Позади Стража, неподалеку от Великой Дорога, было Место, Где Безмолвные Никогда Не Бывают. С дальней стороны его окаймляло Море Гигантов, а на противоположной стороне к нему шла дорога, которая всегда называлась Дорогой У Тихого Города, — потому что она проходила мимо Урочища, где постоянно горели огни ровные и неподвижные, похожие на городские, однако ни одна труба не обнаруживала там признаков жизни. И ни разу там не померк ни один огонек.

А позади был опять Черный Туман. Тут же, позвольте мне сказать, кончалась Долина Псов, тянувшаяся к огням Тихого Города.

Вот я и рассказал вам об этой земле и населяющих ее тварях… о земле, на которой стоять Пирамиде до Судного Дня, когда Земной Ток иссякнет, оставив нас бессильными жертвами Стражей и Вечного Ужаса.

Там я стоял, сосредоточенно глядя вперед, как может стоять лишь рожденный в том мире и обладающий знанием о нем. После, задрав голову, я поглядел вверх, увидел над собой серую металлическую гору, уходящую в неизмеримую даль вечной ночи. Эта мрачная металлическая стена тянулась на шесть полных миль, спускаясь к равнине.

Глава III

Тихий зов

Я часто слыхал, — не только в Великом Городе, располагавшемся на тысячном этаже, но и в других городах, занимавших тысячу триста двадцать этажей Пирамиды, — что где-то в пустынях Ночной Земли существует еще одно Убежище, вместившее другую часть человеческой расы, что мы не единственные, кто вознамерился сражаться до самого конца. Легенды о нем я слышал во многих городах Великого Редута, которые стал посещать после того, как мне исполнилось семнадцать лет. Путешествия мои продолжались три года и двести двадцать пять дней. Я проводил по одному дню в каждом городе, таков был метод воспитания молодежи.

Воистину, благодаря этому великому путешествию я познакомился со многими людьми, узнать которых значило полюбить их. Тем не менее, более встречаться нам не придется, потому что в жизни нашей нет свободного времени: каждый из нас трудится ради общего блага и безопасности Редута. Конечно, мы всегда много путешествовали, но людей были миллионы, а я был еще очень молод. Итак, где бы я ни оказывался, повсюду шла молва о Втором Убежище. Когда у меня было время, я старался читать книги и прочел их изрядное количество. Во многих из них говорилось о существовании другого убежища. В некоторых древних трудах о нем сообщалось как о реальном факте. Но такая точка зрения была давно, а теперь Анналы читали лишь одни Ученые, которые сомневались во всем, а не только в том, что читали. Впрочем, так бывает всегда.

Но сам я никогда не испытывал даже малейших сомнений в том, что Второе Убежище действительно существует — с того самого дня, когда впервые услышал о нем от нашего Мастера над Монструваканами, занимавшего со всеми своими помощниками Наблюдательную Башню на вершине Пирамиды.

Тут позвольте мне сказать, что мы с ним были как родные, и нас связывала близкая дружба, хотя он был зрелым мужем, а я еще юнцом. Словом, когда мне исполнился двадцать один год, он назначил меня на службу в Наблюдательной Башне. В огромном Редуте такое назначение считалось огромной удачей, ибо и в те дни тайны внешнего мира привлекали людей, как нас сейчас астрономические загадки.

Не хочу, чтобы вы подумали, что я добился подобной чести лишь по дружбе с Мастером над Монструваканами. Выбор его имел весьма веские основания. Дело в том, что я был наделен загадочным даром — ночным слухом, хотя эти слова не точны и не отражают всей сути. Дар сей посылался нечасто, и среди населявших Пирамиду миллионов не было человека, владевшего им в большей степени, чем я.

Мне слышны невидимые вибрации эфира, я могу обходиться без записывающих инструментов и много лучше других различать постоянно приходящие из вечной тьмы вести. Поймите, как вслушивался я во мрак, мечтая услышать голос, не певший в моих ушах целую вечность. Впрочем, он часто звенел в моих снах-воспоминаниях, так что мне даже казалось, что Мирдат Прекрасная шепчет моей душе сквозь тьму далеких веков.

Однажды в пятнадцатом часу (это время, предназначенное для сна), бодрствуя, я размышлял о любви, все еще жившей в моей душе. Стоило подивиться тому, что память о любимой с незапамятных времен терзает меня в мечтах и воспоминаниях! И столь чистой и четкой вдруг сделалась моя память, что грезы, вполне подобающие молодому человеку, вдруг открыли мне затерявшуюся в зонах Единственную во всей ее нежной красе.

Застыв на месте, внемля только своим мыслям, я вдруг с восторгом вздрогнул, словно от удара, ибо до моего слуха донесся шепот.

Четыре года — с семнадцати лет — я ждал и вот наконец услышал его. Голос этот я узнал бы среди тысяч других. И все же — наученный мудрости — не назвал своего имени, но послал в ночь Слово Власти — силой разума, что в той или иной степени, может сделать каждый. Более того, я знал, что та, что негромко звала меня, услышит Слово и без приборов, — если это действительно она. Ну а если я услышал лживый призыв злых сил или хитроумных чудищ (как иногда случалось), доносившийся из Дома Безмолвия?

Злые силы постоянно протягивали лапу к нашим душам. Нежить, создание тьмы, не способна произнести Слово Власти — так было от вечности.

Несмотря на то что волнение сотрясало тело мое (хоть я и пытался прогнать напряженность, уничтожающую восприимчивость), слух мой уловил вернувшееся из ночи духовное биение Слова Власти. И тут все в моей душе вскричало: Мирдат! Мирдат! Мирдат! В это мгновение Мастер над Монструваканами вошел в помещение Наблюдательной Башни, где я находился. Увидев мое лицо, он застыл на месте: не обладавший ночным слухом, Мастер тем не менее был мудр и вдумчив, он весьма ценил мой дар. А тут он увидел подтверждение того, что уловили его приборы, ведь он как раз собирался для расшифровки сигнала прибегнуть к возможностям моего дара.

Я рассказал ему свою повесть, поделился своими думами, воспоминаниями и о пробуждении в Пирамиде, и о том, что было до того. Мастер внимал мне с сочувствием, со смущенным и удивленным сердцем. В будущем человек обретет возможность спокойно рассказывать такое, что в нашем столетии сочли бы глупостью или прямым безумием. Тонкие искусства, результаты исследований позволили людям научиться понимать многое из того, что ныне еще закрыто для нашего разума. Так и мы невозмутимо внимаем речам, которые в дни наших отцов назвали бы бредом.

Я рассказывал Мастеру свою повесть и в то же время напряженно вслушивался. Однако я как будто бы ничего не слышал — кроме отголосков далекого смеха. В тот день ничего более не произошло.

Более или менее отчетливые воспоминания время от времени позволяли мне вступать в диспуты с нашими учеными мужами. Они сомневались в том, что прежде над землей был свет и светило солнце, хотя о чем-то подобном и упоминалось в стариннейших из анналов. Многое в моих видениях казалось им сказкой, которая, завораживая сердца, возмущала умы, отказывавшиеся принимать то, чему радовалось сердце. Так и в нашем веке иные воспринимают чудо поэзии. Однако Мастер над Монструваканами выслушивал все мои слова, хотя я не умолкал часами, извлекая из памяти все новые и новые подробности. И все Монструваканы, оставив свои инструменты, наблюдения и записи, собирались тогда вокруг меня. Они всегда удивлялись и задавали вопросы. Даже сам Мастер бывал столь увлечен рассказом, что не замечал их прихода.

Но потом он вспоминал о происходящем и отсылал их. Они возвращались к своим делам смущенные и взволнованные, рассчитывая на продолжение.

Так было и с теми учеными, которые не служили в Наблюдательной Башне. Они жадно слушали меня, но… не верили. О! Меня могли слушать с первого часа, звавшегося у нас «рассветным» до пятнадцатого, которым начиналась ночь (так было распределено у нас время суток). Иногда я обнаруживал среди собравшихся людей, обладавших чрезвычайно глубокими познаниями, тех, кто видел в моих рассказах свидетельство истины. Но таких было немного. Спустя некоторое время поверивших в истину моих слов стало больше. Вместе с тем и сомневающиеся готовы были слушать меня хоть целыми днями. Впрочем, я не мог рассказывать слишком долго — дел было достаточно. Конечно, Мастер над Монструваканами поверил мне с самого начала, а мудрость помогала ему вникать во все тонкости. И я любил его за это, как подобает любить друга.