Мне довольно скоро наскучило любоваться его готическими причудами: коленчатыми улочками, похожими на водосточные трубы, и самими трубами, выполненными в виде морских драконов, фантастическими флюгерами, крутыми крышами, замшелыми камнями в кладке. Вся эта романтика способна растрогать меня только на сытый желудок. Куда ни кинь взгляд, всюду запертые и забаррикадированные двери, плотно занавешенные окна, кое-где — трепет занавески, выдававшей внимание к нам чьих-то боязливых глаз.
— Что ты обо всем этом думаешь, Звен?
— Эпидемия? — предположил он с оттенком брезгливого презрения в голосе, и в следующие пять минут моя копилка информации пополнилась сведениями о том, что среди саламандр не бывает эпидемий, а если возникает угроза болезни, то нет ничего проще, чем выжечь злопакостного микроба посредством очистительного огня.
«Ну и кто же из нас шовинист?» — вяло подумал я.
Понемногу мы с нашими лошадьми, болтаясь по пустынным улицам, начинали чувствовать себя идиотами. Пару раз нам на глаза попались какие-то обгорелые руины, но я с негодованием отверг робкое предложение Звенигора укрыться среди развалин и переждать надвигающуюся ночь. «Мы, в конце концов, — сознательно повышая голос на всю округу, возмущался я, — принцы, а не пара бродяг, так какого черта мы будем компрометировать наше звание и миссию!» Мой эпатаж прошел даром, и тогда я, уже и в самом деле взбесившись, подскочил к ближайшей двери, за которой уж точно скрывалась какая-то кофейня, так как запах пряностей еще не успел до конца выветриться, и что есть силы принялся лупить в нее кулаками, а затем и ногами. Так я бесновался некоторое время, и Звенигору было мучительно стыдно находиться со мною рядом, но держался он стойко и не сбежал, спасая свою репутацию от дурного знакомства.
Результат из этого вышел совершенно неожиданный. Я рассчитывал, что если мне не отворят, я с помощью Могущества вышибу дверь и хотя бы погляжу в их перепуганные физиономии и по-человечески спрошу, что тут у них происходит. Вместо этого в доме на другой стороне улицы хлопнула балконная дверь, и скрипучий, несомненно дамский голос визгливо и безапелляционно потребовал, чтобы мы немедленно убирались прочь.
Когда я оборачивался, я уже предположительно знал, что увижу. И не обманулся. На балконе стояла пожилая дама, с головы до ног в черном, в гипюровом чепце и старомодной кружевной пелерине, с безукоризненной прической на седых волосах. Свое недвусмысленное требование она подчеркивала, выразительно дирижируя зажатым в кулаке лорнетом. Рассматривая нас, она тянула тощую шею и, признаться, весьма напоминала ворону, выглядывающую из куста. Поскольку она явно была не в том возрасте, когда ее могли бы растрогать красота Звенигора и его бедственное положение, я понял, что настала моя очередь укрощать старого дракона. Ну что ж, в отличие от моего друга саламандра, в этом деле у меня был опыт. Честно говоря, я думаю, нет такой дамы в возрасте выше сорока, на какую в той или иной степени не подействовало бы обаяние Арти Клайгеля. На худой конец всегда можно представить, что передо мною — всего лишь бабушкино привидение.
Прежде всего надлежало убедить старую леди в том, что мы не испорченные молодые люди без всяких манер, не наглецы и не грубияны, и что у нас нет никаких криминальных намерений. Поэтому я позаботился о соответствующем выражении лица и, обернувшись к ее неприступному балкону, отвесил глубокий поклон.
— Мадам, — сказал я с глубоким раскаянием, — когда мы вступили в этот город, у нас и в мыслях не было нарушать общественное спокойствие. Мы — мирные путники, нам всего-то нужен был кров на ночь и запас еды в дорогу. Не будете ли вы столь любезны хотя бы сказать нам, почему мы не можем получить все это здесь, и законным образом, не привлекая к себе излишнего внимания?
Мадам некоторое время молча рассматривала нас пронзительным птичьим взглядом. Я рассчитывал, что она немного смягчилась.
— Уходите, — снова повторила она. — Уходите, господа, и, пожалуйста, побыстрее, если вы не ищете крупных неприятностей для себя и тех, к кому вы привлекаете, как вы совершенно справедливо выразились, излишнее внимание.
— Мадам, вы единственный живой человек, с которым нам посчастливилось заговорить. Мы не были бы столь упрямы и злы, если бы с утра к нам в рот попало хоть что-нибудь. Что тут происходит?
Она нервно оглянулась. Пожилая леди, она явно была из тех, у кого потребность выражать негодование вслух сильнее любого страха и здравого смысла, и сейчас, кажется, она об этом жалела. Но она была в высшей степени воспитанная дама, и скорее пошла бы на смерть, чем нарушила приличия, укрывшись в своей квартире и оставив нас на улице сотрясать округу воплями и стуком в запертые двери. Кроме того, я самонадеянно полагал, что это высохшее сердце не останется глухо к моим манерам и умению общаться с дамами этого возраста. Все-таки мама, леди Джейн и бабушкино привидение.
— Привяжите лошадей за углом, — вдруг приказала она, — потом бегом возвращайтесь и поднимайтесь ко мне. Я отопру парадное.
С этими словами она исчезла.
— Волшебник! — восхищенно сказал Звенигор.
Знаю, и законно горжусь!
Мы еще немного поворчали по поводу ее странного распоряжения относительно лошадей. Она, разумеется, не хотела пачкать мостовую перед своим парадным, но мы-то, возвращаясь, могли никогда не увидеть дорогих нам Касторку и Гейзера. Может, как раз конокрады здесь еще не отказались от заработков.
Потом, пока мы ощупью поднимались к ней на третий этаж по темной захламленной лестнице, я успел как следует проинструктировать Звенигора насчет правил поведения в подобном обществе, и, кажется, окончательно его закомплексовал.
Она впустила нас в симпатичную скромную квартирку, по которой из угла в угол слонялись две ко всему равнодушные кошки. Я не преминул подлизаться к животным, а наши мечи мы повесили на стойку, рядом с зонтиком мадам. Ей-богу, в жизни не видывал более чудного соседства.
Пожилая леди, впрочем, оказалась коммуникабельнее, чем при первом впечатлении, а уж совсем нас примирил с нею круглый столик в гостиной, накрытый под лозунгом: «Максимальное достоинство — минимальной ценой!»
— Право, мадам, — смутился я, — мы не можем объедать вас в условиях, когда добыча продуктов сопряжена с очевидными трудностями.
Мадам оживилась. Тема «что, где, почем» считается вполне светской.
— Я покупаю оптом, — гордо заявила она. — Так выходит дешевле, и я с моим запасом могу просидеть, не выходя на улицу, еще очень долго, пока все как-нибудь не уляжется.
Мадам разочаровала нас: в городе нам провизии не достать, бакалейщики отпирают лавку лишь на знакомый голос или на условный сигнал, и лично она скорее умерла бы с голоду, чем высунулась на улицу в такое время.
— Да что у вас такое стряслось? — не выдержал я всех этих околичностей. — Чума, что ли, в городе? Тогда где похоронные команды, карантин при входе? Почему ничего не делается и куда смотрит бургомистр?
Мадам поджала губы.
— Можно сказать, что и чума, — наконец сказала она. — Некоторые склонны считать это наказанием, посланным за грехи, но в таком случае совершенно не понимаю, при чем тут я?
На этой фразе я в нее влюбился.
— Вы все ж таки не умрете от голода, если не добудете пищу именно здесь, а только немного задержитесь в пути. Поэтому послушайте меня и поймите, что я гоню вас не от желания вам зла и не от старческой вредности. Немедленно покиньте город! Здесь не на шутку опасно.
Звенигор выразительно посмотрел на темнеющее окно, я перехватил его взгляд.
— Ночь за окном, мадам…
— Вы вооружены, — сказала она. — У вас добрые кони. Может быть, вы сумеете прорваться к воротам.
Она вдруг опустила глаза.
— На это глупо было бы надеяться, — опровергла она себя. — В очень уж злой час пришли вы сюда. По слухам, никому еще не удалось отсюда выйти.
Мы переглянулись, Звенигор казался встревоженным, а я подумал, что, возможно, мы говорим с сумасшедшей. До сих пор мне не встретилось ни одного признака реальной опасности, кроме очевидного массового психоза.