Дополнение, сделанное по поводу речи

А. С. Стишинского, произнесенной в Государственном

совете 26 марта 1910 г.

Господа члены Государственного совета!

Я хочу остановить ваше внимание на две минуты, не более, по поводу речи А. С. Стишинского *. Мне кажется, что член Государственного совета А. С. Стишинский хорошо понял одну из моих мыслей, именно о том, что закон 9 ноября сохраняет земельный надельный фонд в руках крестьянства, но он ошибся, приписывая мне мысль о том, что закон 9 ноября бережно относится к сохранению семейной собственности в ее целом.

Я не оспариваю утверждения А. С. Стишинского о том, что семейная собственность выражается в жизни в двух признаках; первый признак — право члена семьи во всякое время вселиться в участок; признак второй — право требовать выдела своей доли из участка, из цельного культурного участка. Но, по моему мнению, именно эти два права и ведут к разорению хозяйства и являются главнейшим аргументом не за, а против семейной собственности.

Замечу еще, что А. С. Стишинский в своей речи, при вычислении лиц, бросающих землю, выходящих из нее, оставивших участки, которых всего в России 82 тысячи при 67 тысячах и даже несколько более покупщиков, забыл упомянуть о том, что в числе их находятся в большом числе и переселенцы, которые не могут считаться оставившими землю. Затем, несмотря на объяснения А. С. Стишинского, что, согласно его поправке, те члены семьи, которые не зачислены в соучастники семейной собственности, являются наследниками доли своего отца, я все же утверждаю, что они являются по отношению к другим членам семьи, признанным соучастниками, и обездоленными, и обиженными.

Я устанавливаю точно так же, что, согласно закону 9 ноября, при закреплении участка за домохозяином в личную собственность он не вправе, как утверждает А. С, Стишинский, выгнать члена своей семьи из участка, так как споры между членами семьи будут разрешаться и впредь по местному обычаю волостными судами.

Наконец, у меня остается еще одно недоумение. Если, по словам А. С. Стишинского, его поправка не дает соучастникам во владении права голоса при отчуждении, при продаже участка, то мне кажется, что поправка эта, во-первых, теряет всякое значение и, во-вторых, является не только бесполезной, но и вредной; она, несомненно, введет в смущение целый ряд лиц, ввиду того, что ни один, я думаю, нотариус не решится произвести продажу и совершить акт на отчуждение участка по заявлению одного только домохозяина, раз в коренном акте его владения землей он значится собственником, наравне с другими соучастниками продаваемого участка.

Замечание по поводу поправки к закону от 9 ноября, сделанное в Государственном совете 27 марта 1910 г.

Только что выслушав новую поправку *, я должен заявить, что правительство против нее также возражает, так как, во-первых, правило, устанавливаемое этой поправкой, сводится к тому, что частный случай, когда домохозяин перестает быть распорядителем участка, подводится под общее правило и таким образом как будто бы внушается членам семьи, что они могут устранять или могут заменять собою самого домохозяина; а во-вторых, еще более важно, с моей точки зрения, то, что поправкой устанавливаются совершенно новые гражданские нормы. Поправка может создать у крестьянства убеждение, что домохозяин, переставший быть распорядителем участка, перестает быть и собственником этого участка. Наступает как будто бы гражданская смерть домохозяина, то, чего в настоящее время в убеждении крестьянства, конечно, не существует, так как старик, который не может уже работать на участке, все-таки в понятиях крестьян остается его собственником и лишению гражданских прав подвергнут быть не может.

Дополнение в связи с выступлениями в Государственном

совете В. П. Энгельгардта и Н. А. Хвостова, сделанное

27 марта 1910 г.

Я только скажу два слова. Я так понял двух предыдущих ораторов. Член Государственного совета В. П. Энгельгард выступил против * оставления прав за теми домохозяевами, которые по старости или слабости, как он выразился, «лежат на печи», а член Государственного совета Н. А. Хвостов указывал * на еще большую, по его понятиям, опасность, опасность того, что родоначальник, который даже не живет на участке, который где-то находится вдалеке, может вернуться домой и затем укрепить за собой участок и распорядиться им.

Я усматриваю тут явное недоразумение и предлагаю обратиться к самому закону 9 ноября, прочесть статью 8, где сказано, что каждый «домохозяин», владеющий надельной землей на общинном праве, может во всякое время и т. д. Следовательно, лицо, «лежащее на печи», не может почитаться домохозяином, лицо отсутствующее, живущее где-нибудь в С.-Петербурге или на заработках, — не есть домохозяин. Поэтому, по закону 9 ноября, он не может укрепиться, не может обойти, обездолить своих сыновей, свою семью. Закон же 9 ноября принимает на себя заступничество, наравне с семьей, и за стариков, и принципу этого закона противоречит поэтому поправка, согласно которой старик, «лежащий на печи» или отсутствующий и не являющийся домохозяином, может вдруг оказаться только соучастником собственности, к которой пожелает укрепиться (сообща с другими членами семьи) член семьи домохозяин и из владельца превратиться в совладельца определенной доли своего бесспорного земельного имущества.

РЕЧЬ О ПРЕРОГАТИВАХ ПРАВИТЕЛЬСТВА В ДЕЛЕ ОРГАНИЗАЦИИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 31 МАРТА 1910 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАЯВЛЕНИЕ ТРИДЦАТИ ДВУХ ЧЛЕНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

Господа члены Государственной думы!

Заявление 32 членов Государственной думы * обращено ко мне как председателю Совета министров. Ознакомившись с этим заявлением, я убедился, что мне было бы не трудно рядом формальных доказательств установить полную неприемлемость, скажу даже более — невозможность запроса, подобного внесенному, вследствие несоответствия его существа самой природе запросов, как их понимает паше законодательство. Акт 24 августа (1909 года) не есть действие министра или подведомственных ему учреждений, о котором говорит ст. 58 Учреждения Государственной думы. Это акт руководительства Верховной власти по отношению к своему правительству, это есть не распоряжение властей, подлежащих контролю Государственной думы, а выражение воли Государя Императора, последовавшее в порядке верховного управления на точном основании ст. 11 Основных законов.

После разъяснений юридического свойства, представленных здесь в том же порядке мыслей докладчиком, мне осталось бы только завершить вашу осведомленность представлением некоторых дополнительных данных, если бы не тревожная мысль, которая овладела мною при слушании речей нескольких предыдущих ораторов. Мысль эта заставляет меня выйти из тесных рамок формальных доказательств и вступить в область более серьезных разъяснений, к которым один лишь факт предъявления запроса, по мнению правительства — неприемлемого, меня побудить не мог бы.

Я задаю себе вопрос, не могут ли только что высказанные здесь суждения, оставленные правительством без ответа, вызвать, даже после отклонения запроса, недоброе впечатление какого-то разлада разных факторов государственности по отношению к нашим вооруженным силам. А ведь в деле, касающемся нашей армии, ничего не должно оставаться неясным и темным! Мы живем в слишком сложное время, и, несмотря на всеобщее желание мира, все элементы государства, не враждебные ему, должны работать над созданием, над накоплением живой, активной народной силы (голоса в центре и справа: браво), а то впечатление, о котором я только что говорил, может наложить на эту работу единственно, может быть, опасные для армии путы.

Для меня с самого начала прений, точно так же, как и для других ораторов, было ясно, что лиц, поддерживающих заявление о запросе, интересует не одна юридическая, но, может быть, в большей еще степени политическая сторона дела. Вопрос в настоящее время достаточно ярко расчленился. Правительство, по мнению ораторов оппозиции, совершило юридически незаконный акт — это одна сторона вопроса; но правительство сделало это, последовательно проводя принцип постоянного преуменьшения прав Государственной думы, следуя своей постоянной реакционной политике, — это вторая часть, и я думаю, для моих оппонентов наиболее существенная.