора. Гитлер, наверняка, вызывал его на роль «"козла отпущения"». Нужно же найти виновного за страшное поражение на востоке. И лучше всего искать его как можно дальше от главных штабов, если признать виновными Кейтеля с Йодлем, то виноватым окажется и сам фюрер, а такого быть не может. Клейст уже перегорел своей злостью и обидой, которая буквально кипела в нём первые дни. Обидой на идиота Паулюса, придумавшего этот дурацкий прорыв между механизированными корпусами русских. На бездаря Гальдера, уверявшего их, что советские танки всего лишь склад устаревшего хлама. На обжору Геринга, угробившего не только свои самолёты, но и его танки, оставив их без воздушного прикрытия под ударами русских штурмовиков и пикировщиков. Тогда, в первый день разгрома, наблюдая как русские штурмовики безнаказанно превращают колонны с его войсками в груду покорёженного металлолома, нашпигованного человеческим мясом, ему хотелось только одного – выпустить обойму в эту разжиревшую морду.

Но Гитлеру он ещё верил, пытаясь прорвать русскую оборону и выйти на оперативный простор. Сомнения стали появляться на второй день, когда удары на него посыпались со всех сторон. Он попытался получить приказ на отход в Польшу для перегруппировки, но вместо этого из Берлина пришел истерический меморандум о предназначении германской нации. И приказ, в котором Гитлер в категорической форме приказывал ему направить удар на юг и выйти к Львову для соединения с частями семнадцатой армии, которые успешно развивают наступление. Клейст выполнил приказ, развернув ещё довольно многочисленные дивизии на юг, и угодил в ещё один огненный мешок, в котором оставил очередную часть своих солдат. После чего ему стало окончательно ясно, что в Берлине обстановку на востоке не контролируют, и на третий день он предпринял самостоятельную попытку прорыва в Польшу.

Но было поздно. Его ждали на всех направлениях. Куда бы он ни направил свои дивизии, везде его войска встречали русские танки. Иногда попросту в лоб, если в советской группировке были тяжелые танки, которые, как оказалось, неуязвимы для немецких пушек. Иногда их пропускали вперёд, для того чтобы немедленно ударить в тыл стремительными лёгкими танками. И пока его офицеры разворачивали свои панцеры для контратаки, советские БТ, расстреляв как можно больше автомобилей, сбегали не принимая боя. Вот тогда ему пришлось пожалеть о бессмысленном рывке на юг. Подходило к концу горючее и приходилось бросать всё, без чего можно было обойтись, а на четвёртый день и то, без чего обойтись было нельзя, но бензина всё равно не было.

В бесконечных встречных боях и артиллерийских засадах сгорала его главная ударная сила – танки. Почти четверть группировки было выбито русскими засадами в первый же день. Передовая одиннадцатая танковая дивизия была уничтожена почти полностью, только нескольким панцерам удалось вырваться из бойни. Шестнадцатая дивизия пострадала меньше, но и в ней к концу первого дня не досчитались половины бронетехники. Пришлось срочно вводить в бой танки второго эшелона, но большого значения это уже не имело. Советские танкисты успели почувствовать вкус победы, страх перед грозным поначалу врагом прошёл. Выявилось превосходство русских тяжелых и средних танков, которые немецкие противотанковые пушки не могли пробить в большинстве случаев, как и большинство танковых. И только зенитные «"восемьвосемь"» могли как–то справляться со шкурой этих бронированных зверей.